Филип Рот - Профессор желания
— Самолетом?
— Только не в этот раз. Представь себе: феллация в туалете первого класса посреди Тихого океана. Но знаешь, что я тебе скажу. Первые шесть месяцев совсем не были похожи на пикник. Но я не жалею об этом. Понимаешь, я была воспитанной девочкой из Пасадены, в юбке из шотландки и кожаных туфельках… Дети моих друзей были почти одного возраста со мной, неврастеники, но практически моего возраста. Я была так напугана, что даже не могла научиться есть палочками. Помню, однажды ночью, после моей первой большой вечеринки с кокаином, я каким-то образом очутилась в лимузине с четырьмя «голубыми» — четырьмя англичанами в платьях и золотых комнатных туфлях. Я умирала со смеху. «Это же сюрреализм», — повторяла я все время, — «сюрреализм», пока самый пухлый из них, взглянув на меня сверху вниз через лорнет, не сказал: «Конечно, это сюрреализм для тебя, дорогая, в твои девятнадцать».
— И все-таки, почему ты вернулась?
— Я не могла так жить.
— Кем был тот человек?
— О, твое стремление познать мир похвально, Дэвид.
— Я научился этому у Толстого.
Я даю ей почитать «Анну Каренину».
— Неплохая вещь, — говорит она. — Только он не был Вронским, слава Богу. Таких Вронских пруд пруди, с ними молено умереть со скуки. Скорее, он был похож на Каренина. Хотя без такой патетики, должна я добавить.
Я немного озадачен. Оригинальная точка зрения на знаменитый треугольник!
— Чужой муж, — говорю я.
— Правда, только наполовину.
— Звучит загадочно. Прямо высокая драма. Может пить, тебе стоит начать ее писать.
— А тебе, может быть, стоит почитать то, что уже написано.
— А что делать в свободное время?
— Постигать все на практике.
— А такая книга уже написана, если хочешь знать. Называется «Посланцы», — говорю я, а про себя думаю: «А еще есть книга про тебя, которая называется «И восходит солнце».[10] Героиню зовут Бретт. И у нее почти такой же неглубокий ум. Как и у всех ее друзей — и, видимо, у твоих».
— Наверняка есть книга об этом, — говорит Элен, легко попавшаяся на удочку. — Уверена, что есть тысячи книг об этом. Я видела, как они стоят в алфавитном порядке на полках в библиотеке. Послушай, во избежание недоразумений, я сразу проясню: я ненавижу библиотеки, я ненавижу книги, и я ненавижу учебные заведения. Насколько я помню, все они стараются изобразить жизнь не такой, какая она есть — «слегка» приукрасить. Это они, эти книжные черви, теоретики несчастные, портят жизнь и делают ужасной, когда подумаешь об этом.
— А что же ты тогда думаешь обо мне?
— О, на самом деле ты тоже их немножко ненавидишь. За то, что они причинили тебе.
— Это за что же?
— Превратили тебя в нечто…
— Ужасное? — говорю я, смеясь (потому что мы ведем этот диалог под простыней, лежа в постели рядом со столиком, на котором стоят маленькие бронзовые весы для опиума)..
— Нет, не совсем. Во что-то немножко другое, чуть… неправильное. Все в тебе чуточку фальшивое — кроме глаз. В них ты настоящий. Я даже не могу смотреть тебе в глаза слишком долго. Это как пытаться вытащить пробку из ванны с горячей водой.
— Ты очень живо все описываешь. У тебя пылкое воображение. На твои глаза я тоже обратил внимание.
— Ты неправильно себя ведешь, Дэвид. Ты безуспешно пытаешься быть не тем, кто ты есть на самом деле. У меня такое чувство, что все это плохо кончится. Первая твоя ошибка заключалась в том, что ты оставил ту пылкую шведку с рюкзаком. Похоже, что она какая-то беспризорная и, должна сказать, насколько видно на этом моментальном снимке, в ее ротике есть что-то беличье. Но, по крайней мере, тебе с ней было забавно. Хотя, конечно, ты презираешь это слово. Правда? Как слово «этажерка», когда речь идет о самолете. Каждый раз, как я произношу слово «забавный», я вижу, как ты буквально вздрагиваешь от боли. Господи, над тобой действительно поработали. Ты такой, черт возьми, самодовольный, но я думаю, что в глубине души ты знаешь, чего тебе стоит твое самообладание.
— Не надо все так упрощать и романтизировать одновременно, ладно? Мне было хорошо тогда и хорошо теперь. Между прочим, я с удовольствием сплю с тобой.
— Между прочим, тебе не просто хорошо со мной. Тебе никогда не было так хорошо ни с кем. И, дорогой друг, — добавляет она, — ты тоже не упрощай.
— О, Господи, — говорит Элен, томно потягиваясь, когда наступает утро, — так приятно!
