Виктория Токарева - Джентльмены удачи
– Идем, идем…
На площадке девятого этажа Митяй остановился.
– Вот и пришли, – сказал он.
Доцент огляделся. Стен у дома еще не было, внизу пестрыми огнями переливалась новогодняя Москва.
В руках Митяя сверкнул нож. Гардеробщик достал из кармана опасную бритву.
– Понятно, – прохрипел Доцент, отступая на край площадки.
Митяй замахнулся ножом, потом, изогнувшись в прыжке, выбросил вперед руку. Доцент едва заметным движением увернулся, в какую-то секунду оказался за спиной Митяя и двумя руками с силой толкнул его в спину.
Митяй балансировал на самом краю площадки, пытаясь удержаться. Доцент легко подтолкнул Митяя, его нога ступила в пустоту, он с коротким криком полетел вниз.
Сзади к Доценту подкрался гардеробщик. Взмахнул бритвой.
Хмырь лежал на широкой профессорской кровати, маленький и жалкий. Косой и Али-Баба сидели рядом, а Трошкин на пуфике возле трюмо.
– Больно, Гарик? – участливо спросил Али-Баба.
Хмырь потрогал шею, покрутил головой.
– Больно, Вася… – всхлипнул он.
– Чего врешь-то? – вмешался Косой. – Откуда ж больно, когда ты и голову в петлю толком не успел сунуть!…
– Молчи, – сказал Али-Баба. – Ему тут больно. – Он постукал себя по левой стороне груди. – Да, Гарик?
– Да, Вася, – простонал Хмырь. – Прочти! – шепотом попросил он.
– Опять? – недовольно сказал Косой.
Али-Баба развернул тетрадный листок, исписанный крупным аккуратным почерком, и начал читать:
– «Здравствуй, дорогой папа! Мы узнали, что ты сидишь в тюрьме, и очень обрадовались, потому что думали, что ты умер…»
Хмырь заплакал.
– Интересно, – бодро сказал Косой, – какая зараза Хмыренку этому про Хмыря накапала?
– Цыц! – рассердился на него Али-Баба и продолжал чтение: – «И мама тоже обрадовалась, потому что, когда пришло письмо, она целый день плакала. А раньше она говорила, что ты летчик-испытатель».
– Летчик-налетчик, – усмехнулся Косой.
– «А я все равно рад, что ты живой, потому что мама говорит, что ты хороший, но слабохарактерный».
– Точно! Слабохарактерный… – снова перебил Косой. – Стырил общие деньги и на таксиста свалил.
– Канай отсюда, падла! Рога поотшибаю, – вскочил, не выдержав, самоубийца и вцепился в Косого. – Хунзак паршивый! Вырядился, вылез из толчка: «Битте, дритте, данке шен!»
– Кто хунзак? – Косой побледнел. – Ответь за хунзака!
– Федя! – вмешался Али-Баба. – Отпусти Гарика, Гарик в очень расстроенном состоянии.
– А ты бы помолчал, поджигатель. Кактус!
– Что ты сказал? Это я кактус, да? А ну повтори…
– Кактус, кактус, кактус! – кричал Косой на Али-Бабу.
– Хунзакут, хунзакут! – вопил Хмырь на Косого.
– Прекратите! – истошно заорал Трошкин так, что стекла задрожали.
Трое отпустили друг друга, сели на ковре, уставившись на Трошкина.
– Ну что вы за люди такие! Как вам не стыдно! Вам по сорок лет, большая половина жизни уже прожита. Что у вас позади? Что у вас в настоящем? Что у вас впереди? Мрак, грязь, страх! И ничего человеческого! Одумайтесь, пока не поздно. Вот мой вам совет!
Трошкин поднялся и вышел из спальни.
Хмырь, Косой и Али-Баба недоуменно переглянулись.
– Во дает! – сказал Косой.
Али-Баба встал, прошелся по комнате, поцокал языком.
– Правду он советует, этот ваш Доцент. Идем в тюрьму!
– Во-во! – усмехнулся Косой. – Рябому он тоже советовал-советовал, тот уши развесил, а он ему по горлу: чик! От уха до уха!
– Сколько у меня было? – спросил себя Али-Баба. – Один год! – Он поднял палец. – Сколько за побег дадут? Три. – Он поднял еще три пальца. – Сколько за детский сад и за квартиру? Ну пускай десять! – Пальцев уже не хватило. – Сколько всего будет?
– Четырнадцать, – сипло сказал Хмырь.
– И что вы думаете, я из-за каких-то паршивых четырнадцати лет эту вонючку терпеть буду? Которая горло по ушам режет, да? Не буду! Вы как хотите, а я пошел в милицию!
– Вась, а Вась, – с уважением сказал Косой, почувствовав в Али-Бабе новое начальство. – А я давеча ему говорю: у меня насморк, а он…
– Да хватит тебе, надоел ты со своим насморком! – Хмырь поднялся, оглянулся на дверь и пальцем поманил к себе товарищей… ...Полковнику Верченко Н.Г.
от зав. детским садом № 83
Трошкина Е.И.
ЗАЯВЛЕНИЕ
– писал Трошкин за столом в кабинете Мальцева.
...…Иду раскрываться. Если что случится, прошу никого не винить.
Е. Трошкин
Трошкин скатал записку в трубочку и сунул ее в стакан с карандашами. Встал и решительно зашагал из кабинета…
Он раскрыл дверь в спальню, но там было пусто.
