Михаил Елизаров - Мультики
— О, Берсенев шлет тебе воздушный поцелуй! Попрощайся с дядей, Герман…
Может, конечно, водила по-быстрому сменил машину, но я не слышал ни шума мотора, ни хлопанья дверей. Да и прошло-то всего меньше минуты.
— А как это? — спрашивал я одновременно у всех. — Мы же вроде в «Жигулях»… — но меня никто не удостоил объяснением. Старлей только прибавил шаг, Сухомлинов и Усы Подковой, поспевая за начальством, тоже ускорились.
Я так и продолжал бы оглядываться, но вскоре зацепился ботинком за ледяной гребень чьего-то вчерашнего следа и наверняка упал бы, если бы не конвой. Следующие несколько метров меня больше волокли, чем сопровождали.
— Под ноги лучше смотри! — досадливо взвизгнул Сухомлинов. — А не башкой во все стороны ворочай, как гусь!
Окрик отрезвил меня. Удивление, оставшись без объяснения, улетучилось. В конце концов, какая разница, на чем мы приехали. Главное — куда…
Как-то сразу из темноты выросла высокая арка — темная глыба, подходящая для исторического музея, настолько широкая, что на ней могли бы разойтись два встречных поезда. Наши торопливые шаги отдались под ее сводами гулким тюремным эхом.
Двор опоясывал кирпичный забор, на вид довольно старый — кирпич был почти черного цвета. Забор смыкался с аркой и тянулся до противоположного конца дома. Посреди двора торчала бетонная избушка с окошками из рифленого железа — то ли бомбоубежище, то ли вентиляционная шахта — я никогда не понимал назначения этих построек. Росли раскидистые деревья — каштаны или клены, без листвы я бы все равно не определил, какие именно. Стояли три мусорных бака, набитые доверху.
Изнанка дома разительно отличалась от фасада. Плитки не было — лишь серая стена с узкими окнами, похожими на амбразуры. Они светились одинаковым оранжевым светом, словно за стеной горел единый для всех огненный источник.
То, что я в профиль принял сначала за техническую пристройку — нечто вроде склада продуктового магазина, — анфас оказалось отдельным одноэтажным особнячком, наполовину утопленном в окружающем его доме. На стене у водосточной трубы был отдельный номер, подтверждающий самостоятельность строения. Бровастые с лепниной окна были большими, со ставнями, их степенный купеческий вид портили только белые, как кости, решетки. Было сразу понятно, что этот дом стоял здесь и сто лет назад и, судя по всему, был ровесником черного кирпичного забора, а потом в семидесятых вокруг него надстроили многоэтажку.
Старлей шел прямиком к крыльцу с навесом. Поднявшись по ступеням, он потянул тяжелую дверь. Она крепко примерзла к порогу, и старлею пришлось несколько раз ее дернуть, прежде чем дверь поддалась. За это время я успел прочесть надписи на табличке. Верхняя, из крупных, покрытых облезшей серебрянкой букв, гласила: «Детская комната милиции № 7». И ниже буквами помельче: «Линейный отдел внутренних дел Орджоникидзевского района». Под строчками была стилизованная фигурка милиционера, ведущего за руку малолетнего правонарушителя. Последний едва доходил до пояса милиционеру, и было непонятно: то ли это милиционер ростом с дядю Степу, то ли правонарушитель уж совсем малолетний, какого-то детсадовского возраста.
Старлей галантно придержал нам дверь. Подпружиненная, она со стуком закрылась, едва он убрал руку.
— Добрались, — сказал Сухомлинов.
Усы Подковой длинно выдохнул, словно вынырнул после долгого погружения. Затем снял шапку и, зажав ее в кулаке, четырьмя касаниями вроде смахнул с себя налипший снег, точно скрыто перекрестился.
— И кто это ко мне в гости пожаловал? — наконец-то отозвался на произведенный нами шум певучий женский голос. Впрочем, певучесть его была ватная, будто кричали через подушку.
— Свои! — гаркнул старлей.
Стены небольшой прихожей покрывала эмульсионная краска, когда-то белая, а теперь серая, вся в мелких трещинах и вмятинах, похожая на осыпающуюся глазурь — такую приятно от нечего делать поддевать ногтем, отламывать чешуйку за чешуйкой. Друг напротив друга стояли фанерные кресла с откидными сиденьями, какие бывают в кинотеатрах. Висели стенды, густо облепленные всякими приказами, постановлениями и вырезками из газет. Из латунной рамки глядел портрет воспитателя Макаренко.
В прихожей было две двери. Одна, с замутненным окошком и ручкой-скобой, очевидно, вела в уборную — я слышал ржавый шум водопровода. Вторая дверь увесистой канцелярской породы напоминала вставший на дыбы кожаный диван.
