Филип Дик - Голоса с улицы
Фергессон достал из пепельницы в виде раковины дымящийся остаток сигары и вставил его между зубами. Он задумчиво рыгнул.
– Позвоню-таки Баду О’Нилу, – воскликнул он. – Что меня останавливает? Съезжу туда и заключу сделку сегодня же вечером.
– Съезди и посмотри еще раз, прежде чем принимать решение, – посоветовала Элис.
– Я осмотрел все так тщательно, что нашел бы дорогу в темноте. Если я не заключу с ним сделку, магазин заграбастает кто-нибудь другой, – он алчно подсчитал суммарную выручку. Высокая процентная норма чистой прибыли. Нет, сама по себе прибыль создает ложное представление; он отбросил прибыль и сосредоточился на общей картине. Разумеется, прибыль важна: никто не занимается бизнесом лишь для того, чтобы видеть свою фамилию на государственном налоговом сертификате, приклеенном над кассой. Извлечение прибыли так же органично для бизнеса, как для поезда – грохотать по рельсам. Прибыль – это коэффициент: сок, вытекающий из-под пресса… Свидетельство того, что бизнес успешен.
Но прибыль имеет смысл, только если пускать ее в дело, реинвестировать. Если карданный вал двигателя ни с чем не соединен, он крутится вхолостую, как бесполезная детская игрушка.
Вот почему так важно было приобрести «Электроприборы О’Нила» – шикарный, пафосный, глянцевитый, новейший универмаг, расположенный рядом с шоссе, со сверкающими неоновыми вывесками, подвесными светильниками, белоснежными холодильниками, кухонными плитами, стиральными машинами и сушильными приборами – эту просторную ванную комнату из фарфора и хрома, кафельный рай, покрытый нежно-белой эмалью, который ассоциировался с ангельской чистотой. Покупка «Электроприборов О’Нила» становилась духовным актом, символизировавшим почти мистическую связь со Всевышним. Если Господь когда-либо спускался на Землю, он приходил именно в тот момент, когда разрывался массивный упаковочный ящик и оттуда выскальзывала на пол блестящая установка для центробежной сушки фирмы «бендикс». Если и существовало на свете священное место, то им была пятидесятифутовая витрина «Электроприборов О’Нила», путеводной звездой сиявшая над Бейшор-Хайвей.
Приобретая «Электроприборы О’Нила», Фергессон демонстрировал свою высокую духовность.
Как он любил осторожно вставлять чугунный ломик между планками из мягкой свежей сосны, кромсать ножницами перекрученную проволоку, выдергивать коричневую клейкую бумагу из-под высоченной, гладкой, белой металлической плиты. Фергессон испытывал острейшее наслаждение, когда, сидя на корточках, прикреплял колесики к днищу тяжелой стиральной машины. Он приходил в экстаз, совершая акт высшего поклонения, когда распаковывал лотки и хромовые полки девятифутового холодильника и вставлял их на место (куда они всегда идеально вписывались). А магазин О’Нила был буквально набит запакованными холодильниками, которых еще никогда не касались, не лапали, не осматривали.
– Да никто его не заграбастает, – мягко сказала Элис. – Он уже полтора года как выставлен на продажу.
Джим Фергессон выбрал себе жену на одиннадцать лет младше – дебелую, черноволосую, с умелыми руками и решительным, настороженным лицом женщины, эффективно управляющей всеми отраслями домашнего хозяйства.
– Ты же обычно не поступаешь столь опрометчиво, – продолжила она. – Что-нибудь случилось?
– Нет, – кратко ответил Джим. – Я прождал полтора года. Разве это называется опрометчивостью?
– Попомни мои слова, если ты купишь «Электроприборы О’Нила», тебе придется вкалывать в два раза больше, чем сейчас, – терпеливо и твердо объясняла Элис. – У тебя ведь и так хлопот полон рот. Почему не оставить деньги в банке? Ты получаешь два с половиной процента годовых – скорее всего, из О’Нила больше и не выжмешь. Там же работы выше крыши.
– Мы это уже обсуждали, – ответил Джим. Жена порой разрушала все чары. – Я хочу расширяться, хочу расти, – чувствуя, что Элис понимающе улыбается, Фергессон выпрямился с оскорбленным видом. – Перестань надо мной смеяться, старая ведьма. Если просто сидеть на одном месте, этот проклятый бизнес сожмется. Не успеешь оглянуться, как он скукожится.
Элис усмехнулась.
– Когда ты не на работе, то представляешь свой магазин размером с универмаг «Мейсиз».
– Я умею мечтать, – сказал Джим.
– У тебя длинный язык. Во время депрессии ты работал продавцом, и твой язык позволил нам выжить. Помнишь, как долго ты рекламировал товар за девять долларов? Дольше, чем теперь рекламируешь трехсотдолларовый телевизор.
