Сергей Арутюнов - Запах напалма по утрам (сборник)
– Что же делать?
– Хачю, чтоби послушал. Ты льотчык – зашшыты семья. Самолет ест – фырр полетэл на врага, он не льотчык, атбитса не сможит.
– О чем ты?
– Сыклад адын. Нэт склада – нэт тавара. Нэт тавара – нэт гарантыи. Нэт гарантыи – нэт бызнеса. Бызнес нэт – сут атложат. Дэнгы будут ждат. Ты не жды.
Когда, наврав про неполадки с закрылками, Хват бросил «сушку» через крыло на склад «градообразующего предприятия», он совершенно точно знал, что экспертиза затянется и по факту за свой налет он получит не скоро, и главное – отсрочку для семьи, потому что прецедент.
Но еще точнее было ему понятно и то, что правды на земле уже давно нет и не ему доставать ее с небес.
Не ему, имеющему за спиной пару стальных крыльев и лазерный прицел, встроенный в шлем и наводящий ракеты всюду, куда бы ни кинул взгляд.
Аргумент
На совещании в «Севморпути» ждали олигарха Волопасова.
Серебряный заполярный день кутал побережье с вопросительно торчащими мачтами в хрупкую дымку, смотрелся в огромные окна, пробовал играть с бликами хрустальных пепельниц.
Присутствующие негромко переговаривались, шелестели докладными записками.
За окном засиял фиолетовыми проблесками кортеж. Волопасов, в длинном пальто, румяный, взбежал на третий этаж легко и сразу прошел в угол, никому особенно не кивая и не пожимая рук. Начальнику рейса Цибайло он дал знак начинать. Тот начал:
– Так, господа, все в сборе. Ефрем Никитич, пожалуйста.
Портовик Забережный развернул распечатку:
– По косаментам на завоз отгружено в порты и прилегающие склады двадцать три тысячи тонн провианта, принято на борты к седьмому числу около двадцати тысяч, погрузка идет на три смены, топлива…
Во время краткого доклада Цибайло косился на Волопасова – тот нарочито небрежно вертелся в кресле, ухитряясь ни на кого не смотреть.
– Викентий Ильич, я так понимаю, что в целом завоз уменьшен на 37 процентов?
– Да, совершенно верно.
– Но первоначально планировалось…
– Я знаю. Вам должна была прийти перерасчетная формула по продовольствию и товарам первой необходимости. Компания произвела изменения по составу служащих, цифры разнятся с федеральным запросом. Пришлось урезать.
– В вашем расчете учитываются только служащие компании.
– Мы только о них и говорим.
Цибайло опустил взгляд на полированную поверхность стола.
– На Севере, Викентий Ильич, находятся волею судеб не только ваши служащие, и даже не столько они. Вы действительно намереваетесь изменить формат завоза?
– Это решение совета директоров.
– Это решение, принятое в Москве. Там же, где нашими усилиями приняты цифры по запросу и утверждены правительством.
– Вы пытаетесь оказать давление на принятие решения? Вы хорошо помните свои полномочия?
– Я не могу гонять порожняк, вам должны были рассказать, чего стоит навигация, во что она обходится…
– …компании. Мы оплачиваем половину стоимости рейса.
– Не весь рейс.
– Вы хотите полную сумму? Основания?
– Мы хотим, чтобы планы завоза были исполнены в соответствии с обязательствами.
– Это невозможно.
– Так ли?
– Не будем заниматься словесными упражнениями.
– Не будем. Вы списываете людей. Реки уже во льду. Это же голод!
– Я повторяю…
– У вас мать в Уэллене!
Стало тихо.
– Это что-то меняет?
– Для человека – меняет.
– Не думал, что здесь будут апеллировать к человечности в такой, я бы сказал, откровенно мелодраматической форме.
– А к ней иначе не апеллируют. Жизнь, молодой человек, знаете ли, сплошная мелодрама.
– Вот как? А по-моему, вестерн.
– Это в Москве, может быть. И в некоторых перекособоченных мозгах. Я не дам вам уморить людей, слышите?
– И что же вы сделаете?
– Я? Я просто поеду к вашей матери и расскажу ей, как вы себя ведете. Пусть она расскажет это соседям, пусть они разнесут это по всей Чукотке… Вот что я сделаю. И попробуйте после появиться там. Вас проклянут, если уже не прокляли. Но шансы отмыться еще есть. Ваше слово решающее. Вы…
Волопасов рассмеялся. Как мальчишка. Запрокинув голову за подлокотник глубокого «гостевого» кресла. Легко поднялся и пошел к выходу…
Остановился:
– Я жду конкретных предложений еще тридцать часов. После пересмотреть решение будет невозможно.
Дверь за ним закрылась, но переглядываться стали только через минуту.
Нарды
В замызганной привокзальной (дальше можно и не описывать, все они одинаковые) столовой, ныне «чебуречной», или как ее там, куда я захожу поиграть в нарды и выпить коньяка, под вечер слякоть и много народа. Звучит что-то усредненно-восточное. Неторопливо потягиваю битый спирт со жженым сахаром, пускаю дым в пыльные лампы. Окна цветного набора тусклы и призваны скрыть российскую действительность от заезжих глаз. Здесь отдыхают, вспоминая далекую родину. И я ее вспоминаю. Далекую, да не за горами, а за годами.
