Альберт Лиханов - Слётки
Нет, это невозможно передать словами – как они пели тогда! Четверо в самой близости, и еще несколько голосов издали, в лесу по ту сторону луговины, за туманной кисеей.
Будто волшебный театр перед мальчиками. Занавес запахнут, но не до конца, верх и низ ясны, хотя и угасают в сумерках, и наверху, прямо над ними – тоненький ясный блескучий серп, его и луной-то не назовешь, ведь даже в самом слове «луна» заключается что-то округлое и полное, а тут – золотая скобочка, половинка девичьего колечка, обточенного с краев, знак всемирной новизны и детского удивления – как же все это совпадало с ликованием соловьиного оркестра!
И тут Глебушка поставил задачу. Обращаясь не только к Борису, но и к остальной умолкшей братве, он прошептал, чтобы не спугнуть птиц:
– Хочу увидеть соловья!
Будто ветерок прокатился, и все головы разом закачались. Первым ответил Акселерат, как самый старший и, значит, знающий. Он прошептал:
– Его никто не видел!
– Это невозможно, – подтвердил Головастик, человек, способный все сокрушить на своем пути.
– Нельзя!
– Не бывает!
– Не получится!
Это три шелеста братьев-погодков. Один Борис возразил:
– Кто-то же видел! Какие-то ученые! Есть же, как их? Птицеведы! Один из погодков легонько фыркнул, но другие его укоротили: слушай, мол, балда!
А Глебушка повторил:
– Хочу посмотреть!
– Не капризничай, – шепнул ему Головастик.
Но Глебка ведь не капризничал, кто как не Бориска знал это лучше всех, а потому пригреб к себе маленького братишку, придвинул к себе, шепнул:
– Молчи! И слушай!
Бориска даже вообразить не мог, какой урок себе назначил – не только себе, но и Глебке, конечно, и всем остальным.
На другой же день он отправился во взрослую библиотеку, благоразумно захватив паспорт. Их ведь теперь выдают аж в четырнадцать лет, так что человек рано может считать себя взрослым и ответственным. По крайней мере, во взрослую библиотеку с паспортом его записали без всяких возражений, да только запрос нового читателя показался не вполне взрослым.
Когда его спросили, что бы он хотел почитать, Борис попросил:
– Про соловьев!
– Про кого? – удивилась библиотекарша, тетка пожилая, невзрачная, серенькая на вид и маленькая ростом, по внешней видимости больше подходившая для торговли в какой-нибудь продуктовой лавчонке.
– Про птиц, – твердым голосом повторил Борис, – соловьи называются!
И тут, вывернув из-за книжного шкафа, появилась еще одна книжная служительница – Боря сразу ее узнал – Дылда из старого парка, та самая, что кривлялась с пивной бутылкой в руке, которую он тогда, много лет назад, повалил и вроде как наказал – да разве таких накажешь?
Он знал, она училась в их школе, была старше класса на два, кажется, потом исчезла, и если он видел ее пару раз на улицах городка, то лишь мельком, издалека. Да и вообще, разве могла она вызывать у него хоть какой-то интерес? И вдруг она – библиотекарь! Увидела его, смутилась, посерела лицом, глаза отвела…
3 «Наш современник» N 2
33
– Соловьи! Птицы! Орнитология? – закудахтала пожилая уже осмысленнее. Воскликнула: – Господи, да это же Брем! – И обернулась к дылде: – Ну-ка, ласточка, принеси том Брема про птиц! Ты знаешь, где Брем лежит?
– На «бэ», – сумрачным эхом откликнулась Дылда. Тут бы и рассмеяться, но не то, видать, это было место.
– Не только! А еще и в естественных науках! – уточнила тетка. Борис продолжал удивляться: как эта Дылда, известная крикуша, вдруг оказалась при тихом деле, в библиотеке, здесь ведь все-таки надо что-нибудь особенное уметь и быть хотя бы слегка культурной. Черт-те что!
Как ни странно, Дылда вернулась скоро, обеими руками несла толстый и, наверное, дорогой, нового издания том, а лицо ее озарилось нежданно застенчивой улыбкой.
– Вот Брем, – сказала она, обращаясь к Борису, минуя маленькую свою начальницу. – И про соловьёв тут есть. Много!
Он покивал головой, поблагодарил, взял книгу подмышку и уже отправился, прощаясь, да тетка окликнула его: оказывается, он забыл паспорт. Осклабилась:
– Значит, придешь еще!
Экая глупость, думал Борис, конечно, приду, книгу-то придется сдавать, или они не надеются?
В библиотеку он отправился один, от Глебки отделался по той причине, что не знал точно, запишут ли его в эту библиотеку, уже взрослую, а не детскую, да и не хотел спрашивать при Глебке о соловьях. Тот-то помалкивал, будто забыл. А если при нем спросишь, опять заведется.
