Василий Аксенов - Ленд-лизовские. Lend-leasing
На обратном пути со службы Фимушка не раз окидывала взглядом особняк Аргамакова, что напротив дворца Сандецкого, – так до сих пор поминали в городе известных граждан дореволюционной эры. Ей страстно хотелось навестить Евдокию Власьевну, чтоб поплакать дружка у дружки на плече, но всякий раз она себя урезонивала: чего уж старое бередить, чего уж призраком-то являться в советскую семью, там уж давно, небось, забыли и Женечку Гинз, и Павлушу, а уж про Акси-Вакси и говорить нечего; всех замело чудище обло. И вдруг, ведомая неясным чувством, она поняла, что время пришло и нужно тут же покинуть трамвай на ближайшей к Аргамаковым остановке.
Увидев Фимушку в заснеженных валенках, тут же заголосила Евдокия Власьевна, и в голосе ее на сей раз звучало не только горе, но и струйки какой-то петушиной победоносности: жива, жива праведница! И тут же, то есть в следующий момент, в квартиру вкатился розовощекий ребенок в шапке с длинными ушами, что по тогдашнему бытованию завязывались вокруг горла. Он весь был в снегу: должно быть, катался с горки – и весь светился от снежного азарта.
«Дитятко мое!» – вскричала Фимушка поистине с малотеатровской драмой.
А Акси-Ваксик бросился к ней, поскользнулся на собственном снегу и плюхнулся в собственную натекшую лужицу.
С тех пор повелось, что Фимушка Пузырева всякий раз по дороге в церковь или из церкви заходила проведать ребенка и приносила ему некоторые гостинцы: карамельные конфетки, прянички глазурные-фабричные, а то что-нибудь из домашней выпечки. Сидела обычно в углу за печкой, старалась быть в этой шумной семье почти невидимой. Могла ждать часами, когда мальчика приведут из детсада. Вначале тот подсаживался к своей прежней воспитательнице и иногда незаметно для других клал ей на колени свою головенку. Потом стал слегка чураться деревенской женщины: уж больно она отличалась от комсомольских работников тети Коти и дяди Фели. Даже в жуткие военные годы она приносила Акси-Вакси довольно плачевные гостинцы: несколько кусочков колотого сахара в тряпочке или зеленое яблочко.
Все это происходило на протяжении лет от раннего детства до отрочества, однако пока что нам нужно рассказать о некоторых драматических событиях того года, когда дяде Андрею удалось вытащить ребенка из спецдетдома в городе Короста, в котором, по слухам, вскоре стали менять детям имена и подтасовывать документы.
Однажды зрелой весной 1938 года тетя Ксения прибежала откуда-то в растрепанных чувствах, схватила за руку племянника и повлекла его на трамвайную остановку. Быстрей, быстрей, только бы не опоздать! Даже в вагоне она нервничала, как будто пыталась подогнать электрический двигатель. Оказалось, что внезапно НКВД разрешило ей и племяннику свидание с подследственным – ее братом и отцом ребенка. Из всей семьи только она и матерь баба Дуня позволяли себе ходатайствовать о такой милости. Тетя Котя и дядя Феля не могли уронить свой непогрешимый коммунистический уровень.
Проехали несколько остановок до площади Свободы. Там стояло в лесах огромное строящееся здание оперного театра. «Твой папка начал его возводить», – с торопливой горделивостью высказалась тетка. Мальчик никак не мог отвернуть головы от этого строительства. Стараясь не отстать от шагов тетки, он пытался себе представить, что означает «возводить» и чем оно отличается от других слов.
Площадь они пересекли пешком. Потом прошли под уклон до парка Глубокое озеро. На одном из берегов этого «озера» с аттракционами и каруселью тянулось длинное трехэтажное здание с несколькими подъездами для входа и несколькими темными арками для въезда. Только спустя много лет Акси-Вакси узнал, что это как раз и есть зловещее управление диктатуры, поглотившее его родителей. Дошли также и слухи, что, кроме трех наружных этажей, там есть и несколько этажей подземных, где держат людей и производят дознание. Будучи ребенком, он только лишь держался за крепкую руку тетки и слегка дрожал, боясь, что его оставят в этом детском доме, на этот раз на веки вечные.
Тетка успокаивала его. Не бойся и не дрожи. Мы сюда ненадолго, только лишь с папой повидаться. Ну да, тут будет новая ваша квартира. Потом и мамочка твоя приедет, Женя Гинз. Ну, конечно, и Фимочка сюда переедет, и баба Дуня, и Майка, и Олег, и дядя Андрюша из Сталинабада.
Они прошли в одно из парадных, и тетка предъявила дежурному какую-то простонародную бумажку. Тот снял тяжеленную телефонную штуку и взялся что-то в нее нашептывать. Можно было расслышать только: «Так точно, товарищ Веверс… Слушаюсь, товарищ Веверс…» Им показали на два стула под портретом Кощея Бессмертного. Прошло не менее получаса, прежде чем вышел белобрысый сытник в военной гимнастерке. Он склонился над ребенком и долго смотрел тому в глаза. Храбрая тетка наконец прикрыла мальчика локтем: «Чего это вы так, товарищ майор?»
