Дэвид Стори - Сэвилл
Он открыл дверь, помедлил, потом шагнул внутрь.
— Женщины и дети первыми, — сказал кто-то.
Снизу донесся всплеск, затем крик Сэвилла, и свет в убежище внезапно погас.
— Так тебя и растак, — сказал Сэвилл.
Снова всплески, потом кто-то зажег фонарик, и тут же из двери внизу появился Сэвилл. Волосы у него прилипли к голове, одежда облепила тело.
— Затопило, — сказал он. В руке он все еще держал шахтерскую лампу.
— Что случилось, Гарри? — сказал кто-то.
— Да убежище, — сказал он.
— Затопило, что ли?
— Все эти чертовы дожди, — сказал он. — Мне бы последить.
— Ну что же, — сказала мать, — надо идти домой.
— Тут тебя простуда прикончит, а в кухне под столом — бомба, — сказал кто-то сзади, и еще кто-то засмеялся.
Колин пошел за отцом к дому.
— Не понимаю, — сказал Сэвилл. — Не должно было его затопить.
Элин отпирала дверь, а он дрожал и стучал зубами. — Да скорей же, — сказал он. — Чего ты возишься.
— Я ничего не вижу, — сказала она.
— А где лампа? — сказал он и тут же сообразил, что держит ее в руке, совсем мокрую.
Во дворе перекликались голоса, и кто-то смеялся на соседнем крыльце.
— Ну что же, налет был короткий, — сказала мать. — Наверное, скоро дадут отбой.
— Откуда все-таки взялась вода? — сказал Сэвилл. — Не понимаю.
— Столько работы, — сказала мать. — И все впустую.
— А, не беспокойся, — сказал Сэвилл. — Укроемся надежно, как в крепости.
— Где? На кухне?
— Нет. — Он, дрожа, мотнул головой и показал в сторону бомбоубежища. — Когда я ее откачаю.
— Откачаешь? — сказала она. — Сейчас?
— Не сейчас, — сказал он, — а завтра.
— Завтра будет поздно.
Сэвилл помотал головой. Он стоял перед огнем в мокрых трусах и рубашке.
— Не беспокойся, — сказал он. — Сегодня бомбежки не будет. А к тому времени я ее откачаю.
Несколько дней спустя он привез с работы насос. Насос был похож на форму для пудинга, но очень тяжелый. Колин поднял его, только когда ему помог отец. С одной стороны торчала металлическая труба длиной в ярд. Отец опустил ее в воду. Потом, пыхтя и раскрасневшись от напряжения, принялся качать ручку сбоку. Она была деревянная, и при каждом рывке внутри насоса что-то всхлипывало и из длинного шланга с другой стороны вылетала вода.
Она вылетала короткими струями и растекалась по огороду.
Так продолжалось больше часа.
— Всю откачал? — сказала мать, когда они вернулись домой.
— Всю? — отец сидел, положив руки на стол. — Ее ни на дюйм не убавилось.
— Я же говорила, что ведрами будет быстрее.
— Ведрами! — сказал он и стукнул кулаком по столу.
Тем не менее в конце недели Колин уже помогал таскать ведра. Отец стоял на коленях у двери бомбоубежища, нагибался внутрь и зачерпывал ведро, а он тащил его, расплескивая, через двор и выливал в канаву.
— В огороде не выливай, — сказал отец, когда он вылил там первое ведро. — Она назад стекает. Так ее и разэдак, нам и за месяц не управиться.
Когда в следующий раз завыли сирены, они забрались в чулан под лестницей. И снова не слышали ни звука. Некоторое время спустя отец встал, собираясь на работу.
— Нет, — сказал он, — не выходите. Сидите здесь, пока не услышите отбоя. — Он осторожно притворил дверь, пошел на цыпочках через кухню и, тяжело дыша, выкатил велосипед во двор. Они услышали, как захрустела зола под шинами, потом стук подошвы, когда он оттолкнулся от земли. Они продолжали сидеть в полной тишине.
Наконец мать встала.
— Ну что же, — сказала она, — больше я тут ждать не буду. — Она открыла дверь, но обернулась, когда он шагнул следом за ней, и добавила: — Нет, Колин, ты останься. Я тебе скажу, когда можно будет выйти.
И он сидел там один, только что заправленная лампа нагревала тесную каморку, а он смотрел на белые стенки чулана, на какие-то коробки, на запасную шину отцовского велосипеда, на гофрированную цинковую лохань с грудой недельной стирки.
Он слышал, как мать ходит снаружи. Она зажгла газ, потом споткнулась о стул.
— Хочешь чаю? — спросила она за дверью.
— Да, — сказал он.
Он услышал позвякиванье чашек и звук струи, льющейся в чайничек для заварки.
Когда мать открыла дверь чулана, он, прежде чем взять чашку, спросил:
— Можно я выйду?
