Тихон (Шевкунов) - "Несвятые святые" и другие рассказы
И в то же время строго приглядывавший за нами отец Нафанаил всегда пресекал гласные проявления оппозиционности по отношению к государству и тем более — попытки диссидентства. Поначалу это казалось нам чуть ли не возмутительным. Мы думали, что казначей просто лебезит перед властями. Но потом мы постепенно узнавали, что отец Нафанаил не раз и не два сталкивался с засланными в монастырь провокаторами или переодетыми оперативниками. Но даже вполне понимая, что перед ним искренние люди, отец Нафанаил все же всякий раз обрывал столь любимое нами вольномыслие. И не только потому, что оберегал монастырь. А скорее потому, что берег нас самих от нашего же неразумия, фанаберии и молодой горячности, замешанной на самой простой гордыне. Он не дорого ценил слова, даже самые героические, и знал о советской власти и обо всем, что творилось в стране, не так, как мы, — большей частью понаслышке да по книгам. Отец Нафанаил имел трезвое и очень личное отношение к советской власти. Хотя бы потому, что его отец, священник Николай Поспелов, был расстрелян за веру в три дцать седьмом году. Пройдя солдатом всю войну, отец Нафанаил стал послушником Великого Наместника архимандрита Алипия и духовным сыном святого печерского старца и чудотворца иеросхимонаха Симеона. Оба они, увидев в нем человека кристальной честности и необычайно живого ума, сделали его в тяжелейшие годы хрущевских гонений на Церковь казначеем и секретарем монастыря и поверили ему самые сокровенные монастырские тайны.
И еще к вопросу о советской власти. Как-то летней ночью я нес послушание дежурного на площади перед Успенским храмом. Звезды слабо мерцали на северном небе. Тишина и покой. Трижды гулко пробили часы на башне… И вдруг я почувствовал, что у меня за спиной кто-то стоит. Я испуганно обернулся. Это был отец Нафанаил. Он задумчиво смотрел в звездное небо. А потом спросил:
— Георгий, что ты думаешь о главном принципе коммунизма?
Псково‑Печерский монастырь. Успенская площадь. 1983 год. Три часа ночи. Звезды…
Не дожидаясь ответа, отец Нафанаил так же в задумчивости продолжал:
— Главный принцип коммунизма — «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Но «способности», «потребности» — это ведь, как всегда, какая-то комиссия будет определять. А какая комиссия?.. Скорее всего — «тройка»! Вот вызовут меня и скажут: «Ну, Нафанаил, какие у тебя способности? Кубометров двадцать леса в день напилить сможешь! А какие потребности? Бобовая похлебка!.. Вот он и главный принцип…»
Хотя отец Нафанаил всегда старательно подчеркивал, что он не кто иной, как педантичный администратор и сухой службист, даже мы, послушники, со временем стали догадываться, что свои духовные дарования он просто тщательно скрывает. Как это, впрочем, делали все настоящие монахи в обители. Отец казначей не был официальным монастырским духовником. На исповедь к нему приходили из города лишь несколько печорских старожилов да еще кто-то приезжал из далеких мест. Остальных он как духовник не принимал, ссылаясь на свою неспособность к этому занятию.
Но однажды он на мгновение приоткрыл сокровенную часть своей души. Хотя тут же опять спрятался за привычной строгостью и сварливостью. Я как-то провинился на послушании. Кажется, исполнил порученное мне дело весьма небрежно. За это сам отец наместник поставил меня на три дня убирать снег со всей Успенской площади. Я тогда порядком разобиделся. Да еще снег все шел и шел, так что к третьему дню я не просто устал, а еле ноги волочил. Мне было так жалко себя, я так надулся на весь мир, что даже всерьез начал вынашивать план мести. Но какая может быть месть послушника наместнику? Масштабы совершенно несопоставимые. И все же, из последних сил работая лопатой, я взлелеял в сердце следующую картину. Когда наместник будет проходить мимо меня на обед в братскую трапезную, то наверняка поинтересуется: «Ну как у тебя дела, Георгий?» И тут я отвечу — весело и беззаботно, как будто и не было этих трех каторжных дней: «Лучше всех, отец наместник! Вашими святыми молитвами!» И тогда он поймет, что меня так просто не сломить!
Картина этой ужасной мести настолько согрела мое сердце, что даже среди непрекращающегося снегопада я почувствовал себя значительно веселее. Когда рядом проходил отец Нафанаил, я даже разулыбался ему, подходя под благословение. В ответ он тоже очень приветливо осклабился и осенил меня крестным знамением. Я склонился поцеловать его руку и вдруг услышал над собой скрипучий голос:
— Так значит: «Лучше всех, отец наместник! Вашими святыми молитвами?!»