Сытник резко выпрямился: «Идите в парк и ждите там возле карусели. За вами придут!» Засунул ладони в ремень, огладил гимнастерку вокруг пуза и зада. Пошел скрипеть ремнями, хромовыми сапогами, разболтавшимся паркетом. Исчез.
Акси-Вакси впервые в жизни катался на карусели. Она произвела на него удивительное впечатление. Признаться, он даже забыл, каким образом он попал в этот парк и что за здание стоит на его берегах. Движение по кругу со звоном колокольчиков и музыкой аккордеона казалось ему теперь более естественным, чем движение по прямой. Служащий, одетый в форму Первой Конной, старался потрафить маленькому путешественнику. Если появлялись люди с билетами, он старался и безбилетника подсадить то на пони, то на тигра, то на павлина. Мальчик смеялся и хлопал в ладоши. Инвалид, потерявший на Висле несколько пальцев, прекрасно понимал, чего этот мальчик с тетей здесь ждут.
Между тем на город уже опустились сумерки, и в сером трехэтажном доме стали освещаться большие окна с витиеватыми рамами. Наконец – не прошло и трех часов – как появился еще один товарищ в форме.
«Ваксоновы, айда за мной!» – скомандовал он и пошел к третьему подъезду, не оглядываясь.
Акси-Вакси, похоже, гораздо лучше себя чувствовал на карусели, чем в сером здании, где на всех этажах в этот час только и мелькали товарищи командиры. В одном из кабинетов их опять посадили на стулья под портретом Кощея Бессмертного с козлиной бородой. Пришли два сотрудника и стали обмениваться репликами по непонятному для мальчика адресу.
Семьдесят лет спустя я пытаюсь понять, можно ли полагаться на память пятилетнего мальчика. Помнит ли он тех сотрудников? Какими они были? Кажется, что-то все-таки зацепилось. Вполне очевидно, что они были молоды. Темные волосы. Гимнастерки зеленого сукна. Вездесущие ремни. Они обменивались улыбочками и гримасками. Вполне очевидно, что они были недобрыми. Акси-Вакси почему-то подумал, что такие могут увезти куда угодно, хотя бы в ту же самую зловещую Коросту.
Открылась дверь, и в кабинет вошел военный с пистолетом на боку. Остановился у стены. За ним вошел отец. За его спиной мелькнул второй военный, который остался в коридоре. Отец был без ремня, карманы френча сорваны. Он бросился было к родным, но остановился, с опаской поглядывая на молодцов. Один из тех показал ему на третий стул под портретом «козла». Теперь все родные сидели в ряд.
«Поцелуй отца», – шепнула тетка.
Акси-Вакси про все и про всех забыл и бросился к папке, ликуя и смеясь. Вскарабкался к нему на колени. Из поля зрения пропали два недобрых перевозчика.
«Папка, покатай меня на верблюде!» – вскричал он.
Дома отец почти ежедневно катал его на плечах по их большой квартире; иной раз шел тяжелой поступью «корабля пустыни», другой раз пускался трусцой. Вакси обычно держал отца за уши и направлял туда, куда хотелось проехать. Теперь отец обратился к сотрудникам с какой-то пылкой мольбой.
Ответа не последовало. Оба молодца отошли к окну и стали раскуривать добротные папиросы «Казбек». Отец поднял Ваксика, посадил на плечи и пошел по кабинету, имитируя валкую поступь верблюда. Страж с пистолетом мрачно следил за каждым их движением.
Больше, собственно говоря, Акси-Вакси не помнит ничего из этого карнавального вечера. Пропал куда-то отец, испарились сотрудники-перевозчики и сторожа с пистолетами. Остался в памяти только длинный коридор, по которому они идут вдвоем с теткой. Мальчик подпрыгивает, вспоминая, как он катался на отце. Тетка молчит, мерно стучат ее ботинки, подаренные дочерью, тетей Котей. На лице ее нет ни одной слезинки. Тверды рязанский крутой лоб и бульбообразный нос.
Только отдалившись на три квартала от Глубокого озера, она начинает плакать и гладить своего воспитанника по макушке. Еле слышно она бормочет: «Папа сказал, чтобы тебя к бабушке переместили. По стенному телеграфу получил от Жени просьбу, чтобы к бабушке Ревекке…» – И совсем разрыдалась.
Родители Евгении Гинз, Соломон и Ревекка, считались буржуями. До того, как они были таковыми объявлены, считали себя трудящимися интеллигентами. Соломон окончил Харьковский университет по фармакологическому отделению. Стало быть, на него не распространялись ограничения «черты оседлости». Работал он в «Аптеке Льва» и в «Ферейне», то есть в первоклассных заведениях Москвы. Долгие годы супруги Гинз мечтали о собственности. В конце концов скопилась определенная сумма, достаточная для покупки аптеки, увы, не в Москве, а в Булгарах-на-Волге, да к тому же еще поздновато – за год до «катастрофы», в 1916 году. По убеждениям дед был конституционалистом-демократом, по вкусам – британским денди. Соседи по советской коммунальной квартире стучали в ГПУ, что Гинзы прячут золотые монеты в ножках стильной мебели.
