Леонид Сергеев - Заколдованная
— Кому пиджак? Совершенно новый, с иголочки! Износа не будет!
Или:
— Уникальная вещь — чернильница Куприна! Купите, не пожалеете!
Кричали про английские граммофоны, редчайшие электроплитки и бесценные шкатулки — реклама на барахолке была поставлена на широкую ногу. Нерасторопному продавцу без зычного голоса там делать было нечего. Обычно такие скромники нанимали какого-либо горлопана, а иногда и подставных покупателей, которые делали вид, что покупают, а на самом деле только взвинчивали цену.
Пройдя через всю барахолку, мы наконец увидели продавцов велосипедов. Они стояли особняком, около утрамбованной площадки для обкатки машин; здесь же на заборе сидели мальчишки — бескорыстные испытатели для не умеющих ездить — брюки у них были защемлены бельевыми прищепками.
В тот день продавалось пять велосипедов. Английский, весь сверкающий, с узкими покрышками и никелированными крыльями. От него мы отвернулись, чтобы не расстраиваться. Рядом с ним — допотопная машинешка, неизвестно какой марки, с огромной цепной передачей и сигналом-грушей. На эту колымагу мы тоже не стали смотреть. И наконец, были три более-менее нормальные машины. К ним я и ринулся, но отец сразу меня остановил.
— Не подходи, — шепнул мне. — В этом деле никогда не надо торопиться. Куда спешить? Времени у нас предостаточно. Походим, присмотримся, тогда и выберем.
Отец стал вышагивать около этих трех велосипедов. Вначале взад-вперед, заложив руки за спину, делая вид, что просто прогуливается, но я-то видел, как он косил глазами в сторону продавцов. Потом отец стал ходить кругами, с каждым разом сужая виток и напряженно вслушиваясь в разговоры продавцов с покупателями, при этом понимающе усмехался. Почему-то отец смотрел только на продавцов, а сами машины его не интересовали. Когда я отозвал его в сторону и сказал об этом, он скорчил недовольную мину и махнул рукой.
— Ничего ты не понимаешь! Они все одинаковые. Что этот, что тот. Все дело в продавцах. Их надо раскусить, вот в чем дело! Здесь могут так надуть — у-у! — отец многозначительно поднял палец и закатил глаза. Потом вдруг засмеялся: — Но меня не проведешь! Я стреляный воробей. Я их всех насквозь вижу. Вон тот парень в кепке лучше всех. У него глаза добрые и улыбка открытая. Сразу видно — честный человек. Наверное, какой-нибудь студент. Постой здесь. Я сейчас все выясню.
Отец снова стал кружить вокруг продавцов, чуть задерживаясь около парня в кепке. Потом подошел ко мне:
— Ну что я тебе говорил?! Точно, студент. Пишет диплом. Если бы, говорит, не диплом, ни за что не продал бы. Пойдем, обкатаешь его велосипед.
Издали парень напоминал спортсмена на плакатах: его тело облегал тренировочный костюм, а кепка с длинным козырьком как нельзя лучше подчеркивала устремленность к рекордам; он был гладко выбрит и все время улыбался. Когда мы подошли, парень меня обнял.
— А, так это тебе? — весело бросил. — Тебе не жалко. Другому ни за что не отдал бы, а тебе ладно, так и быть. Береги моего коня. Он мне пять лет служил без ремонта и тебе еще двадцать послужит. Эх, если бы не диплом!
Парень подтолкнул ко мне велосипед и отвернулся, чтобы мы не видели его расстроенного лица.
Я разогнал машину и вскочил на сиденье. На маленьком пятаке машину трудно проверить, но я успел заметить, что колеса сильно восьмерят, а задняя втулка скрипит, и, подъехав к отцу, сказал об этом.
— Вот чепуха — «восьмерят»! — засмеялся парень. — Да подтянуть-то их пара пустяков. Раз, два — и готово. Я думал, ты профессионал, а ты всего-навсего любитель.
— Да вы его не так поняли, — вступился за меня отец. — Он пошутил, правда?
Я пожал плечами.
— А втулка! — продолжал парень. — В ней я нарочно сделал треск. Убрал пару шариков. С треском-то веселее. Едешь, а сзади точно моторчик, — парень подмигнул мне и рассмеялся еще громче.
— Давай посмотрим другие велосипеды, — шепнул я отцу, но он меня уже не слышал — тоже смеялся и жал парню руку. Я оттащил отца в сторону, но он не дал мне открыть рта:
— Чудак ты! Уж кто-кто, а я-то вижу, кто из них порядочный человек, а кто пройдоха. Посмотри на тех. Стоят, о чем-то шепчутся… И пробовать нечего. Наш парень лучше всех. Чудесный парень! И велосипед у него чудесный. Он мне сразу понравился.
Отец повернулся к парню, снова пожал ему руку и полез за деньгами.
Когда мы вышли с барахолки, отец торжественно заявил:
— Ну, а теперь садись на раму, подкатим к дому вдвоем.
Только мы тронулись, как лопнула цепь.
— Вот досада! — отец поджал губы. — Но ничего, бывает.
Пока чинили цепь, спустили камеры.