Джим Фергессон погрузился в воспоминания.
– Из-за этих девятидолларовых «эмерсонов» мы сидели на бобах, – он улыбнулся себе под нос. – Помнишь, как зимой я включил обогреватель в подсобке? Ты сидела в конторе и печатала счета. Зашел человек – взглянуть на приборы… Ты удивилась, почему я не вышел, – он захохотал. – А я крепко спал рядом с обогревателем.
– Единственный раз в жизни, когда ты проворонил покупателя.
Джим ностальгически фыркнул:
– Это был хороший урок. Обогреватель я больше не включал: плохо, когда чересчур много удобств, – он на минуту задумался. – Может, в этом-то и беда нынешней молодежи: слишком много роскоши. Они изнежились. Достаточно просто нажать на кнопку или повернуть ручку.
– Ты же сам продаешь им приборы!
– От приборов нет никакого вреда: главное – как их использовать… Если ты покупаешь прибор, чтобы валяться в тенечке и дрыхнуть, то это плохо. Но если ты покупаешь его, чтобы переделать побольше работы, то это прекрасно, – его маленькое мускулистое тело горделиво распрямилось. – Помнишь, как усердно мы трудились в былые времена? Ты вела бухгалтерию и следила за чистотой, пока я продавал радиоприемники и пылесосы. Нам приходилось расхваливать свой товар: тогда ведь люди не заходили и не покупали, как сейчас. Любой дурак может продать товар тому, кто хочет его купить, тут много ума не надо, – он хихикнул и подмигнул жене. – Это же ничем нам не навредило? Было весело.
Элис добродушно улыбнулась:
– Да, я особо не растолстела. Что тут еще добавить?
– И, ей-богу, мы никогда ничего не выбрасывали. Помнишь старые картонки с мусором в подвале? Как я расплющивал и увязывал их в кипы упаковочной проволокой? – он покачал головой. – Попробуй втолкуй сейчас кому-нибудь, что нельзя выбрасывать вещи. Я видел, как Хедли использовал копирку и тут же выбросил – всего один раз использовал, и в корзину!
– Если купишь магазин О’Нила, – осторожно сказала Элис, – ты не сможешь им управлять. Нельзя открывать два магазина одновременно: придется перепоручить один кому-нибудь другому… Но тебя же так бесит, если ты не можешь всеми командовать.
– Они всё делают не так.
– По твоим представлениям. Но у людей разные представления.
– Но я же их нанимаю! Я плачу им приличные деньги! Если они хотят работать, то придется соответствовать моим представлениям, – Джим недовольно поморщился. – Беда этих молодых ребят в том, что они не умеют работать. Они рассчитывают, что клиент сам подойдет и отдаст им денежки. Они не умеют добиваться этого трудом, как приходилось делать нам. Они изнеженные. Роскошь – вот что всему виной.
– Знаю, – мягко сказала Элис. – Ты постоянно об этом твердишь.
Фергессон вскочил и задумчиво побрел на кухню.
– Когда слишком много хорошего, в этом нет ничего хорошего. Мужик становится бабой из-за всей той ерунды, что продается в наши дни. Духи для мужчин – их называют «лосьоном после бритья», но по сути это же духи. Хедли ими пользуется: я слышу запах, – он демонстративно остановился у кухонной двери, зажав сигару между пальцами. – Элис, я человек простой, и вкусы у меня незатейливые. Люблю вкусно поесть, почитать после ужина газету и выкурить сигару, – он напыщенно взмахнул окурком. – Изредка люблю повеселиться. Бейсбол или поездка за город. Когда мы последний раз ходили в кино?
– Бог весть.
– Люблю музычку, но только не этих лохмачей, а что-нибудь простое и приятное, чтобы улавливалась мелодия. В этой классической фигне сам черт ногу сломит: по-моему, ее слушают одни психи. Или они просто притворяются… Может, они прекрасно понимают, что это всего-навсего набор идиотских звуков. Само собой, я не люблю этот горячий джаз, который так нравится молодежи. Это ниггерская музыка, и добавить тут нечего. Мне нравятся старые песни, которые мы когда-то слушали: их можно напевать себе под нос по дороге домой. Под них легко танцевать. Помнишь мелодии Руди Вэлли? Или Джона Чарльза Томаса? – он ткнул в нее сигарой, выразительно кивнув. – Вот кто великий артист – Джон Чарльз Томас. Я раз был на его выступлении. Понимаешь, он поет с закрытыми глазами. Закрывает глаза и складывает руки – он простой человек, Элис. Искренний. Это сразу ясно, стоит его только услышать, – Фергессон скрылся на кухне. – А еще Нельсон Эдди[10]. Куда он делся?
