Джейсон Гудвин - История доллара
Он приобрел свое место за 300 фунтов, оно ему подошло и с лихвой окупилось. С одной стороны, Франклин мог рассылать свою газету по почте бесплатно, с другой — питал страсть к переписке и заполнению пустот. Он хотел, чтобы люди писали письма и делились своими мыслями, желал установить связь между землей и деньгами. Франклин прекрасно подходил на роль балансира: потратил несколько лет, чтобы предотвратить распад Британской империи, затем работал над текстом Парижского мирного договора, чтобы сконструировать прочный мир. Ему нравилось держать в руках сразу множество нитей, подобно тому, как он поймал молнию на шелковую ленту. Электрический Франклин! Он нравился французам, и не меньше прочего — за умение дорого оценить хорошую сплетню.
Его безденежная Америка еще была уединенным и спокойным местом. Америка XIX века с избытком денег и паровыми двигателями, урбанизирующаяся на глазах, тепло откликнется на усилия Торо[25] по новому открытию первородной изоляции, вопреки всем усилиям колонистов XVIII века спастись от нее. Патентованная своекорыстная практичность Франклина стала выглядеть, скорее, отталкивающей. Марк Твен испытывал неприязнь к его моральным принципам и даже поспособствовал тому, чтобы окатить презрением чудесную печь особой конструкции[26], которую Франклин подарил миру.
Натаниэль Готорн указывал на то, что поговорки Бедного Ричарда из «Альманаха», который Франклин ежегодно публиковал, «все исключительно о том, как заработать или сэкономить деньги». Человек, прибывший в Филадельфию в 1723 году с одним голландским долларом и шиллингом мелочью в карманах, согласился бы с этим. «Никогда ни с кем не спорь», — советовал он Джефферсону. Д. Г. Лоуренс[27] с отвращением писал: «Душа человека — это темный лес с дикими зверями. Думай о Бенджамине, огораживая его!»
Лоуренс не жил на краю темного леса. Те же, кто жил, видели в нем мало романтичного, если вообще думали о романтике. Никто не писал о пейзажах Америки и не предполагал, что их можно запечатлеть на картине или в рисунке. Подобного рода описание появилось в «Записках о Виргинии» Томаса Джефферсона. Само название ясно указывало на стиль сочинения: «Огайо — прекраснейшая в целом свете река, она течет величественно, воды чисты, а дно, за одним только исключением, ровное и без скал. У форта Питта[28] она достигает четверти мили в ширину, пятисот ярдов у места впадения Большой Кановы, одной мили и 25 полей[29] — в Луисвилле».
Путешественники, расстояний не отмерявшие, часто затруднялись найти на просторах страны что-либо достойное упоминания. Сара Кембл Найт в 1704 году совершила сухопутную поездку из Бостона в Нью-Йорк и описала пережитое ею одиночество в лесах, проехав «без единой мысли о чем-либо, за исключением самих мыслей». Только разговаривавшие о деньгах люди, напротив, привлекли ее внимание. «Каждый торговец оценивает свой товар соразмерно времени и звонкой монете, которой с ним расплачиваются. Цена натуральным платежом, цена в звонкой монете, платеж, выраженный в деньгах, цена в кредит. Форму натурального платежа принимают зерно, свинина, говядина и т. д. — в ценах, установленных на этот год Генеральным советом. Деньги — это доллары, реалы, бостонские шиллинги или шиллинги залива Массачусетс (как они их называют), либо добрая звонкая монета, как иногда называется ими серебряная монета; также вампум (а именно: индейские пояса), которые служат для обмена. Платеж вместо денег — это провизия на треть стоимости дешевле установленных Генеральным советом цен; и в кредит — когда они и покупатель соглашаются на рассрочку. И вот, когда покупатель приходит спросить какой-либо товар, продавец, прежде чем ответить, есть товар или нет, часто интересуется: «А деньги-то есть?» Допустим, малый отвечает «да». «В чем будешь расплачиваться?» — продолжает торговец. Цена устанавливается в зависимости от ответа покупателя; допустим, тому нужен нож стоимостью в шесть пенсов; натурой он обойдется в двенадцать пенсов, платежом, принятым в качестве денег, — в восемь и, наконец, в звонкой монете он будет стоить свои шесть пенсов. Такой способ торговли кажется очень запутанным…»
Но американцы, похоже, привыкли к этому, так как с самого начала были вынуждены думать о деньгах. Те стали одним из их инструментов, волшебным телескопом, создававшим непроходимым пейзажам привычные рамки и дававшим колонистам ощущение контроля над тем, что в противном случае оказывалось чащей, полной неожиданностей. Бобры в лесу оценивались по головам; оленьи шкуры шли примерно за доллар, который поныне называют «бак»[30]; леса конвертировались в строительную древесину в кубических метрах; землю можно было поделить на участки, продать и заложить. Вся формировавшаяся система обеспечивала возможность быстро переписать, передать, купить и продать загадки Америки. «Жуткие и безлюдные пустоши» первых колонистов могли обратиться в достойный внимания цивилизованный пейзаж. Со временем каждая крупинка континента могла быть оценена по своей оправе и ценности, как бриллиант.