– Эй, где вы? – позвал Трошкин.
– Здеся! – отозвался с веранды голос Косого.
Косой, Хмырь и Али-Баба сидели на корточках, держа в руках конец ковровой дорожки, идущей к двери.
– Что это с вами? – спросил, войдя, Трошкин.
– Ковер чистить будем, – сказал Али-Баба.
– Ладно… Вот что, товарищи. Финита ля комедиа… Прежде всего снимем это. – Трошкин взялся рукой за челку и дернул вверх. – Раз! – Парик не поддался – спецклей был на уровне. Тогда Трошкин дернул посильнее… – Два!
– Три!! – неожиданно скомандовал Али-Баба, и троица дружно дернула дорожку на себя.
Ноги у Трошкина поехали, он взмахнул руками и грохнулся на пол…
Евгений Иванович Трошкин лежал на полу, закатанный в ковер, так что торчала только голова с одной стороны и подметки сапог – с другой. Во рту у него был кляп, сделанный из новогоднего подарка.
Хмырь, Косой и Али-Баба, развалясь в креслах, курили профессорские сигары, отдыхали, наслаждаясь определенностью положения. А за окном начинался первый день нового года.
– Ну, понесем! – сказал Али-Баба.
– Сейчас, – лениво отозвался Косой.
– Ай-ай-ай!… – зацокал языком Али-Баба. – А если б мы еще и шапку принесли! Доцент кто? Жулик. Жуликов много, а шапка одна.
– Да, – сказал Хмырь. – За шлем бы нам срок сбавили. И куда он его дел – все вроде обошли…
– У-у! Жулик! – Косой легонько и боязливо потолкал Трошкина ногой. – Я тебе говорил: у меня насморк. А ты: пасть, пасть… Нырять заставлял в такую холодину…
– Когда это он тебя заставлял нырять? – спросил Хмырь.
– А когда нас брали… Помнишь, пришел: «Я рыбу на дно положил, а ты ныряй»… А мороз был градусов тридцать…
– Постой, постой, – насторожился Хмырь. – Чего он тогда про рыбу-то говорил?
– Я его спрашиваю: продал шлем? А он: в грузовик, говорит, положил и толкнул с откоса…
– Да нет, про рыбу он что?
– Рыбу, говорит, поймал в проруби, где мы воду брали, и на дно положил. А ты, Косой, говорит, плавать умеешь? У-у-у… – Косой снова потолкал Трошкина ботинком.
– В проруби он шлем схоронил! Вот что! В проруби, больше негде ему быть! – закричал вдруг Хмырь, осененный внезапной догадкой.
Трошкин задергался в своем коконе.
– Точно! – заорал Косой. – Смотри на него – вспомнил, зараза! В проруби он, в Малаховке! Гарик, чего ж ты молчал? Во жлоб! Хоть бы записку оставил, когда вешался!
– Пошли! – сказал Хмырь.
– А его? – напомнил Али-Баба.
– Пусть сами забирают, – распорядился Хмырь. – Такого кабана носить!… Пошли!К даче подъехал красный «Москвич», из него вылезла Людмила с картонной коробкой, на которой было написано: «Керогаз».
– Археологи, ay! – крикнула она.
Дача стояла тихая, заснеженная, с темными слепыми окнами.Напротив лодочной станции Хмырь, Косой и Али-Баба стояли на коленях у проруби и заглядывали в черную дымящуюся воду.
– Нету здесь ни фига, – сказал Косой.
– Там он, – убежденно сказал Хмырь. – На дне. Нырнуть надо.
– А почему я? – заорал Косой, отодвигаясь от проруби. – Как что, сразу Косой, Косой! Вась, а Вась, скажи ему, пусть сам лезет!
– Холодно, – сказал Хмырь. – Я заболею.
– Во дает! Щас вешался насмерть, а щас простудиться боится! – сказал Косой и осекся: к ним по льду шел… Доцент!
Доцент оброс щетиной, щеку и лоб пересекала широкая ссадина, рука была замотана окровавленной тряпкой, а в руке опасная бритва.– Скажите, пожалуйста, – Трошкин притормозил профессорский «Москвич» и высунулся в окошко, – где тут лодочная станция? – Там… – показал мальчишка лыжной палкой.
Косой стоял, оглушенный холодом, мокрая одежда на нем леденела.
– Надо бы пришить вас, да время терять неохота. Встретимся еще! – Доцент прижал к ватнику золотой шлем и пошел к берегу.
И тут произошло невероятное.
От лодочной станции к Доценту бежал еще один Доцент!
Доценты остановились друг против друга и застыли, готовясь к бою.
– Э-э! – удивился Али-Баба. – Теперь две штуки стало!
– И там, на даче, еще один, – сказал Косой, дрожа от холода.
– Чем больше сдадим, тем лучше, – сказал Хмырь.Когда две милицейские «Волги» подлетели к повороту на Малаховку, Славин резко нажал на тормоз: по шоссе прямо на него Али-Баба и двое разбойников вели двух скрученных Доцентов! А на голове Али-Бабы, как у военачальника, был надет шлем Александра Македонского…
Первым выскочил из машины профессор Мальцев, он подбежал к Али-Бабе и постучал пальцами по его голове, вернее, по шлему. Потом снял шлем и заплакал:
