Ольга Литаврина - Синдром мотылька (сборник)
Конечно, экзамены мы пропустили, конечно, школа спешно оформила аттестат по неврологическому заключению, конечно, коллеги жалели и меня, и Альку, поддерживали нас и тактично сопереживали.
Только чего уж там!
В конце июня, выйдя из клиники, дочь «поприсутствовала» в школе на вручении аттестатов, вроде такая же, как всегда, только голубая жилка на виске слегка пульсировала под любопытными взглядами бывших друзей и училок… А вечером, не заходя домой, холодно сунув матери желанный «документ», – исчезла. Вышла из подъезда – и не вернулась. Сначала мать еще надеялась, что Верочка – опять это слово! – все же отправилась к друзьям, на выпускной, пусть и в неказистом виде. Побежала в школу, посидела там до отъезда выпускников на автобусную прогулку. Веська не появилась.
А на следующее утро мы нашли в почтовом ящике записку.
«Гуру объясняет, что нет у человека дня рождения, и нет отца его, и матери его, ибо все мы – сыны и дочери Иисусовы. Готовит меня к замужеству с посвященным, как и я… Хочется писать о многом, но меня торопят. Да низойдет на вас просветление, и посетит вас Благая весть Хранителя, Иисуса, Сына Божия!» И все. Ни адреса, ни телефона. Мобильный телефон оказался недоступен.
Конечно, Алька кинулась в библиотеку, разыскала «братьев и сестер» и пригрозила всем, чем можно, за «похищение дочери». Но явившийся к нам на встречу спокойный и холодноватый гуру по этому – так и заявил – «смехотворному поводу» заверил, что Веська, как лицо, имеющее паспорт, вполне вправе поменять свое семейное положение, что и собирается сделать «в законном порядке». Что высказанное ею желание неотменно, и дочь покинула дом из-за опасения нашего родительского противодействия, причем получила достойный и совершенно безопасный приют. И что, возможно, потом, когда мы примиримся с ее самостоятельным выбором, девочка – «с благословления духовного братства» – постарается наладить с нами партнерские отношения. Так и сказал – «партнерские». И напоследок настойчиво рекомендовал несколько книг по дианетике и стопочку ярких брошюр – «Благая весть», «Братья и сестры», «Как я возлюбил Господа» и им подобные паршивые хреновины!
Весь разговор шел в такой корректно вежливой, типично западной, отстраненной и безличностной манере, что даже ругаться оказалось не из-за чего. Как загипнотизированные, мы молча взяли книжонки и распрощались.
Дома Алька разрыдалась до истерического припадка, а я, натужно спокойный на фоне дозы своего «бальзама», обзванивал влиятельных друзей с «воплем» о помощи. Обещали все. А помочь не смог никто. Алька загремела в клинику, а я – я просто удвоил дозу…
Венич, прости. Не могу писать дальше. Меня здесь никто не видит, и можно хоть всю ночь совершенно позорным образом размазывать сопли по щекам, биться головой об эти белые листы и плакать, плакать… Плакать о той единственной, ненаглядной, беззащитной, кого я больше всех хотел беречь в этой жизни, кого над пропастью во ржи не смог остановить и удержать. «Самба белого мотылька у открытого огонька…».
С добрым утром тебя, господин Ерохин! С добрым утром моего последнего доброго дня! Сегодня мне неохота ни бриться, ни даже чистить зубы – все равно моим «бренным останкам» не светит достойная «христианская кончина». С помощью доверенного лица я просто исчезну из этого мира, буду, как говорят лжецелители, «где-то, не знаю где». У меня даже чувство особое появилось – четкое ощущение определенного конца. Почти как в детстве, когда и во дворе еще поиграть жутко хотелось, и напрягало чувство, что вот-вот зазвучит строгий мамин голос: «Домой!» Наверное, пора мне домой, с отчетом: чего хотел, что смог – и не смог – в этой жизни, с ответом за тех, кого приручил…
Но погоди, Венич! Об этом не стоит. Давай я лучше расскажу тебе свой последний сон. Сон получился для меня как раз необыкновенный – о моем Майкле Джексоне. Или как раз обо мне!
Или о нас, людях…
Глава 16
Сон четвертый
Я просыпаюсь поздно, когда тяжелое южное солнце уже зависает прямо напротив моего арочного светлого окна.
