Анна Ривелотэ - Река Найкеле
— Ну что ты, я же обещал. Даже если у меня будет всего четверть часа, я обязательно к тебе приеду.
Четверть часа мы сидим в машине. Потом я иду домой. Я самая, самая счастливая краля на свете.
…Родители уехали на дачу. Я иду к подруге, живущей через два дома, у которой есть телефон. Звоню Ему, чтобы пригласить к себе. Он занят: смотрит любимый фильм «Жестокий романс». Он обещает приехать, когда досмотрит кино. Я настаиваю, чтобы Он приезжал скорее. Он молчит. Потом мы прощаемся. Я жду Его до часу ночи, сидя на подоконнике, но Он не приезжает. Я схожу с ума от тоски и тревоги, я выбегаю на улицу и ловлю машину: до вокзала? без денег? Меня подбирает автомобиль, в котором трое подозрительных мужчин. Мне все равно, я влюблена, я безумна, я хочу Его увидеть. Автомобиль останавливается неподалеку, в каком-то тихом дворике. Мужчины достают водку и начинают ее пить — все, включая водителя. Обо мне они, похоже, забыли. Я выскакиваю из машины и бегу в сторону шоссе. Ловлю машину: до вокзала? без денег?.. Наконец меня привозят к вокзалу. Я нахожу нужную улицу, нахожу дом, где живет Он. Три часа ночи. В Его окне не горит свет. Я пытаюсь влезть на дерево, но у меня не получается. Я ложусь на коврик у Его двери, свернувшись калачиком. Мне холодно. Мне одиноко. Мне конец. Я не могу здесь оставаться до утра. Я не хочу, чтобы меня увидели соседи или Его мать. Я ухожу. Ловлю машину: на Станиславский? без денег? Вокзальные таксисты хохочут мне в лицо. Один подходит сам. Он страшен, как смертный грех. Он похож на Кинг-Конга, обритого налысо, татуированного и покрытого буграми. Он хочет отвезти меня бесплатно. Мне все равно, я влюблена, я безумна, я хочу добраться до дома и просто повыть без свидетелей. Кинг-Конг привозит меня к себе домой, обещая сначала напоить чаем. Сопротивляться нет сил. Таксист раздевает меня до трусиков, наливает мне чай и долго рассказывает про тюрьму. Я умоляю его отпустить меня. Наконец чаепитие окончено, Кинг-Конг отвозит меня домой и заставляет запомнить свой номер телефона. А еще он говорит, что, если я не позвоню, он пришлет мне домой гроб. Согласно киваю и захожу в подъезд. Я самая, самая несчастная краля на свете.
Мне удается дозвониться до Него только через два дня.
— Почему ты не приехал ко мне?
— А я что тебе, собачка — бежать по первому зову?
Я сажусь на пол. Я сейчас умру.
— Постой, не вешай трубку! Прости меня, прости меня, пожалуйста! Я больше никогда так не сделаю! (Как?.. да не все ли равно!) Мне очень нужно тебя увидеть! Пожалуйста!
Он сдается. Он говорит: «До завтра». Я самая, самая счастливая краля на свете.
…Мы ночуем у Него дома. Комнатка крошечная, вплотную к дивану — письменный стол, больше ничего не влезает. Окно открыто настежь. Он лежит на спине и храпит. Это единственный человек в моей жизни, чей храп меня не раздражает. Я просыпаюсь по нескольку раз за ночь только для того, чтобы убедиться, что Он все еще со мной. Я благодарю Бога. Я не знаю, сколько это продлится, но почему-то ощущение обреченности не покидает меня. Я благодарю Бога, несмотря на ощущение обреченности. Каждый прожитый день приближает меня к концу этого волшебного путешествия, но пока оно не окончено, каждый прожитый день — это отдельный подарок.
…Я еду в метро. Напротив меня сидит молодая женщина с ребенком. Я смотрю на ребенка и реву, как дура, потому что, когда все это кончится, у меня не останется даже ребенка. Я хочу ребенка. Я хочу от Него ребенка так сильно, что взрывная волна этого желания пробивает время — она катится и сейчас, куда-то в далекое будущее. В этот самый момент, когда я пишу эту самую историю, я хочу от Него ребенка, и это единственный ребенок, которого я когда-либо хотела иметь.
Он называл свою мать Кысой, а бабку — бабуленькой и, нагибаясь, целовал в морщинистые щеки. Он мог вскочить среди ночи от малейшего шороха в комнате матери и помчаться к ней, чтобы узнать, не нужно ли ей воды. Это было наваждение какое-то: я постоянно думала, как хорошо иметь такого сына, как хорошо иметь сына от Него, как Он полюбит нашего сына и как Он полюбит меня, когда я рожу Ему сына. Обреченность обреченностью, но ведь все может быть. Он ведь такой большой и сильный, у него все такое большое, и сердце, сердце тоже. В таком большом, сильном и храбром сердце очень много места для любви. Там поместится столько любви, что наш ребенок и я — мы будем в ней купаться, в неиссякаемых потоках золотого света. Нас всех ждет такое огромное счастье, что, когда мы будем идти по земле, под ногами у нас будут распускаться цветы, а тучи над головами — рассеиваться, как по мановению волшебной палочки. В моих мечтах мы оба вырастали до размеров моей любви, мы были исполинами, полубогами, бесстрашными детьми затонувшей Атлантиды.
Иногда Он пел мне песни собственного сочинения. Песни были хорошими, хотя особыми вокальными данными Он не блистал. Если бы песни были плохими, это было бы для меня настоящим горем. Я ведь должна была Им гордиться, что бы Он ни делал. Помню такую:
Здравствуй, девочка, мне так странно слышать
То, что я должен был сделать с тобой.
