Олег Зайончковский - Загул
Шерстяной размышляет о том, как удачно для него складывается день. Из Москвы он приехал по делу, с намерением выпросить у родителей тридцать – сорок рублей. Дело это вполне могло кончиться неуспехом, однако на сей раз, по счастью, мать его получила от завода премию. Денег ей дали шестьдесят рублей, каковые нетронутыми и перекочевали благополучно в сыновний карман. Затем, собираясь уже отбыть в столицу, Шерстяной на улице чуть не попал под колеса Ксюхиной «Явы». Он свистнул, Ксюха затормозил – и вот теперь Шерсть покуривает, сидя на травке, а бесплатная водка совершает в нем приятное преображение.
Однако длительная неподвижность совсем не в характере Шерстяного. Толкнув раз-другой лежащего Нефедова и не добившись реакции, Шерсть срывает травинку и щекочет ей у товарища в носу. Игорь наугад отмахивается, мычит и наконец открывает глаза.
– Шерсть? Откуда ты взялся? – смотрит он удивленно.
– С добрым утром, папаша! – ухмыляется Шерстяной. – Вставай, у меня идея.
– Что за идея? – Нефедов приподнимается на локтях.
– Поехали со мной в Москву.
– Ты с ума сошел… – Игорь падает снова в траву.
Но нет, Шерстяной не сумасшедший; наоборот, он в пользу своей идеи предоставляет все доводы разума. Во-первых, у них куча денег – Шерсть хлопает себя по карману. А во-вторых, поездка в Москву Нефедову предстоит по-любому.
– В роддом, – убеждает Шерсть, – к Наде ведь ты собираешься? Вот у меня и переночуешь. И это дело отметим…
Игорь слушает, глядя в небо. Аргументы у Шерстяного сильные, вот только организм возражает. Облака наверху шевелятся, вызывая у Нефедова тошноту… «Не смотреть на них, – говорит он себе, – не смотреть на облака и взять себя в руки…»
– Помоги мне подняться, – просит он Шерстяного.
Тот с готовностью берет его под мышки и приводит в вертикальное положение. Не потревожив Ксенофонтова, лежащего возле его остывшего уже мотоцикла, друзья отправляются на станцию.
В вагон электрички они входили на закате солнца, а просыпаются, когда в Москве уже наступило то, что здесь называется ночью. Прямо с перрона Шерстяной увлекает Игоря под землю, в метро, и они с пересадками долго куда-то едут. Куда – это Нефедов хотел бы знать, но в метро очень шумно и спрашивать некогда, потому что тут главная забота – как бы кому-нибудь не отдавить ногу.
Но и по выходе из метро им, оказывается, еще надо топать вдоль какого-то желтого проспекта, к ночи уже обмелевшего, но хранящего еще дневной смрад. Наконец Шерстяной сворачивает налево в большую арку. Приятели попадают в квартал каких-то тяжелых, мореного кипича больших домов.
– Престижный район, – сообщает Шерсть с гордостью, – только что не в центре.
Через минуту они входят в подъезд, где Игорю в нос ударяет сильнейший запах кошачьей мочи.
– Дыши глубже, враз протрезвеешь, – советует Шерстяной.
Громыхающий лифт с остекленной клетью и складными троллейбусными дверями медленно едет на шестой этаж. Здесь лестничная площадка, на которую выходят несколько квартирных дверей. Все они добротно обиты и снабжены затейливыми бронзовыми номерами – кроме одной, к которой и направляется Шерстяной. Он толкает дверь плечом, и она отворяется, ибо не заперта.
– Вот мы и дома, – говорит он.
В прихожей на проводе, сплетенном в косичку, свисает лампочка, но она едва светит сквозь абажур из пыли. Вдоль стен навален разнообразный хлам, и почему-то много картонных коробок с надписью “Maroc”.
– Ты что – мандаринами торгуешь? – интересуется Нефедов.
– Не я, – Шерсть машет рукой. – Вообще-то, здесь общежитие Московской филармонии. Тут вот конферансье живет, но он сейчас на гастролях; а тут Гамлет, танцор… А вот ту-ут…
Шерсть дергает за ручку дверь, но в отличие от входной эта оказывается запертой.
– …тут мы проживаем с Марыськой… – договаривает он. – Только где ж она шляется?..
Вынужденный действовать ключом, Шерстяной все же открывает дверь и впускает Нефедова в комнату. Он щелкает в темноте выключателем… и взгляду Игоря предстает помещение, которое лишь с большой натяжкой можно назвать жилым. Интерьер шерстяновской комнаты составляет рыжий увечный гарнитур с инвентарными номерами на каждом предмете, списанный, наверное, из Дома колхозника. Лампочка здесь висит такая же голая, как в коридоре, а стены украшены одной только старой афишей Аллы Йошпе со Стаханом Рахимовым да каким-то бурым звездообразным пятном, тоже, очевидно, давнишним.