Я так и замер, согнувшись, словно от радикулита. Когда же наконец решился поднять глаза на старца, то он смотрел на меня с нескрываемым ехидством. Но, заметив мой ужас, уже с настоящей добротой проговорил:
— Смотри, Георгий, дерзость еще никого до добра не доводила!
И, перекинув свой мешок с миллионом, а может, с сухарями, заскрипел по морозному снегу к братскому корпусу. А я остался стоять разинув рот и только смотрел, как болтается при каждом шаге оторванная подметка на башмаке казначея.
Ну, настоящий Плюшкин! Только святой.
Как сказал один почтенный питерский протоиерей: «Один год Псково‑Печерского монастыря — это все равно что пятьдесят лет духовной академии». Иное дело, как мы эти уроки усвоили… Но это уже другой и, признаться, весьма горький вопрос.
Кстати, Плюшкиным отец Нафанаил был самым нешуточным. Кроме того что он трясся над каждой монастырской копейкой, он исступленно кидался выключать все праздно горящие электрические лампочки, экономил воду, газ и вообще все, что можно было сберечь и поприжать.
И еще он строго бдел над вековыми устоями монастыря и древними иноческими уставами. К примеру, терпеть не мог, когда кто-то из братии уезжал в отпуск. Хотя лечебный отпуск полагался для тех, кому это было необходимо, отец Нафанаил все равно совершенно не принимал и не выносил этого. Сам он в отпуск, разумеется, за все пятьдесят пять лет пребывания в обители не ходил ни разу. Наместник архимандрит Гавриил тоже никогда отпуском не пользовался и косо смотрел на тех, кто приходил к нему с подобными просьбами.
Как-то, помню, наместник все же благословил поехать в летний отпуск одного иеромонаха. Благословить-то он его благословил, но деньги на дорогу велел получить у казначея.
Я тогда дежурил на Успенской площади и был свидетелем этой сцены. Началось с того, что собравшийся в отпуск иеромонах долго и впустую стучался в дверь кельи отца Нафанаила. Казначей, сразу поняв, о чем пойдет речь, затаился и не открывал. Тогда батюшка решил взять отца казначея измором. Он присел на скамью поодаль и стал ждать. Часа через четыре отец Нафанаил, опасливо озираясь, вышел на площадь, и тут его настиг отпускник с письменным благословением наместника выдать деньги на дорогу.
Увидев бумагу, отец Нафанаил замер, совершенно убитый, а потом с воплем повалился на землю и, задрав к небу руки и ноги (при этом под подрясником обнаружились драные башмаки и синие выцветшие кальсоны), закричал во весь голос:
— Караул! Помогите! Грабят!!! Деньги им давай! В отпуск хотят! Устали от монастыря! От Матери Божией устали! Грабят! Караул! Помогите!!!
Бедный батюшка даже присел от ужаса. Иностранные туристы на площади застыли в изумлении. Схватившись за голову, иеромонах опрометью бросился в свою келью. А наместник, стоя на балконе настоятельского дома, страшно довольный, взирал на всю эту картину.
Увидев, что опасность миновала, отец Нафанаил спокойно поднялся, отряхнулся от пыли и отправился по своим делам.
Особую радость нам доставляло, когда мы получали послушание помогать отцу Нафанаилу в проведении экскурсий по монастырю. Как правило, ему поручалось водить каких-то особо важных персон. В наши послушнические обязанности входило лишь отпирать старинные засовы и открывать перед посетителями тяжелые церковные двери. Остальное время мы внимали отцу Нафанаилу.
А послушать было что. Отец Нафанаил был продолжателем традиций своего учителя — архимандрита Алипия, отстаивавшего монастырь и веру в Бога во времена хрущевских гонений. Алипиевский дар мудрого, а порой и беспощадного слова перешел по наследству к отцу Нафанаилу.
В те атеистические годы советские работники, приезжавшие в монастырь, ожидали увидеть кого угодно: мракобесов, хитрецов‑хапуг, темных недочеловеков, но только не тех, кого они встречали на самом деле, — своеобразно, но очень интересно образованных умниц, необычайно смелых и внутренне свободных людей, знающих что-то такое, о чем гости даже не догадывались. Уже через несколько минут экскурсантам становилось ясно, что таких людей они не встречали за всю свою жизнь.
Как-то, а это было в 1986 году, псковское партийное начальство привезло в монастырь высокого чиновника из Министерства путей сообщения. Он оказался на удивление спокойным и порядочным человеком: не задавал идиотских вопросов, скажем, о том, в каком корпусе живут жены монахов, не интересовался, почему Гагарин в космос летал, а Бога не видел. Но в конце концов после двухчасового общения с отцом Нафанаилом чиновник, пораженный своим новым собеседником, все же выдал:
