Трейси Шевалье - Прелестные создания
— У нас есть еще несколько минут, мэм. Я скоро пойду обратно.
Мисс Элизабет кивнула, понимая, что я бы предпочла не возвращаться вместе с ней, но в одиночку. Она не обижалась: собирателям окаменелостей часто хочется побыть одним.
— Да, Мэри, — сказала она, прежде чем уйти. — Мы с сестрами очень скорбим о твоем отце. Я зайду к вам завтра. Бесси испекла пирог, Луиза раздобыла какое-то успокаивающее средство для твоей матери, а Маргарет связала шарф.
— Вы очень добры, — пробормотала я.
Мне хотелось сказать: какой нам прок от шарфов и укрепляющих средств теперь, когда нам нужны уголь, хлеб или деньги? Но сестры Филпот всегда относились ко мне хорошо, и я понимала, что лучше не жаловаться.
Сильный порыв ветра вывернул поля шляпки мисс Элизабет. Она поправила их, плотнее закуталась в шаль, а потом нахмурилась:
— Где твое пальто, девочка? Ведь без него холодно.
— Мне не холодно, — пожала плечами я.
На самом деле мне было холодно, но я ничего не замечала, пока она об этом не сказала. Я забыла надеть пальто, да и все равно оно для меня было слишком маленьким и сковывало мне руки, когда требовалось, чтобы они были свободны. В тот день мне было не до пальто.
Я подождала, пока мисс Элизабет дойдет до излучины взморья, прежде чем пойти обратно и самой, по-прежнему стискивая в руке аммик. Прямая линия ее спины, видневшаяся далеко впереди, служила мне каким-никаким ориентиром. Лишь добравшись до Лайма, я получила возможность увидеть кого-то еще. У Пушечного утеса позади нашего дома прогуливалась группа лондонцев, приехавших к нам под конец сезона. Когда я проходила мимо, ко мне обратилась какая-то леди:
— Что-нибудь нашла?
Я не думая раскрыла ладонь. У леди захватило дух, она схватила аммик и стала показывать его остальным.
— Девочка, я дам тебе за него полкроны, — заявила леди, передавая мой аммик одному из мужчин и открывая свой кошелек.
Я хотела сказать, что этот аммик не продается, что я буду хранить его в память о папе, но она уже сунула монету мне в руку и отвернулась. Я смотрела на деньги и думала: «Вот и хлеб на целую неделю. Это убережет нас от работного дома. Папа, конечно же, не хотел бы, чтобы мы туда угодили».
Я поспешила домой, крепко стискивая в руке монету. Это было доказательством того, что мы таки можем зарабатывать на антиках.
Мама больше не сетовала на то, что мы выходим на охоту. У нее на это не было времени: когда она пришла в себя от потрясения из-за смерти мужа, родился ребенок, которого в честь папы назвали Ричардом. Подобно всем младенцам, он оказался плаксой. Он никогда не чувствовал себя вполне хорошо, да и мама тоже: она мерзла и уставала из-за того, что малыш плохо спал и мало ел. Из-за рева младенца, во-первых, и из-за долга, во-вторых, Джо однажды — прошло несколько месяцев после смерти отца — отправился на взморье в самый лютый холод, которого терпеть не мог. Я, несмотря на простуду, тоже хотела бы пойти, но мне приходилось сидеть дома, укачивая младенца, чтобы тот не ревел. Визжал он всегда так пронзительно, что хорошо к нему относиться было очень трудно. Замолкал же он только тогда, когда я крепко держала его в руках, покачивала и раз за разом пела ему «Не дай господь девицей помереть».
Я как раз допевала последние строчки:
Хоть ты не молод, дорогой,
Уйми мои рыданья,
Возьми меня в свой дом женой,
Хотя б из состраданья.
И тут Джо вошел в дом, так сильно хлопнув дверью о стену, что я вздрогнула. Меня окатила волна холодного воздуха, заставившая ребенка снова заплакать.
— Смотри, что ты наделал! — крикнула я. — Он только-только угомонился, а ты пришел и разбудил его.
Джо закрыл дверь и повернулся ко мне. Вот когда я увидела его по-настоящему взволнованным. Обычно моего брата ничего не трогает — лицо у него как каменное, мало что выражает и почти не меняется. Но теперь его карие глаза светились так, словно сквозь них сияло солнце, щеки раскраснелись, рот был разинут. Он сорвал с себя шапку и так взъерошил волосы, что они встали торчком.
— Что такое, Джо? — спросила я. — Ну же, малыш, тише, тише. — Я взяла младенца на руки. — Что случилось?
— Я кое-что нашел.
— Что? Покажи.
— Тебе надо пойти со мной. Эта штука в утесе. Здоровенная.
— Где?
— В конце Церковных утесов.
— И что это такое?
— Не знаю. Что-то… необычное. Длинная челюсть, полно зубов. — Джо выглядел едва ли не испуганным.
— Это крокодил, — провозгласила я. — Никак не иначе.
— Пойдем, посмотришь.