Сторонним наблюдателям эта черта казалась вульгарной подобно установлению цены на любовь и красоту. Но для американцев это было естественным откликом на огромные масштабы и неизведанность континента. Никто еще не пересек его, не говоря о том, чтобы нанести на карты все горы, озера, племена каннибалов, реки и золотые царства. Америка ускользала от взора размытым за деревьями силуэтом.
Франклин продолжил терпеливо разъяснять достоинства бумажных денег, в 1764 году оказавшись перед комитетом британского парламента. Теперь он был умудрен опытом, а его аргументы стали более взвешенными. Бумажные деньги являлись причиной, «благодаря которой провинция [Пенсильвания] столь резко умножила число своих жителей», — заявил он. Они привели к исчезновению «неудобного бартера, вдохнули новую жизнь в бизнес [и] сильно способствовали заселению новых земель (путем предоставления небольших сумм под низкий процент начинающим). Нью-Йорк и Нью-Джерси, — прибавлял он, — так сильно развились за то же самое время именно благодаря использованию бумажных денег; так что, как представляется, они не имеют той разрушительной природы, которая им приписывается».
Похоже, Франклин одерживал победу в споре, но это потребовало немалой ловкости. Американцы многие годы рассказывали правительству о том, сколь они бедны и вынуждены печатать бумажные деньги из-за нехватки звонкой монеты. Поэтому, пожалуй, было бы слишком самонадеянно ждать, что правительство прислушается к Франклину, восхвалявшему бумажные деньги как «причину того, почему провинция так богата». Британцы подозревали, что бумажные деньги просто дали волю необоснованным и неуемным амбициям, — пуританский подход, который разделяли многие американцы и который отцы-основатели взяли за основу Соединенных Штатов двадцать пять лет спустя.
Большую часть колониального периода у колоний не было ничего общего друг с другом: разные традиции, разные интересы, разные культы. Все, что их объединяло, — прибрежная полоса и океан, назначаемые из-за моря губернаторы и проблема денежных средств, которая поощряла идеи вроде бумажных денег. Однако британцы считали, что формальный предлог для эмиссий исчез: Канада, наконец, была у них в кармане. Казалось маловероятным, что колониям вновь придется воевать, — при условии, что они будут придерживаться установленных границ и не станут провоцировать индейцев. Использовать бумажные деньги в качестве катализатора экономического развития колоний не имело смысла, поскольку смыслом обладания колониями являлось обеспечение метрополии сырьем по подобающим ценам. Франклин доказывал, что богатые колонии станут покупать больше британских товаров, но британцы видели его насквозь. Бойкие и предприимчивые поселения не менее охотно ввозили контрабандные товары из других стран и даже организовали их производство у себя: обесцененная американская наличность привела бы к завышенной стоимости британских товаров. В итоге английский парламент запретил бумажные деньги в своих колониях в 1764 году, через пять лет после падения Квебека.
Запрет британского правительства противопоставил его некоторым более влиятельным жителям колоний. Например, в Виргинии британские купцы предоставляли табачным плантаторам долгосрочные кредиты под залог их урожая. Плантаторы тем временем медленно поднимались до положения южной аристократии, поэтому умели тратить деньги. Однако череда неурожаев в 1750-е годы оставила их с ворохом долгов. Вынужденные поставлять больше табака, чтобы расплатиться, плантаторы ухватились за идею выплачивать налоги бумажными деньгами, а не «живым» табаком, как ранее. При этом они оценили фунт табака в два пенса вместо рыночной стоимости в шесть. Королевские чиновники, включая приходских священников, негодовали: они рассчитывали, что с ними будут расплачиваться табаком и за полную стоимость. После того как священники отвергли бумажный порядок расчетов, а плантаторы продолжали на нем настаивать, в спор на стороне священников вмешался король, побудив известного оратора Патрика Генри заклеймить его тираном, нарушившим договор со своим народом. «Король, — гремел тот, — потерял право на то, чтобы мы были ему покорны». Тираду Генри встретили криками: «Измена!» — но оратор удержал симпатии публики и был вынесен из зала суда на руках, а ущерб истца оценили в один пенни. Бумажные деньги, как давно подозревали британцы, постоянно подстрекали население к бунту.
