Марк Арен - Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история
Французы отказались нам помочь. Узнав об этом, осмелевшие турки двинулись на Аджн. И вот с весны они начали осаждать наш город. В боях прошло все лето. Французы стали покидать наш край. Твой папа не подчинился приказу командиров и остался в осажденном городе, чтобы защищать меня и тебя. Но в августе твоего папу тяжело ранило. Его перенесли на последний корабль, который наутро должен был уйти во Францию. Он был без сознания, и я должна была поехать с ним. Но пока я собиралась с тобой в дорогу, по городу разнесся слух, что турки ночью займут порт, и капитан испугался, он отдал приказ, и корабль тотчас ушел в море. И когда я с тобою на руках прибежала на берег, корабль был уже у горизонта. Так мы остались с тобою одни.
А потом в город вошли турки, и начались ужасные события, о которых не могу писать.
В страхе я вместе с другими женщинами спряталась в турецкой деревне, у друга нашей семьи Рауфа-аги. Но сегодня к нам зашел турецкий офицер и, увидев меня, понял, что я армянка. Он захотел забрать меня с собой. Но соседи окружили его и убедили его оставить это на завтра. Я скорее умру, чем позволю ему к себе прикоснуться. Я решила бежать. Но на дорогах очень опасно, и я пропаду, и если возьму тебя с собой, то со мною вместе пропадешь и ты. Добрые соседи убедили оставить тебя на их попечение. Если мне удастся спастись, то, когда все успокоится, я вернусь за тобой.
Я верю, что так оно и будет. Я верю, что твой папа жив, что я найду его и мы снова будем вместе. А если нет, ты не бойся. Я буду охранять тебя с небес.
Твоя мама».
Последние строки он разбирал с трудом. Перед глазами стоял туман, страшная тяжесть навалилась на него и словно какая-то большая жаба взгромоздилась и тяжко легла на его сердце. Лишь резким усилием воли он заставил себя не закричать смертельно раненным зверем. Если бы кто наблюдал за ним в этот миг, то непременно поразился бы тому, как мгновенно он постарел на десять лет. Сложив трясущимися руками прочитанные листки и положив их в карман, он взял со стола копию письма и вышел на набережную. В горле стоял горький ком. Только теперь, прочтя последние слова мамы, он спустя столько лет наконец понял, кто спас его от неминуемой гибели однажды на войне в далекой Корее. Тогда во время одного из боев он вдруг оказался на земле от сильного толчка в спину, и тут же воздух над ним разрезала сухая автоматная очередь врага. Тогда, оглянувшись назад, он не увидел своего спасителя — за ним не было никого. Теперь все встало на свои места. То была МАМА, его МАМА… И впервые в жизни пелена слез застелила ему глаза…
Вечерело. Сгустившиеся сумерки уже слились с темной гладью Босфора. Вокруг разноцветными огнями сверкали витрины, горели фонари, и в их праздничном свете текла беспечная толпа. И Мустафа подумал о том, как же счастливы эти люди, ведь с ними не случилось того, что произошло с ним! А ведь совсем недавно и он был таким же счастливым, не подозревая об этом. Оказывается, что от счастья до горя — рукой подать…
Погруженный в свои мысли, он нетвердой походкой подошел к парапету набережной и, облокотившись на него, устремил свой взор на пролив. Там, через полоску воды, поделившую город между двумя континентами, осторожно, будто на ощупь, как люди в потемках, пробирались корабли. Вдруг до него откуда-то сзади, возможно, из покинутого им кафе, донеслась музыка. Ее первые же звуки заставили Мустафу вздрогнуть. То был старый шансон «Истанбул» в исполнении армянина Марка Аряна. Эта песня нечасто звучит по турецкому радио. И надо же ей было прозвучать именно тогда, когда Мустафа Гази узнал, что в его жилах течет армянская кровь! Тяжело вздохнув, старик сел в автомобиль и поехал домой.
Припарковавшись во дворе, он вышел из машины и по привычке посмотрел наверх. Он делал это всякий раз, возвращаясь домой поздним вечером, и каждый раз уютный свет, что источали его окна, наполнял какой-то необыкновенной теплотой его сердце. Но, увы, в этот раз оно оказалось безразлично и глухо к доселе радовавшей картине. Лежащая на сердце жаба лишь недовольно шевельнулась, слегка приоткрыв и вновь зажмурив от света окон свои жабьи глаза. Понурив голову, Мустафа вошел в свой подъезд и, поднявшись наверх, отпер свою дверь ключом. В ноздри сразу ударил вкусный запах горячей баранины. Несмотря на то что его дочь давно проживала в Германии, она не разучилась готовить турецкие блюда. Каждый раз, приезжая навестить отца, она радовала его чем-нибудь изысканным, и от одной мысли о том, что Лейла укрылась на кухне, у Мустафы всегда разгорался аппетит. Но только не на этот раз. Несмотря на то что весь день он не прикасался к пище, доносящийся до его ноздрей аромат оставил его как никогда безучастным.