— Не могу. Куда я дену ребенка?
— Возьмем его с собой.
— Нельзя. Слишком холодно.
— А если соседям оставить?
— Они и так уже много чего для нас сделали. Нельзя просить их снова, — помотала я головой.
Наши соседи на Кокмойл-сквер побаивались антиков. Завидовали тем скудным деньгам, что те нам доставляли, в то же время недоумевая, с какой бы это стати кому-то могло захотеться расстаться хотя бы и с пенни ради куска старой кости. Я понимала, что обращаться к ним за помощью можно лишь тогда, когда она действительно необходима.
— Подержи его минутку, — сказала я, передавая ребенка Джо.
Я пошла посмотреть на маму в комнате рядом. Во сне та выглядела настолько умиротворенной, что я не решилась положить рядом с нею визжащего младенца. Так что завернув его во столько шалей, сколько могло удержаться на его тельце, мы взяли его с собой.
Пока мы пробирались вдоль взморья — медленнее, чем обычно, потому что я несла ребенка и не могла поддерживать равновесие на камнях с помощью рук. — Джо описывал, как искал антики в новой россыпи булыжников, скатившихся во время бури. Сами утесы, сказал он, нисколько его не занимали, но когда после поисков среди камней он поднялся на ноги, в глаза ему бросился ряд зубов на поверхности утеса.
— Вот здесь.
Джо остановился у сооруженной им пирамидки из четырех камней: три в основании и один сверху. Такой опознавательный знак мы, Эннинги, использовали, чтобы отслеживать свои находки, если нам приходилось их оставить на берегу. Я опустила на землю ребенка, который теперь едва всхлипывал от холода, и пристально уставилась на то место в слоях скальной породы, куда указывал Джо. Холода я совсем не чувствовала, настолько была возбуждена.
Я сразу же увидела зубы, чуть ниже по склону. Они не составляли ровных рядов, но шли вкривь и вкось между двумя длинными темными костяными кусками, которые, как видно, были челюстями этой твари. Все эти кости сходились в одной точке, образуя длинную, заостренную морду. Я провела по находке пальцем. Меня озарило как молнией: я поняла, что мы нашли. Перед нами было чудовище, которое папа искал все эти долгие годы, но без толку.
Джо коснулся пальцем большего бугра выше того места, где соединялись челюсти. Часть ее покрывали скальные наросты, но с виду она была округлой, походила на булочку, лежащую на блюдце. Судя по изгибу, можно было подумать, что это обломок аммонита, но не было там никакой спирали, по которой бы шли выступы. Вместо этого имелись костяные пластины и круглое пустое отверстие посередине. Я уставилась на это отверстие, и у меня возникло чувство, что оно, в свою очередь, взглянуло на меня.
— Это его глаз? — спросила я.
— По-моему, да.
Я дрожала той дрожью, которая пробирает, даже когда тебе не холодно, но остановить которую невозможно. Не знала, что крокодильи глаза могут быть такими большими. На картинке, которую показывала мне мисс Элизабет, глаза у крокодила были маленькими, свиными, а вовсе не огромными совиными глазищами. Глядя на этот глаз, я испытывала странное чувство, вроде того, что вот, существует мир антиков, о которых я ничего не знаю, мир, в котором есть крокодилы с огромными глазами, змеи без голов и молнии господни, обратившиеся в камни. Такое опустошающее чувство у меня возникало и раньше, когда я смотрела в небо, полное звезд, или в глубокую воду в те несколько раз, когда выходила в море на лодке, и чувство это мне не нравилось: оно словно бы говорило о том, что мир слишком необычен, чтобы я когда-либо смогла его понять. Тогда мне приходилось идти в церковь и сидеть там, пока не возвращалось умиротворение, ведь разбираться во всех этих тайнах надо предоставить Богу. После тревога отступала, оставляя меня в покое.
— Какой он длины? — спросила я.
— Не знаю… три или четыре фута — но это один только череп. — Джо провел рукою по скальной породе справа от челюсти и глаза. — Всего туловища не видно.
С утеса сорвались и упали возле нас куски глинистого сланца. Глядя вверх, мы отступили на несколько шагов, но больше ничего не падало.
Я посмотрела на ребенка, завернутого так, что он походил на гусеницу в коконе. Малыш перестал хныкать и теперь щурился, глядя в серое небо.
В дальнем конце взморья, у Чармута, двое рыбаков тащили к берегу гребную лодку, собираясь обследовать свои ловушки для крабов. Мы с Джо быстро отошли от утеса, словно дети, застигнутые возле блюда с пирожками. Те рыбаки были слишком далеко, чтобы определить, где именно мы находимся и чем занимаемся, но мы все равно остерегались посторонних глаз. Хотя мало кто охотился за окаменелостями на наш манер, но такая вещь, как крок, разумеется, вызвала бы всеобщий интерес. А я теперь видела его совершенно ясно; со своим лесом зубов и глазом размером с блюдце он настолько явственно проступал из утеса, что я не сомневалась: в скором времени его обнаружит кто-нибудь еще.