— Лучше останься, — сказала она. — Если что, я успею прибежать.
Когда дверь снова закрылась, он начал следить, как поднимается над чашкой пар, и заметил, что шина словно колеблется в волнах теплого воздуха, выходящего из маленьких дырочек на верху лампы.
После отбоя мать открыла дверь чулана. Она постояла, наклонив голову набок, прислушиваясь, глядя в потолок, потом сказала:
— Ну, теперь все в порядке.
Он поднялся к себе, лег в постель, но все еще ощущал запах стирки и керосинового чада.
Через некоторое время они перестали прятаться в чулан. Когда раздавался вой сирен, он спускался в кухню и сидел там с матерью — и с отцом, если тот был дома. Дверь чулана стояла открытой, и иногда внутри на всякий случай горела лампа.
Потом, когда начались настоящие бомбежки, отец выходил на крыльцо посмотреть и брал его с собой.
Самолеты появлялись с востока и летели над домами так высоко, что их не было видно — только слышался неровный гул моторов, точно зудело в голове. Почти каждую ночь небо на западе озарялось огнем пожаров и дома поселков вставали вокруг темными силуэтами, совсем безжизненные, если бы не тихие оклики из дверей и окон. Казалось, горит горизонт — по небу разливалась тусклая воспаленная краснота. Поперек нее метались лучи прожекторов, а иногда слышно было, как рвутся снаряды зенитных орудий — словно вверху кто-то постукивал.
Как-то отец повез Колина на автобусе в город. Они добирались туда почти час, петляя по узким проселкам между фермами и крохотными деревушками. Потом автобус влез на гребень холма, и они увидели — все еще в отдалении — город на крутом каменном обрыве. Его шпили и башни сверкали в солнечных лучах.
Разрушения они заметили, только когда миновали окраины и переехали через реку. Заводы были целы, их трубы все еще поднимались к небу. Пострадали одни жилые кварталы. Улица за улицей лежали в развалинах, и автобус часто останавливался, пережидая, пока рабочие с лопатами кончат разгребать мусор. А иногда они показывали объезд через какой-нибудь узкий пролом.
Из развалин поднимался дым. Кое-где кучками стояли люди, они смотрели на рухнувшие балки и провалы окон своих бывших жилищ.
В центре города собор и окружавшие его старинные кирпичные здания еще стояли. Высокий черный шпиль уходил в небо на самой вершине холма, открытый со всех сторон. Но он был цел, и только в черных от въевшейся сажи камнях желтели свежие щербины, точно собор поразила неизвестная болезнь и покрыла его желтой сыпью. Несколько окон было разбито, и какие-то женщины внутри подбирали стекло.
— Его не развалить, — сказал отец. — Надежно, как крепость. За него беспокоиться нечего.
Колин шел за отцом, пробираясь среди людей. Сэвилл иногда останавливался перед выпотрошенным магазином или домом, расспрашивал, кивал, и его невысокая коренастая фигура все больше наливалась негодованием.
— Когда доходит до того, что бомбят женщин и детей, это уж черт-те что. И даже хуже.
— Да ведь бомбы не разбирают, куда падают, — сказал какой-то человек. Оказалось, что его дом разбомбили.
— А в дом, куда меня переселили, на следующую ночь тоже попала бомба. Так и гоняют меня из одной дыры в другую.
Когда они вернулись домой, отец сидел в кухне, пил чай и рассказывал матери, что он видел.
— На одной улице дома стоят целехонькие. Все на своем месте. Только в окнах ни единого стекла. Взрывной волной выбило.
— Говорят, десять тысяч человек осталось без крова, — сказала мать.
— А по-моему, так еще больше, — сказал Сэвилл.
Иногда по утрам Колин привязывал к бечевке магнит и волок его по сточным канавам. Он редко находил что-нибудь, кроме ржавых гвоздей и болтов. Но один раз он подобрал обломок сероватого металла с краями, рваными, точно бумага, и слегка обгоревшими. Он положил его в коробку, где лежали военные медали, иностранные монеты, гильзы и пули калибра 7,7 миллиметра.
5Поселок разделялся на две части. Старая, на вершине холма, к северу, состояла из нескольких обветшалых каменных домов, в которых еще жили, старинного помещичьего дома, давно пустого и обветшавшего, и каменной церкви около него. Дальше были усадьбы трех старых ферм — их поля, соединенные сложной сетью узких проселков, простирались во все стороны.
Новая часть поселка разместилась к югу, у подножья холма. Центром тут была шахта — два ее копра, ограда и террикон. Улицы с построенными для шахтеров блокированными домиками расходились от нее в три стороны, точно спицы в колесе, четвертую занимали отвалы — серые хребты пустой породы уже наступали на опушку ближнего леса, а один их отрог уходил вдоль узкоколейки в поля и терялся среди них.