Партнером оказывается пират с красочно проведенными бровями и глубокими вырезами на щеках. Он не шепчет на зары, и это значит, что он настоящий зарист (тот, кто выкидывает нужное усилием воли). Иии-ииии-лля-иии… – «шешу-беш»! (шесть-пять!) – он достиг края и забил место (играем в длинные, где нельзя бить, и оттого больше смысла и удовольствия), «дор-чаар» – занимает две луны у меня под носом, «сэ-як» – прикрывает последний выход. Мне теперь нужен «оэн» (проигрыш, в отличие от «марса», не совсем позорный, если играешь с настоящим заристом).
Так же крепко сидели передо мной мои непостижимые родственники из Баку, Еревана, Тифлиса, так же метали кости, так же со стуком ставили, протянув руку через доску – увесисто, с волчьим азартом, блеском из-под бровей. Нарды, похоже, хозяина – расписные, лаковые, турецкие, привезенные оттуда, с родины.
Глоток коньяка.
Замечаю у зрителей четки, перебираемые «за зариста» крупными коричневыми пальцами, поросшими черным волосом.
А вот и менты.
Они входят в сером, неисповедимо оккупантском, двое мальчишек с резиновым дубьем, словно бы нехотя оглядывая помещение. Один подходит и накрывает доску грязной рукой с обгрызенными ногтями. Запах пивного спирта.
– Ну что, чернота? Оборзели? А ну…
Пират медленно поворачивает голову, но так, чтобы не встретиться взглядом с пьяным. Выпить можно, напиться – нет.
– Встал к стене, документы…
Пират встает и вытаскивает красную корку. Мальчик немеет. Дагестанский РУБОП.
– Друга зови сюда.
Подходит второй, уже растерянный.
– На улице два бомжа – проверены? Нищенка у входа – проверена? Нет? Не видел? Деньга стреляем?
Мальчишки начинают бледнеть, объяснять про схему патрулирования, что только что пришли, ничего не видели, тянутся за удостоверениями, которые успели вручить пирату.
– Делом будем заниматься или на пиво клянчить? Аии… с глаз оба пошли. Форме позор, страна позор… Моя Россия позор, – добавляет уже не им, а глядя на меня.
Те смываются, подталкивая друг друга.
Обступившие меня «болельщики» расходятся. Понимаю, что они «с ним» и не хотят, чтобы я видел их лица. Информаторы. Спецоперация. Ищут наркоту. Транзитчиков. Выслеживают поставщиков, квартиры.
– Почему раскрылся, опер?
– Лицо понравилось. Играешь от сердца. Кто учил?
– Отец.
– Армянин?
– Да.
– Армяне – братья. Нарды играй, помни отца, помни себя. Аллах видит, кто чего стоит.
И добавляет что-то по-персидски, но этой фразы я уже не знаю.
Михалыч
Он поднимается ни свет ни заря. Не зажигая кухонный ночник, нажимает кнопку. Вскипает вода в китайском чайнике. Несколько глотков спитого… Одевается в прихожейке. Едет.
Таможенный терминал, сервисный центр, примкадные «Ашаны» и «Метро», пробки, забурелые заводские проезды, оптовые тупики, загроможденные тюками. База. Грузчики. Ведомость. Личный досмотр. Менты. Овощные контейнеры, роспись, доверенность, накладная, наряды, разъезды.
Наконец возня с бумажками закончена. Шофера и экспедиторы окружают его. Сегодня Вахиду – персики, орехи, картошка. Абдулле – бананы, помидоры, свекла и огурцы. Салману – зелень семи видов, грейпфруты, соки простые в банках с мякотью, пряности, яблоки, лимоны, чеснок.
Михалыч не спутает. Он привык.
Одет он всегда одинаково: пуховик, шерстяные штаны, стоптанные белесые мокасины, вязаная бесформенная шапочка.
Михалычу за пятьдесят.
Его рот уголками вниз сохраняет на лице вечно озабоченное и вздыхающее выражение, брови и волосы редки, глаза обведены складками, щеки красны и прожилочны. Такова старость, не худшая в огромном городе. Дочь Михалыча разведена, живет с милиционером и сыном от первого брака, студентом, на которого и уходит выручка. Отделение платное. Михалыч заезжает к дочери по будним дням, работая через сутки. Завозит деньги. Он вдовец. Перенес операцию на сердце.
…Фура приходит к Вахиду. Михалыч медленно вылезает из кабины, идет разговаривать. Вахид начинает распоряжаться: молдаванка Лида, кассир, прикрикивает на тощего Али, тот сгибается под мешком, ставит на проходе. Мускулистый Гассан, сожитель Лиды, блестит зубами в полумраке овощного зала. Магазинчик совсем маленький, оклеенный веселенькой пленкой, сумрачный осенью и зимой. Отопления нет. Туалет в супермаркете, в подсобке, Лида отлучается туда покурить, сменщица Заза приглядывает за кассой. Лида часто простужается, в Москве холодно. Записалась на плавание, но ходит редко.