— Ну, тогда милости просим, если свои! — снова прозвучал законопаченный ватой голос.
Старлей стукнул костяшками пальцев по глухой кожаной обивке, вроде спрашивая разрешения, и скрылся за канцелярской дверью.
Я присел на скрипнувшее кресло. На душе было не то чтобы спокойно, а как-то безразлично. Сухомлинов, заложив руки за спину, прохаживался вдоль стендов и то и дело зачитывал вслух мысли, вроде как приглянувшиеся ему содержательной глубиной:
— Центром учебно-воспитательной работы среди несовершеннолетних была и остается школа!.. Золотые слова… — Сухомлинов кивал, цокал языком, будто эта казенная газетная банальность действительно открыла ему глаза. — Именно школа… Была и остается…
Он повторял фразу на все лады, потом на минуту замолкал и снова разражался:
— Работники органов внутренних дел осуществляют не только функции принуждения, но и в первую очередь воспитания и перевоспитания!.. В самую точку! Не принуждения, а воспитания…
В отличие от Сухомлинова Усы Подковой проявлял болезненную озабоченность по поводу грязных подтеков с его оттаявших сапог:
— Надо же, как наследил! Ах ты!.. — полушепотом переживал он, перебегал с места на место, похожий на трусливого дога, у которого от гневного окрика хозяина вокруг оробевших задних лап всякий раз набегает внушительная лужа.
Про меня менты словно забыли, но это невнимание было подозрительно нарочитым. От скуки я пытался их расшевелить, заговаривал с ними, шутил. Они отвечали невпопад, вроде как и не на мой вопрос, или же просто отмалчивались, отводя глаза.
Мне вдруг стало не по себе от выразительного фальшивого надрыва, с которым читал Сухомлинов:
— Не дать оступиться человеку, предотвратить опасные последствия легкомыслия, безответственности!.. До чего замечательно сказано… Легкомыслия!..
Я уже обратил внимание, что паузы между отрывками были одинаковыми. Казалось, Сухомлинов панически не выдерживает тишины собственной подлости, борется с ней до последнего, а если становится совсем невмоготу, истерично читает со стенда любую подвернувшуюся чепуху — что угодно, лишь бы не начать передо мной оправдываться.
Я обратился к Усы Подковой:
— Товарищ старшина, а вы, оказывается, верующий. Я видел, вы перекрестились, когда зашли.
Усы Подковой вздрогнул и, проклиная новую лужу, переступил на чистый участок пола.
— А что, милиционерам разрешается верить в Бога? — наседал я.
Усы Подковой засопел, словно я сказал ему что-то обидное.
— А просто не надо подглядывать за мной! — вспылил он. — Я тебе не изверг какой-то!
— Ты знаешь, брат, ты тоже хорош! — зачастил Сухомлинов каким-то извиняющимся торопливым говорком. — Сам виноват! Отвечать за свои поступки надо! А ты как думал? Напакостил и в кусты? Нет, брат, не выйдет…
И Сухомлинов, и Усы Подковой определенно вели себя как люди, которые прекрасно осознают, что совершают гнусный поступок, стыдятся его, но при этом ничего поделать не могут.
— Вы бы наручники хоть сняли, а? — Я постарался в интонациях отразить душевное превосходство лихого человека над юлящими слугами закона.
— Да, да, надо снять! — прямо-таки загорелся Сухомлинов, точно только и ждал от меня этих слов.
Усы Подковой оглянулся на диванную дверь, достал из кармана ключик от наручников и протянул Сухомлинову:
— Давай ты…
— А чего я? — насторожился Сухомлинов и даже отступил на шаг. — Ты ж его закрывал…
— Я в этом смысле, что ты наручники снимаешь, — предложил Усы Подковой, — а я в уборную зайду, будто мне надо… Идет?
Создавалось впечатление, что менты заключают между собой какую-то сделку, только непонятно с чем — то ли с подлостью, то ли с совестью.
— Идет, — решился Сухомлинов.
Я с удовлетворением размял освободившиеся запястья. И не потому, что браслеты натерли мне кожу. Это были инстинктивные, из глубины веков, движения заключенного, временно освобожденного от пут.
— Вот и хорошо. Посиди пока… — Усы Подковой выразительно на меня посмотрел, словно намекая на что-то, и закрылся в уборной.
Сухомлинов самозабвенно читал, повернувшись ко мне спиной:
— Среди многих направлений деятельности органов внутренних дел одним из приоритетных и наиболее значимых для нашего общества является профилактика правонарушений и преступлений среди детей и подростков… — Он искусственно кашлянул, коротко оглянулся. — Ведущая роль здесь принадлежит подразделениям по делам несовершеннолетних…