Нефедов оглядывается в недоумении.
– Странно все это… – бормочет он.
– Что тебе странно?
– Гамлет, филармония… Ты-то как здесь оказался? Вроде не поешь, не танцуешь… И что это за Марыська? Ты мне о ней не рассказывал…
– Темный ты, Гарик, – снисходительно усмехается Шерсть. – По-твоему, в филармонии только танцуют? Марыська, например, работает оформителем.
– А ты?
– А я… Черт, куда же она запропастилась?..
Впрочем, отсутствие сожительницы и, как подозревает Игорь, хозяйки комнаты планов Шерстяного не меняет. Он усаживает Нефедова на продавленную кровать и принимается хлопотать, накрывая на стол. Из платяного шкафа он извлекает бутылку с надетым на горлышко пальцем от медицинской перчатки.
– Ректификат, – поясняет он. – Марыська из типографии таскает.
На бутылке действительно заметны графитовые дактилоскопические узоры.
Отлучившись из комнаты, Шерсть приносит кусок вареной колбасы в бумаге и коробочку шпрот.
– Наши или Гамлета?.. – сомневается он, разглядывая коробочку. – Ну, пусть будут наши.
Убранство стола довершают две щербатые чашки без ручек и облупленный эмалированный чайник. Товарищи разливают ректификат по чашкам и разбавляют его водой из чайника, отчего жидкость сразу делается теплой.
– Ну, поехали! – командует Шерсть. – За твое отцовство – ура!
Проглотив свою порцию, Нефедов сжимает челюсти, пережидая рвотные позывы. Кроме тошноты, он не чувствует ничего – ни горячей волны в теле, ни хмельного одушевления…
– Повторим? – предлагает Шерстяной.
– Давай… – вяло соглашается Нефедов.
Они повторяют заход, и ровно с тем же результатом.
– Ну, как тебе? – спрашивает Шерстяной.
Игорь морщится, подавляя спазм.
– Гадость, но пить можно.
– Я не про спирт, а про мои апарта́менты. По-моему, здесь ништяк.
Нефедов снова оглядывает комнату.
– Жить можно… хо… хотя и гадость.
– Э! Да ты языком уже не ворочаешь, – замечает Шерстяной. – Силен Марыськин ректификат! Давай по полчашечки – и антракт…
Приятели выпивают еще по полчашки, после чего у Игоря действительно отнимается язык. Зато Шерстяной болтает о чем попало: о том, что Марыська его – полячка и очень умная женщина, а что Гамлет – голубой, хотя и родом из Абхазии. И что коробки, наваленные в коридоре, принадлежат как раз этому Гамлету, потому что он из абхазских мандаринов делает марокканские. Много чего Шерстяной успевает сообщить Нефедову, прежде чем и сам теряет способность связно формулировать. В разговоре их наступает пауза, которая, затянувшись, вполне могла бы перейти в обоюдный сон. Если бы…
Если бы дверь неожиданно не отворилась и в комнате не объявились новые лица. Первой заходит девушка или молодая женщина небольшого роста и неяркой внешности. Следом показывается длинноволосый брюнет с непропорционально развитыми ляжками. Можно не спрашивать, кто из них кто.
– Марыська!.. – с преувеличенной пьяной радостью восклицает Шерстяной.
Он встает из-за стола и делает шаг навстречу подруге… но внезапно ноги его подкашиваются, и он падает на четвереньки.
– Оп-ля! – говорит Марыська.
Шерсть поднимается с пола, но лишь затем, чтобы, зажав рукой рот, опрометью выбежать из комнаты. Марыська провожает его невозмутимым взглядом и оборачивается к Нефедову.
– Давно тут сидите? – спрашивает она.
Игорь отвечает невразумительным мычанием.
– Понятно, – говорит Марыська.
К столу, поигрывая ляжками, подходит брюнет.
– Гамлэт, – представляется он и пожимает Нефедову руку.
Игорь в ответ опять мычит. Однако он замечает, что Марыська с Гамлетом пришли не пустые. У них с собой пакет, полный банок консервированного пива. Выставив банки на стол, Марыська расправляет пакет и вешает на стенной гвоздик. На пакете – потертый рисунок в виде эмблемы «Мальборо», так что в комнате становится одним украшением больше.
Хозяйка вручает Нефедову банку с пивом.
– Финское, – значительно сообщает она.
Игорь, пытаясь сосредоточиться, рассматривает банку, затем неумело дергает чеку… и заливает себе штаны.
– Оп-ля! – говорит Марыська.
Они с Гамлетом хихикают, но тоже оба обливаются.
Пить прямо из банок не очень удобно, но Марыське нравится.
– Умеют капиталисты делать… – отрыгнувшись, уважительно замечает она.
Тем не менее градуса в замечательном пиве явно недостает, так что в дальнейшем его приходится смешивать с ректификатом.
