Альберто Васкес-Фигероа - Океан
— Кто бы мог подумать, что наш остров когда-нибудь станет страдать от чужаков. Я недоедал в течение трех лет, чтобы купить эту лодку, я не выпил ни рюмки, не выкурил ни одной сигареты… Ты же знаешь, что они ни в жизнь не заплатят.
— Знаю, Торано, однако зло уже свершилось. Не порти себе кровь. Они пришли сюда из-за меня, и они — мой страх и моя забота.
Торано ответил не сразу. Он подошел к остову своего баркаса, медленно провел ладонью по форштевню, единственной части, которая не пострадала от огня.
— Она так легко ходила! — воскликнул он, чуть не рыдая. — Была такой маневренной и так хорошо принимала ветер. Казалось, она знает, куда идти, чувствует места, где будет самый хороший лов, казалось, что она пела, когда возвращалась домой… У меня никогда не было подобной барки… Никогда!
Как же можно было утешить человека, который любил свою барку так же сильно, как и своих детей?
Возвращаясь домой, Абелай Пердомо признался себе, что Дамиан Сентено сумел точно рассчитать первый удар, и он уже не сомневался, что тот не промахнется и во второй раз. Он наверняка наблюдал за происходящим в свою позолоченную подзорную трубу, и, должно быть, все его внимание было сосредоточено на пылающем баркасе, который его хозяин лелеял, словно малого ребенка. Торано Абрео шел к своей лодке тогда, когда остальные рыбаки еще спали или коротали время в таверне.
— Начинаю понимать твою игру, — тихо произнес Абелай, будто Дамиан Сентено мог услышать его. — Ты будешь вредить людям до тех пор, пока не вынудишь их выбирать, пока наконец кто-нибудь из них не выдаст моего сына…
Убежище Асдрубаля было хорошо скрыто от людских глаз, и никто из семьи Пердомо и словом не обмолвился о том, где он мог прятаться. Однако Абелай не строил иллюзий на сей счет и понимал, что односельчане если еще и не начали догадываться, то вскоре обязательно догадаются, где именно схоронился его сын. На остров Исла-де-Лобос указывала быстрота, с которой он бежал. Да и всем было хорошо известно о любви, которую питали Марадентро к этому каменистому клочку суши. К тому же все знают: хочешь что-то спрятать — положи на виду. А остров Исла-де-Лобос был хорошо виден практически с любой точки Плайа-Бланка.
— Ему нужно уходить, — сказал Абелай, когда вся его семья собралась вокруг кухонного стола за крепким и горячим кофе, только что приготовленным Аурелией. — Каким бы удаленным ни было место, в котором он прячется, если эти свиньи возьмутся искать его на маяке — они его найдут. Он должен уходить, — повторил он, а затем обратился к Айзе: — И ты тоже.
— А я почему?
— Потому что рано или поздно они доберутся и до тебя. Сентено уже озвучил свои намерения. Он прекрасно знает, что, причинив тебе зло, он нанесет нашей семье сокрушительный удар. Когда-то давно я оказал Руфо Гера одну услугу, и теперь он у меня в долгу. Хотя за подобные услуги стыдно просить расплаты, но ситуация складывается таким образом, что он меня поймет и не осудит. В его доме никто не станет искать тебя, да и жандармам до тебя нет никакого дела.
— А как же Асдрубаль?
— Он мужчина. Он переждет на Тимафайа, пока какой-нибудь рыбак, питающий к нашей семье дружеские чувства, не увезет его с острова. Если ему удастся добраться до рыбных промыслов Мавритании, оттуда он сможет перебраться в Сенегал, а там уже найти способ переправиться в Америку… — Абелай сделал паузу. — В конце концов, многие уехали туда, лишь бы спастись от голода. Кое-кто даже нашел там свое счастье. — Он одним глотком допил свой кофе и сказал тоном, не требующим возражений: — Может быть, такова его судьба.
— Наверное, мне тоже придется уехать в Америку, — тихо сказала Айза. — Я уже никогда не смогу жить здесь спокойно.
— Потерять двоих детей одновременно — это уж слишком, — так же тихо ответила Аурелия. — К тому же твой отъезд посчитали бы своего рода признанием вины. — Она убрала волосы с лица дочери, как делала это еще в детстве, а затем слегка погладила ее по щеке. — Я согласна с твоим отцом. Тебе действительно следует ненадолго уехать, но потом ты вернешься в свой дом, к своей семье, и тогда все встанет на свои места.
— Ничто и никто уже не станет прежним, мама, и ты хорошо это знаешь, — ответила Айза. — Скажи же ей, отец! Скажи ей, чтобы не мечтала… Наша семья рушится по моей вине! Скажи ей, что уже ничего нельзя вернуть.