Правда, правда, правда, правда. Это бешеная, неистощимая страсть и, исходя из моего опыта, совершенно исключительная. Оглядываясь на наши отношения с Бригиттой с моих новых выгодных позиций, я могу сказать, что мы, которым тогда было двадцать два, помимо всего прочего, помогали друг другу стать развращеннее, являясь каждый одновременно и рабом, и хозяином, поджигателем и подожженным. Пробуя огромную сексуальную силу друг на друге и на незнакомых людях, мы создали гипнотическую атмосферу, которая действовала, прежде всего, на неподготовленное сознание: меня не меньше интриговала и забавляла мысль о том, во что мы вовлечены, чем то, что я чувствовал и видел. С Элен все по-другому. Сначала мне необходимо привыкнуть к тому, что я воспринимаю с самым большим скептицизмом — к наигранности. Но вскоре, по мере того, как растет взаимопонимание, по мере того, как мы все больше и больше узнаем друг друга, а вместе с тем растет наше чувство, я начинаю понемногу освобождаться от своих подозрений, задавать все меньше вопросов и понимать, что вся эта театральность — от бесстрашия, которое так меня подкупает в ней, оттого что она безрассудно бросается навстречу соблазнам, не задумываясь о том, что все может обернуться не удовольствием, а болью. Я был совершенно неправ, говорю себе, считая ее склад ума банальным, взращенным на экранных романах. Ей скорее вообще не свойственны фантазии, им просто нет места, настолько сосредоточенно и изобретательно она отдается своей страсти. Сейчас, после оргазма, я испытываю благодарность и раскаяние. Я самый незащищенный и, вероятно, простейший организм на земле. Я не знаю даже, что надо говорить в такие моменты. А Элен знает. Да, оказывается эта девушка знает многое. — Я тебя люблю, — говорит она.
Что может быть красноречивее этих слов, если надо что-то сказать? Мы говорим друг другу, что мы влюбленные любовники, хотя с каждым следующим разговором я все больше возвращаюсь к мысли о том, что наши пути сильно расходятся. При том, что мне хотелось бы думать, что в основе наших взаимоотношений, питая их, лежит редкое и ценное сходство, я все еще не могу отделаться от сильного беспокойства, которое продолжает вызывать во мне Элен. Почему же мы не можем прекратить воздвигать преграды и уклоняться от ответов?
В конце концов, она соглашается рассказать мне, почему она бросила все на Дальнем Востоке: то ли, чтобы развеять мои подозрения, то ли, чтобы еще больше заинтриговать меня.
Ее любовник, последний из ее карениных, начал поговаривать о том, чтобы организовать убийство своей жены под видом несчастного случая.
— Кто он?
— Один очень известный человек и важная персона. Это все, что она пожелала сказать. Я глотаю обиду и спрашиваю.
— А где он сейчас?
— Все еще там.
— Он пытался увидеть тебя?
— Он приезжал сюда на неделю.
— Ты спала с ним?
— Конечно, спала. Как я могла поступить иначе? Но в итоге я отправила его обратно. Это чуть не убило меня. Это было ужасно — понять, что он уезжает навсегда.
— Может быть, он все-таки убьет свою жену, чтобы заманить тебя?
— Почему ты должен издеваться над ним? Ты что, не в состоянии понять, что он такой же человек, как и ты?
— Элен, существуют другие пути расставаний с партнером, помимо убийства. Например, просто уйти.
— Ты можешь сделать так «просто»? Что, у вас в аспирантуре по литературе так принято? Интересно, как это бывает, — говорит она, — когда ты не можешь сделать того, что хочешь.
— По-твоему, чтобы добиться своего, я могу выбить кому-то мозги? Толкну в шахту лифта? Как ты думаешь?
— Послушай, я как раз тот человек, который все отдал и чуть не умер от этого — потому что я не могла вынести разговоров на эту тему. Я была в ужасе от того, что он мог даже подумать об этом. Может быть, я и убежала от этого жестокого соблазна. Потому что все, что мне надо было сказать, это: «Да». Он ждал только этого. Он был в отчаянии, Дэвид, и это было серьезно. А ты знаешь, как легко было сказать то, что он хотел услышать? Это всего лишь слово и, чтобы произнести его, достаточно доли секунды: «Да».
— А может быть, он спросил потому, что был уверен, что ты ответишь: «Нет».
— Он не мог быть уверен, я сама не была уверена.
— Но такой известный и важный человек мог решиться и сделать это сам. Разве он не мог сделать это так, чтобы ты даже не знала, что он сам все организовал? Без сомнения, такой известный и важный человек имеет в своем распоряжении все средства, чтобы избавиться от опостылевшей жены: лимузины, которые попадают в аварию; лодки, которые тонут; самолеты, которые взрываются в воздухе. Если бы он с самого начала сделал это, вопрос о том, что ты по этому поводу думаешь, даже не возник бы. Раз он спросил твое мнение, наверное, он хотел услышать: «Нет».