Не знаю, осталась ли в моих жилах кровь прямо оттуда, из гордой горячей Африки. Или же вместе со внешними переменами я и в самом деле обрел новых предков. Но раскаленное солнце Аравии мучительно для меня. Так же мучительно, как и весь последний год моей жизни. А ведь мой последний год, за редким исключением, прошел в «нирване», в гостях у сказочно богатого друга – арабского принца, создавшего в своих владениях истинный рай на земле. Во всяком случае, так пишут газеты. Ненавистные газеты, прохвосты-журналюги, которые влезают, втираются в мою жизнь, как прачка в грязное белье, смакуют подробности позорных судилищ – за личные пристрастия, за неуплату налогов, толпятся у трапа, когда меня, как злостного преступника, невзирая на болезнь и упадок сил, чуть ли не в наручниках сажают в самолет!
Да разве я делец, банкир, экономист, наконец, чтобы перекидывать со счета на счет виртуальные золотые реки? Разве я бездельник-рантье, чтобы высчитывать, сколько стоит ремонт и управление моей несравненной виллой, и разве я ее садовник, и экономка, и даже мальчишка, отрывающий ворота? Разве за этим я пришел в мир?
Я – свет от света, я – воплощенная мелодия, танец голоса и голос танца? Разве я не покорил мир своим редкостным даром? Разве толпы людей не будут счастливы отдать последнее, чтобы защитить меня от травли и охранить мою безбедную жизнь? Нельзя судить меня по жалким скаредным законам этой жалкой скаредной власти. Они не смеют тащить меня в аэропорт, жалкие людишки, которых никто и не вспомнит, кроме как в связи с моим звездным именем!
Но сегодня, покидая кров моего друга, я совсем не хочу раздражаться. Я дергаю звонок, и очаровательная горничная неслышно прикрывает гардину на большом окне и включает морской бриз кондиционера. В последнее время я ложусь и встаю с трудом. Ночью давящая сырость ползет от ног по изношенным суставам, а утром глаза наливаются кровью, веки не хотят открываться, и невыносимо больно бывает смотреть на свет дня. И уже не радуют ни уютная арабская комната, со вкусом обставленная мебелью редчайших пород дерева и увешанная нежнейшими восточными коврами. Ни отличный кондиционер, веющий свежим ветром с моря. Ни с любовью подобранная библиотечка моих любимых книг в дорогих переплетах из тисненой кожи… Не радует, а отталкивает все то, что когда-то казалось простому парню из нью-йорской подземки пределом самых несбыточных желаний! Чем ближе я становился к осуществлению этих мечтаний, тем невозвратнее уходила из меня жизнь души, та неповторимая радость, та отвага и дерзость, с которой я шел к успеху всего задуманного!
А ведь успех-то как раз пришел! Да еще какой! Жаль, бедный цветной парень даже не догадывался, чем придется его оплатить!
Да, я поднялся на самую вершину, я обрел не только божественный музыкальный дар, но и божественную человеческую красоту! Я безжалостно сломал свою природу, чтобы стать равным богу, чтобы несчетные толпы во всем мире молились на меня, любили меня и поклонялись мне!
И ненасытная, неистовая любовь толпы день за днем пожирала, испепеляла мой дар, мой голос, мою красоту и жизненные силы. Первое время достаточно было мне выйти на эстраду – и необъятные силы наполняли меня, голос мой звучал неумолимо, и нескончаемо лилась музыка моего танца. Но сколько б я ни пел, толпе все казалось мало. «Майкл! Синг! Синг!» А жадность моих продюсеров заставляла их заключать все новые и новые контракты. И лишь живительная игла придавала мне силы снова и снова сливаться на сцене с песней, покоряя ненасытный зал.
А в жизни сил становилось все меньше. Первые операции прошли почти незаметно. Но с каждым новым вмешательством я все тяжелее переносил наркоз – синели сосуды на лице, выпадали волосы, тряслись руки и дергался тик над глазом. А главное – все дольше и дольше после каждого наркоза становился период, когда на жизнь тяжело опускались свинцовые тучи, дни тянулись вяло и тягостно, серые, бездушные и тоскливые. Как тот вечер в русском посольстве…
Уже давно я существовал «от иглы до иглы», и только первые час-два после укола хоть что-то могло меня порадовать. Это могла быть любая мелочь. Теплый безоблачный день… Морская ванна, в которой мои прекрасные белые руки и колени просвечивали насквозь, как в объемном чудесном зеркале… Случайная улыбка ребенка, оленьи глаза, нежный рисунок губ, упругих, как тетива лука.
И там – на вершине славы – остатки утекающих сил, все, отданное мне людьми, все мои несметные, как казалось, богатства я вложил в постройку, в строительство дворца моей мечты, белоснежной виллы, которая была бы несравнимо прекрасней, чем приторный восточный рай моего нынешнего друга.
Похожей на висячие сады Семирамиды должна была стать она, с жемчужными и беломраморными колоннами, увитыми вечнозеленым плющом, и тихими прозрачными бассейнами… Где я читал стихи этого русского поэта?