— Почему же по твоей вине, дочь? Я знаю, что ты ни в чем не виновата.
— Если бы в ту ночь я вела себя спокойно и молчала, вместо того чтобы танцевать и веселиться, словно девица легкого поведения, ничего бы не произошло.
— Ты делала то, что делают все девушки в твоем возрасте. Эти парни все равно поступили бы так, как поступили, даже если бы ты хранила молчание. — Голос Аурелии Пердомо звучал теперь намного более твердо и строго, чем обычно. — Настало время тебе перестать стыдиться собственного тела. Если Бог наградил тебя им, то тебе не остается ничего другого, как поблагодарить Его. Любая другая женщина была бы счастлива быть похожей на тебя, а ты нос воротишь. Прекрати горбиться, словно ты столетняя старуха, хватит смотреть в землю, будто у тебя косоглазие. Ты не виновна в том, что остальные женщины рождаются или слишком худыми, или слишком толстыми, что у кого-то слишком длинный нос, а у другой — слишком большая голова… Я в муках родила тебя такой, какая ты есть, и хочу, чтобы ты собой гордилась.
— Но это очень нелегко, мама.
— Уверяю, намного трудней ковылять по земле, словно у тебя ноги парализованы, и носить на своем лице ведьмин нос. А ведь Асумара живет со всем этим. — Она брезгливо покачала головой, давая понять, что эта тема уже успела ей порядком надоесть. — У нас и без того достаточно проблем, чтобы ты еще докучала нам своими глупостями.
— У меня тоже достаточно проблем, мама.
— В таком случае избавься от них и начни вести себя как настоящая женщина! В твоем возрасте моя мать уже была замужем, а годом позже уже родила меня, чуть не умерев при родах.
— Если будешь ей приводить такие примеры, то не думаю, что ей захочется стать наконец-то женщиной, — оборвал мать Себастьян, до этого хранивший молчание. — Однако, как бы то ни было, ты права: дело это не из легких и будет еще больше усложняться. Посему настало время забыть о мелких проблемах и сосредоточиться на главном. Как мы увезем ее отсюда так, чтобы никто не заметил?
— Мы поступим так, как поступали и раньше, — ответил ему отец. — Который сейчас час?
— Двенадцать минут третьего.
Абелай Пердомо вышел за дверь кухни и внимательно посмотрел на небо и на море. Ему понадобилась всего одна минута, и он, возвратившись, сказал:
— После четырех задует северо-восточный ветер. Приготовь свои вещи, Айза. А ты, Аурелия, мешок с едой и один гаррафон воды. Как только погаснут огни, всем сидеть тихо! Себастьян, пойдем, поможешь мне.
Час спустя, когда поселок снова погрузился в сон, а до того момента, когда усталые после беспокойной ночи люди начнут просыпаться, чтобы выйти в море на промысел, оставалось еще достаточно времени, три тени бесшумно преодолели десять метров, отделявших дом Пердомо от моря, и тихо поплыли, толкая перед собой грубо связанный из кусков пробкового дерева и пустых бутылок плотик.
Разглядеть их было невозможно, как ты ни старайся, как ни напрягай глаза. Ущербный месяц был едва ли не тоньше ниточки и терялся среди тысяч ярко сиявших на ночном небе звезд, поэтому уже в пяти шагах никого не было видно.
Даже беглецам стоило немалого труда разглядеть силуэт «Исла-де-Лобос», стоящего на рейде примерно в трехстах метрах от берега. Оказавшись в проливе Бокайна, они обязательно бы промахнулись, если бы Айза не услышала голос деда Езекиеля, зовущего ее с подветренной стороны.
— Туда, — тихо произнесла она, медленно поворачивая, и через пять минут все уже были на борту баркаса, дрожа и стуча зубами.
— Вытрави конец бакена и позволь лодке идти самой! — приказал Абелай Пердомо, почти прижавшись губами к уху сына. — Накатом волны нас отнесет в пролив, и через полчаса мы можем без страха поставить паруса. Тогда пусть нас видят. Вытрись и спустись за фоками, — велел он дочери. — Будет лучше, если станем держать несколько парусов наготове.
Марадентро хорошо знали море и свой баркас. Спустя пятнадцать минут лодка, подгоняемая ветром, который начал дуть, пробуждая ото сна море, баркасы и рыбаков, находящихся в своих постелях, взяла курс на мерцающий мягким светом маяк острова Исла-де-Лобос.
Баркас в чьем скрипе можно было при желании различить едва уловимый шепот, разрезал волну, наслаждаясь упругостью парусов, натянутых на его старых мачтах. Уже и сосчитать было нельзя, сколько раз он бороздил пролив Бокайна, и теперь он весело, словно доброго друга, приветствовал каждую подводную скалу, а та эхом отвечала ему, будто рассказывала о делах старых знакомых.