Здравствуй, девочка, мы не в такт с тобой дышим.
Я не «параграф» и не плейбой.
Оглянись, оглянись, Суламита!
Оглянись, я посмотрю на тебя.
Ты даже не делаешь вид, что сердита?
Пасись среди лилий.
А я — не судья.
Были и другие песни. Не было диктофонов и цифровых фотокамер. Не было мобильных телефонов, на которые Он мог бы слать мне сообщения. Не осталось никаких материальных подтверждений тому, что вся эта история действительно произошла. Не осталось даже папиного германского костюма в полоску.
Мы встречались три месяца. За это время Он уволился из клиники и обзавелся оружием. Времена были дикие, а Ему было двадцать два года, и Он совершенно ничего не боялся. Он решил, что займется автомобилями — будет перегонять с Сахалина японские тачки для заказчиков. Он приходил ко мне, выкладывал пистолет на стол и говорил: у меня есть время до шести часов. Мы занимались любовью, а в шесть Он одевался, брал пистолет и уходил. Я смотрела с балкона, как Он садится в свою шоколадную «шестерку», и в голове у меня было абсолютно, восхитительно пусто. Автомобиль. Оружие. Член. Что еще нужно настоящему мужчине?
Перед отъездом на Сахалин Он зашел проститься. Мы расставались на три недели: немыслимый срок. Я старалась не плакать. А Он прижал меня к себе и пропел на ухо: «Мы будем жить с тобой в маленькой хижине…» Эта песня — вечное обещание всех влюбленных, обещание, которому никогда не суждено исполниться. Наутро я нашла у дверей букет гладиолусов. Прежде Он никогда не дарил мне цветов, и я не верила, что их принес Он, до тех пор пока Его об этом не спросила.
Он вернулся раньше, чем обещал. Был уже сентябрь, начался учебный год, и я сидела дома за книжками. В дверь позвонили. Я открыла и увидела на пороге Его. Он стоял, высокий, белокурый, в черном плаще до пят, с букетом (вторым!) красных георгинов. Его окружало невероятно яркое сияние, бледно-желтое, похожее на солнечное. Мне казалось, ангел сошел с неба. Я не удержалась на ногах и упала.
В доме моих родителей курить было нельзя никому и никогда. Но Ему мать разрешила и даже сама принесла пепельницу. Он выкурил сигарету и заговорил с отцом:
— Моя мама уехала в путешествие, и я остался в квартире один. Можно ваша дочь поживет у меня несколько дней?
Отец сказал: «Конечно». И они пожали друг другу руки. Мне казалось, я сплю. Мне надо было собрать вещи поскорее, пока я не проснулась. Я не взяла даже учебников. Я решила не ходить в институт во сне.
Ах, как было дивно сидеть у Него на коленях в гостиной, щипать виноград, нюхать Его волосы и никуда не торопиться. И как будто не обращать внимания на то, что Он целует мою грудь. Знаете что. За все время, пока мы встречались, пока занимались любовью, изобретательно и не очень, страстно, нежно и просто с ленцой, я не кончила ни разу. Не потому, что Он был плохим любовником. Мне это как-то было не надо. Я пребывала в состоянии непрерывного эмоционального и эстетического оргазма, рядом с которым оргазм физиологический был просто ничто. Сложно представить. Да. Но проснуться все же пришлось, буквально на следующий день. Ему кто-то позвонил, Он долго и громко разговаривал с людьми, которых называл кавказскими именами. Потом взял пистолет и сказал, что Ему пора и что мне тоже пора.
Потом было еще несколько встреч, последняя — в гостях у друзей. Утром Он отвез меня домой. Это было 4 октября 1992 года — двадцатилетняя годовщина свадьбы моих родителей. Он поцеловал меня на прощание и пообещал приехать вечером и поздравить их. Но больше Он не приехал. Я ждала Его месяц и два, и мой балкон, с которого я высматривала во дворе его «жигули», уже завалило снегом, а окна замерзли. Я знала, что Он не вернется, и все-таки ждала.
Прошел год. Мы с родителями переехали в другой район. Однажды, гуляя с собакой, я заметила вдалеке знакомый силуэт. Меня это не удивило: с каких-то пор я находила странное удовольствие в том, чтобы повсюду искать Его глазами и находить что-нибудь отдаленно похожее. Кстати, до сих пор не избавилась от этой привычки. Но тот силуэт был не просто похожим, это был именно Его силуэт. Когда до меня дошло, я бросила собаку и побежала за Ним. Я догнала Его у самого подъезда. Не знаю, где Он нашел адрес, но Он шел ко мне. Может быть, в этот момент мне стоило броситься Ему на шею. Может быть, это был бы единственно правильный шаг. Может быть, моя жизнь сейчас была бы совершенно другой, если бы тогда я бросилась Ему на шею. Но я этого не сделала. Мы купили бутылку вина и выпили ее на скамейке. Он сказал, что пришел попросить прощения за то, что так со мной поступил. Сказал, что в тот момент не мог меня ни обеспечить, ни защитить и поэтому от меня отказался. Я простила Его сразу. За ожидание в неизвестности. За невыносимую боль, от которой я плакала даже во сне. Мне было не важно, почему именно Он от меня отказался. Было важно, что Он хотел, чтобы я Его простила. Мы решили пойти в ресторан, чтобы отпраздновать это прощение. Мы не говорили о будущем. Он только попросил меня надеть тот самый папин костюм, в котором я была на первом свидании. И остался ждать меня на скамейке.