— Странно, — отец нахмурился.
Накачали камеры, слетела педаль и лопнула пружина на сиденье. Отец смахнул пот, вздохнул и тихо буркнул:
— Ладно, поезжай один. Дома разберемся.
Но не успел я проехать и десяти метров, как случилось непоправимое — рама треснула, и велосипед разломился надвое. Я очутился на земле. Поднявшись, стряхнул с себя пыль и взял одну половину велосипеда. Отец подошел и поднял другую. Так и зашагали мы к дому — я беззвучно ревел, а отец сконфуженно усмехался.
Каждый день
Вскоре отец все-таки починил велосипед — отнес его на компрессорный завод, и там заварили раму, перетянули спицы и перебрали втулку. Вид у велосипеда оставлял желать лучшего, зато ход стал вполне приличный.
Долгое время я никак не мог накататься; с раннего утра вытаскивал свою машину и гнал по пустынным и прохладным переулкам. Выехав на широкую улицу, по которой ходил трамвай, начинал вращать педали быстрее; серая асфальтированная лента все стремительней бежала на меня — заплаты и пятна мазута так и мелькали.
Иногда ездил на стадион и там носился по гаревой дорожке, или уезжал на речку покататься по узким зыбким мосткам, или просто въезжал в перелесок и катил по извилистым тропам. Это было настоящее чудо. Вместе с велосипедом в меня вселилась легкость и ощущение безграничной свободы. Никто не мешал мне в любую минуту сесть на велосипед и уехать в какую угодно сторону. В те дни домой я заезжал только обедать, да и обедал-то на ходу; проглочу тарелку супа и снова вскакиваю на своего железного коня. На велосипеде я проводил все утро, весь день и вечер. Часто катался и перед сном, в темноте, как бы про запас, на случай дождливой погоды на следующий день.
Моим любимым маршрутом был отрезок улицы между предпоследней и конечной остановками трамвая — там дорога пролегала через луг, по дамбе, по которой, кроме трамвая, ходил синебокий автобус с блестящими цифрами сзади. По краям дамбы росли ветвистые старые липы; их ветви над дорогой переплетались — я мчал как в зеленом тоннеле, под сплошным навесом, сквозь который еле просеивалось солнце.
Обычно я выезжал на дамбу рано утром, когда солнце было особенно ярким, а от лип особенно сильно пахло медом. Перед дамбой находилась трамвайная остановка, где в утренние часы дожидались транспорта одни и те же люди. Многих из них я знал в лицо, и они меня, разумеется, приметили — как не заметить столь раннего оголтелого гонщика?! Помню трех полных говорливых мужчин. Завидев меня издали, один из толстяков локтями подталкивал приятелей и все трое начинали жестами давать мне советы. Один принимался неистово крутить рукой — давай, мол, парень, жми на педали! Другой приподнимал голову и выпячивал живот — не забывай, мол, про осанку! А третий нарочито широко улыбался, всячески показывая, что бодрость духа и уверенность в себе — главное в спорте.
Помню на остановке молчаливую пару — мужчину и женщину — красивых, печальных, замученных то ли работой, то ли сложными отношениями; они всегда задумчиво смотрели в разные стороны; только когда я проезжал мимо, вначале на ее лице, а потом и на его появлялись грустные полуулыбки.
Миновав остановку, я разворачивался на перекрестке и гнал по солнечной стороне улицы к дамбе. Как только переезжал перекресток, из боковой улочки с сухим треском вылетал велосипед с самодельным моторчиком. За рулем восседал старичок в соломенной шляпе и круглых очках; на его пиджаке блестели медали. Старичок постоянно лукаво ухмылялся. К раме его машины были привязаны удочки и рыболовный сачок. Мы со старичком одновременно въезжали на дамбу и тут начиналось самое интересное: я бросал старичку вызов — как бы приглашал к гонкам наперегонки и сразу вырывался вперед. Мопед старичка тарахтел на пределе, но все равно отставал все больше и больше. Оборачиваясь, я видел лицо старичка — он, вроде, старался не замечать своего поражения, все так же смотрел поверх очков на дорогу и по-прежнему ухмылялся.
К середине дамбы я немного уставал, но к этому времени разрыв между мной и старичком уже достигал полукилометра, и я позволял себе немного расслабиться. Уверенный в победе, я несколько раз вообще сходил с велосипеда и делал небольшую разминку, а когда мой великовозрастный, но «моторизованный», соперник подъезжал достаточно близко, снова разгонял велосипед и вскакивал на сиденье. После этого мне уже не удавалось намного вырваться вперед — сказывалась усталость от бешеной гонки в начале пути. Я напрягал все силы и, стиснув зубы, старался удерживать дистанцию, но старичок меня настигал. Потрескивание моторчика за спиной слышалось все отчетливей, переходило в громкое тарахтенье, сбоку показывались концы удочек и переднее колесо… Старичок смотрел на меня поверх очков и беззлобно, но достаточно плутовски, усмехался. Я жал на педали изо всей мочи, но он все равно меня обгонял. Это выглядело особенно унизительно, если рядом громыхал трамвай; тогда с площадки кто-нибудь обязательно кричал:
