Том Шарп - Дальний умысел
— Мое писательское кредо — мастеровитость, — объявил он, — я верю в уменья былых времен, в ясность и отчетливость письма.
Он рассказал, как Пальмерстон требовал от служащих по международной части прежде всего хорошего почерка, и заклеймил презрением шариковые авторучки. Его пристрастие к каллиграфии так подавляло, что мистер Флосси скоренько закруглился, на удивление себе ни словом не обмолвившись о книге — виновнице интервью.
— Да, таких авторов мне пока что встречать не доводилось, — признался он провожавшей его Соне. — Насчет киплинговской-то бумаги, бог ты мой, а?
— Чего же вы хотите от гения? — спросила в ответ Соня. — Чтоб он рекламировал свой собственный блистательный роман?
— А что, этот гений в самом деле написал блистательный роман?
— Купленный за два миллиона долларов. Вот как нынче ценятся откровения.
— Да еще невесть чьи, — сказал мистер Флосси, нечаянно угодив в самую точку.
Даже Френсик, предвидевший неминуемую катастрофу, несколько успокоился.
— Если он дальше так будет держаться, то мы, пожалуй, выйдем сухими из воды, — сказал он.
— Пройдем яко по суху, — подхватила Соня. После обеда поехали в Гринвич-Парк: Пипер мимоходом обронил, что некогда проживал близ места взрыва в «Тайном агенте» Конрада, и фотограф из «Дейли телеграф» хотел непременно заснять его, так сказать, на месте происшествия.
— Это будет драматичнее, — сказал он, явно полагая, будто взрыв произошел в действительности. Они сели на речной трамвай у моста Чаринг-Кросс, и Пипер сообщил очередному интервьюеру, мисс Памеле Теннистон, что Конрад очень сильно повлиял на него. Мисс Теннистон занесла этот факт к себе в блокнотик. Пипер сказал, что Диккенс на него тоже повлиял. Мисс Теннистон и это записала. По пути от Лондона до Гринвича она исписала влияниями весь блокнот; собственно же о творчестве Пипера было едва упомянуто.
— Насколько мне известно, роман «Девства ради помедлите о мужчины» представляет собой историю любви семнадцатилетнего юноши… — начала было она, но Соня тут же вмешалась.
— Мистер Пипер не намерен обсуждать содержание романа, отрезала она. — Мы его держим в некотором секрете.
— Но он же может сказать…
— Скажем просто, что это книга первостепенной важности, открывающая новые перспективы преодоления возрастных барьеров, — предложила Соня и увлекла Пипера фотографироваться — почему-то на борту «Катти Сарка» у Музея мореходства и возле Обсерватории. Мисс Теннистон уныло плелась за ними.
— На обратном пути только про чернила и гроссбухи, — шепнула Соня Пиперу, и тот внял ее совету. В конце концов мисс Теннистон вернулась к себе в редакцию и сочинила очерк с корабельно-мореходным оттенком, а Соня тем временем отконвоировала поднадзорного в свою контору.
— Превосходно, — сказала она.
— Да, но не лучше ли мне все-таки прочесть книгу, раз уж я будто бы ее написал? Ведь я даже не знаю, о чем она.
— Прочтешь на пароходе, по пути в Штаты.
— На пароходе? — удивился Пипер.
— Плыть куда приятнее, чем лететь, — сказала Соня. — И Хатчмейер готовит тебе в Нью-Йорке гала-прием, а в гавани легче собрать толпы. Ладно, с интервью покончено, а телепрограмма в будущую среду. Поезжай-ка ты в свой Эксфорт, соберись в дорогу. Возвращайся к вечеру во вторник, я тебя проинструктирую накануне выступления. Отплываем в четверг из Саутгемптона.
— Ты изумительная, — пылко сказал Пипер. — Ты сама не понимаешь, какая ты.
Он успел на вечерний эксфортский поезд. Соня засиделась в конторе: она сладко грустила. Ей еще никогда не говорили, что она изумительная.
* * *Френсик на следующее утро ей тоже этого не сказал. Он ворвался в белой ярости, размахивая свежим номером «Гардиан».
— Ты, кажется, уверяла, что разговор без меня шел только о чернилах и перьях! — заорал он на изумленную Соню.
— Ну да. И он вел себя просто ангелом.
— Тогда будь добра, объясни мне, откуда взялось вот это про Грэма Грина! — вопил Френсик, тыча ей под нос статью. — Да-да, именно здесь: второсортный писака. Грэм Грин — второсортный писака! Все слышали? Да он у тебя полоумный!
Соня прочла статью и нехотя признала, что это, пожалуй, слишком.
— Зато неплохая реклама, — добавила она. — Такие высказывания сделают ему имя у читателя.
— Скорее составят материал для судебного процесса, — огрызнулся Френсик. — Ты почитай, почитай вот про «Подругу французского лейтенанта»… Да Пипер в жизни слова не написал, достойного публикации, а тут он, изволите видеть, мигом раздраконил с полдюжины первейших романистов! Слушай, что он говорит про Во, цитирую: «…крайне примитивное воображение и низкопробный стиль». Да было б ему известно, что Ивлин Во-один из лучших стилистов нашего времени! Или «примитивное воображение» — сам-то он, идиот собачий, хоть бы что-нибудь мог вообразить! Нет, скажу я тебе, по сравнению с разгулявшимся Пипером ящик Пандоры — это просто зефиры и амуры!
— Он имеет право на свои мнения, — упрямо сказала Соня.
— На такие мнения никто права не имеет, — отрезал Френсик. — Одному богу известно, что скажет клиент Кэдволладайна, когда прочтет приписанные ему изречения, и вряд ли Джефри Коркадилу будет приятно узнать, что он публикует автора, для которого Грэм Грин — второсортный писака!
Он удалился к себе и мрачно размышлял о том, откуда и что громыхнет теперь. Чутье безобразно подводило его.
Гром грянул незамедлительно, однако с самой неожиданной стороны. Громыхнул сам Пипер. Он вернулся в эксфортский пансион Гленигл, переполненный любовью к Соне, к жизни, к своей новообретенной репутации романиста и предчувствиями будущего счастья, — вернулся и нашел на почтовом столике бандероль. В ней была верстка «Девства ради помедлите о мужчины» и письмо от Джефри Коркадила с нижайшей просьбой не задерживать ее. Пипер поднялся с бандеролью к себе и сел за чтение. Это было в девять вечера. К полуночи он дочитал до половины широко раскрытыми глазами. В два он кончил читать роман и начал писать письмо Джефри Коркадилу, где постарался недвусмысленно выразить свое отношение к «Девству» как роману, как порнографии и как надругательству над человеческим достоинством и интимными переживаниями. Письмо получилось длинное. В шесть утра он опустил его в почтовый ящик и лишь после этого улегся в постель, измученный многочасовым омерзением и терзаемый совсем иными, прямо противоположными вечерним, чувствами к мисс Футл. Пролежав без сна несколько часов, он наконец задремал, очнулся после полудня и неверным шагом побрел гулять по берегу — а может быть, и покончить с собой. Женщина, которую он любил и которой доверял, провела, оплела, обманула его. Хитрыми уловками она вынудила его принять на себя авторство гнусной, тошнотворной, порнографической… нет, слов тут не хватало. Никогда он ей этого не простит. Примерно час он тусклым взором созерцал океанскую гладь; потом вернулся в пансион полон решимости и сочинил немногословную телеграмму-оповещение, что он не намерен далее участвовать в комедии и не желает более никогда в жизни видеть мисс Футл. Отправив ее, он поведал дневнику самые свои черные мысли, поужинал и лег спать.
Утром гроза разразилась над Лондоном. Френсик благодушествовал. Пипер убрался из его квартиры, и тем самым отпала необходимость разыгрывать гостеприимство перед типом, чья речь состояла из требований относиться к литературе серьезно и перечисления женских достоинств Сони Футл. И требования и перечисления были Френсику очень не по вкусу, а когда Пипер стал читать за завтраком вслух пассажи из «Доктора Фауста», Френсик убежал из собственного дома даже раньше обычного. Теперь Пипер был в Эксфорте, утро прошло без истязаний; но в конторе его ждали иные ужасы, Бледная как смерть Соня чуть не в слезах комкала какую-то телеграмму, и только он было собрался спросить ее, в чем дело, как зазвонил телефон. Френсик снял трубку: Джефри Коркадил.
— Вероятно, это у вас такая манера шутить? — грозно полюбопытствовал он.
— То есть какая? — спросил Френсик, думая о статье в «Гардиан» насчет Грэма Грина.
— Да письмо же! — заорал Джефри.
— Какое письмо?
— Да от Пипера! Вероятно, это очень смешно, что он поливает грязью собственную книжонку?!
— Что там такое с его книгой? — заорал Френсик в свой черед.
— Как, то есть, «что там такое»? Прекрасно вы знаете, о чем я!
— Понятия не имею! — крикнул Френсик.
— Он тут пишет, что это мерзейшая писанина, которую ему выпало несчастье читать…
— Вот дерьмо, — сказал Френсик, лихорадочно соображая, где же это Пипер раздобыл экземпляр «Девства».
— И про это есть, — сказал Джефри. — Где же там у него? Ага, вот: «Если вы хоть на миг предполагаете, что я готов по коммерческим мотивам проституировать свой пока что неведомый, но, полагаю, отнюдь не ничтожный талант, приняв самую отдаленную, как бы вчуже, ответственность за то, что по моему и всякому нормальному разумению можно определить лишь как порнографические извержения словесных экскрементов…» Вот оно! Я же помнил, что где-то будет про дерьмо. Ну, и что скажете?