Так что и читал он томину ученого Брема с чудным именем Альфред в одиночестве, опять у подножья древней липы в барском парке. Главку о соловьях проглотил споро, читая бегом, впадая в восторг, а, едва закончив, кинулся домой, к брату.
18Глебка крутился дома, то путался на кухне у бабушки, то вертелся в ограде или тосковал на завалинке и, едва заслышав братов голос, рванулся к нему. Стул уронил.
– Смотри во все глаза, – призвал, усаживая малыша рядом, старший. – Вот какой соловей, гляди, картинка.
– Не цветной! – огорчился Глеб.
– Книжка писана давно, да и красить нечего – он серенький. Послушай, – велел Бориска, – как ученые пишут: «Цвет перьев на верхней части тела красновато-буро-серый, темнее лишь на темени и на спине, – рукой Борис шлепал Глебку по темени и спине, указывая, о чем именно идет речь, – нижняя часть тела светлого желтовато-серого цвета, середина груди и горло самые светлые, – Глебка смеялся, оттого что щекотно было, когда Боря горло его трогал. А тот продолжал: – Глаза красновато-карие, клюв и ноги красновато-серо-бурые».
– Значит, – делал вывод Глебка, – этот дяденька соловья видел?
– Еще как! – смеялся Бориска. – Во всех подробностях! Это только мы в нашем Краснополянске ничего не видим и не знаем.
– А я хочу! – не требовал, а скорее радовался Глеб.
– Кто хочет, тот добьется, кто весел, тот смеется, кто ищет, тот всегда найдет! Слыхал такую песню? – улыбался старший брат. Прибавлял всерьез, о себе подумывая: – Только хотеть да искать не ленись!
– Я не ленюсь! – осердился Глеб.
– Ну, и здорово! – ответил старший. – Так слушай дальше. И запоминай!
Он читал:
– «Там, где этот чудный певец пользуется некоторым покровительством человека, он селится в непосредственной близости от его жилища, вовсе не выказывает пугливости, скорее, наоборот, бывает даже смел, и потому жизнь и действия его нетрудно наблюдать».
– Вот! – восхищался Глебка, – а Васька говорил, что его нельзя увидеть. Значит, можно?
– Слушай дальше! «Нрав соловья может быть назван строгим и рассудительным. Движения его размеренны и исполнены достоинства, осанка благородная, и в этом отношении он превосходит всех других птиц нашего отечества. Обыкновенно соловей сидит на ветке, невысоко над землей, довольно прямо, приподняв хвост и опустив крылья так низко, что кончики их расположены ниже основания хвоста. Соловей редко прыгает по веткам. Если же это случается, то не иначе, как большими скачками… Соловей летает быстро и легко, поднимаясь в воздухе дугами, маленькие же расстояния перелетает, порхая с куста на куст и покачиваясь из стороны в сторону. Днем никогда не носится над открытым полем…»
– Боря, – остановил чтение Глебка. – Я люблю соловья. Он очень умный.
– Да уж не дурак, – пошутил Борис. – Но ты, похоже, устал?
– Нет, не устал, – серьезно ответил Глебка, слезая со стула. – Но мне надо постепенно, понимаешь. Вот ты мне принес торт, вкусный-превкусный. И потчуешь изо всех сил, хочешь, чтобы я его съел за один присест. Но я не могу, извини. Мне надо маленькими кусочками. Головка-то у меня – видишь? Совсем маленькая! Все сразу не входит. Так что прости, я погуляю, подумаю, хорошо? А потом ты почитаешь дальше!
И не обратив внимания на Борисов смешок, пошел к выходу, приборма-тывая:
– Это надо же! Никогда не носится над открытым полем!
Бориска глядел в спину братцу, переступающему порог, и опять небывалая нежность сжала его совсем не взрослое сердце. И радость окатывала его – радость, что правильную книжку нашел и что господин этот Альфред Брем оказался таким простым и понятным даже им с Глебкой.
Какое-то будто бескрайнее и радостное пространство открывалось перед ним самим – облака над головой, кучевые, нарядные, окрашенные в розовый цвет солнцем, а впереди – а он стоит на высокой горе – поле, усыпанное цветами, река, отражающая небеса, и прозрачный ясный воздух, полный стрижей и других прекрасных птиц. Только тут соловьев нет. Верно же приметил Глебка фразу из книги: днем он никогда не носится над открытым полем, а в Борькином видении и пространстве ясный день, пронизанный солнцем – пригашенным, неярким, отчего пространство, видимое с горы, прозрачно, далеко различимо и поразительно неразмывчато, четко…