Не успел он войти в квартиру, как ему навстречу вышла внучка и, обняв, крепко поцеловала. Несмотря на пережитые им потрясения, он почувствовал, что Кадира чем-то расстроена. В другой раз Мустафа непременно об этом ее бы спросил, но сейчас все, что не было связано со свалившейся на него новостью, казалось таким мелким…
Задумавшись, он не сразу увидел, что она держит в руках какую-то коробочку. До старика вдруг дошло, что внучка приготовила ему подарок.
— …Самая лучшая модель, и кнопки здесь крупные, тебе будет удобно, — говорила Кадира, доставая из коробочки сотовый телефон. — Я уже все настроила, здесь все наши номера. Вот посмотри, нажимаешь вот эту кнопку…
Она что-то объясняла ему, время от времени откидывая челку со лба, и было видно, что ее заботит что-то другое, а вовсе не то, сумеет ли дед воспользоваться этим подарком.
— Спасибо, родная. — Мустафа все же растянул губы в улыбке и, мельком глянув на телефон, опустил его в карман пиджака.
«Кадира грустна, я тоже невесел, — думал он. — У нее что-то случилось? Или мне только кажется, что весь мир теперь должен делить со мной мое горе?»
— Как хорошо, что ты подоспел. Мы как раз собираемся ужинать, — вернули его к действительности бодрые слова дочери, вышедшей из кухни с блюдом дымящегося плова.
Обняв и поцеловав Лейлу, он вошел в комнату и устало опустился на стул. Следом за ним появился его старший сын Демир и, приобняв Мустафу за плечо, сел рядом.
— Отец, ты нас приятно удивил. Мы ожидали тебя завтра, — сказал он, обращаясь к старику.
— Так получилось, — немногословно ответил тот.
— Ну и ладно, что так получилось, — довольно потирая руки, ответил Демир и спросил: — Может, хочешь привести себя в порядок после дороги?
— Да, ты прав, я пока приму душ, — спохватился Мустафа и, провожаемый внимательным взглядом сына, вышел из комнаты.
Когда он вернулся, все были уже за столом. Заняв место во главе стола, он кивнул дочери, и та положила ему в тарелку большую ложку плова и корейку баранины. После этого она положила брату, дочке и себе.
Ужинали молча. Время от времени сын поглядывал в сторону Мустафы, но тот, погруженный в свои мысли, безмолвствовал. Подождав какое-то время, сын не выдержал и спросил:
— Ну что же, отец, рассказывай, как там Сулейман?
— Не знаю, — лаконично ответил Мустафа.
— Как не знаешь? — вскинул брови Демир.
— Меня не пустили в Женеву, — сказал Мустафа.
— Почему? — удивился вновь сын.
Мустафа промолчал. Он чувствовал, что вопрос Демира был просто данью вежливости. Сказать, что братья не ладили между собой, — значит ничего не сказать. Они просто как бы не замечали друг друга. Разлад этот начался еще в детстве и со временем вырос в пропасть, разделявшую их. Мустафа чувствовал, что в этом есть и его вина, но ничего не мог поделать, и оставалось только надеяться, что со временем братья все же сблизятся.
— И где же ты был все это время? — после небольшой паузы вновь спросил его сын.
— Там, где цветут дикие розы, — ответил ему Мустафа.
— Розы? Какие розы? — удивленно посмотрел на него Демир.
— Там, где прошло мое детство, — ответил Мустафа, откинувшись на спинку стула.
— И что тебя туда привело?
— Колыбельная, — устало закрыв глаза, ответил Мустафа.
Демир переглянулся с Лейлой. Та недоуменно пожала плечами.
— Отец, я тебя не понимаю, — озабоченным голосом сказал сын. — Ты говоришь какими-то загадками. Можно же толком объяснить. Я ведь вижу, ты сам не свой. Тебя что-то выбило из колеи. А я знаю, что это трудно сделать. Значит, произошло что-то очень серьезное.
— Ты не должен это скрывать от нас, — сказала Лейла и, повернувшись к дочери, попросила ее: — Кэт, милая, оставь нас, нам нужно поговорить.
Но внучка упрямо наклонила голову:
— Я что, ребенок, чтобы пойти поиграть, когда взрослым нужно поговорить? Я же внучка своего деда, и если у него проблема, то и я должна это знать!
Демир побагровел и хотел было высказать все, что он думает о европейском воспитании, но Мустафа, властно подняв руку, его остановил.
