Флора Шрайбер - Сивилла
Быстрыми, размашистыми шагами она направилась к двум высоким трехстворчатым окнам. Раздвинула зеленые шторы, вновь сжала свой левый кулачок и застучала им в оконное стекло с криком:
— Выпустите меня! Выпустите меня!
Это была отчаянная мольба — крик преследуемого, попавшего в ловушку, одержимого.
Доктор Уилбур подбежала быстро, но все-таки недостаточно быстро. Прежде чем она оказалась возле пациентки, раздался звон. Кулак с размаху пролетел сквозь стекло.
— Дайте мне осмотреть вашу руку, — потребовала доктор, сжимая запястье пациентки.
Та сжалась от ее прикосновения.
— Я только хочу посмотреть, не поранились ли вы, — мягко объяснила доктор.
Внезапно пациентка замерла и расширившимися от удивления глазами взглянула на доктора Уилбур — впервые с того момента, как вскочила со стула. Жалобным детским голоском, совершенно непохожим на тот голос, который только что обличал мужчин, пациентка спросила:
— Вы не сердитесь из-за окна?
— Конечно нет, — ответила доктор.
— Я ведь важнее, чем это окно? — В голосе звучали любопытство и недоверие.
— Разумеется, — уверила ее доктор. — Окно может починить кто угодно. Я вызову столяра, и он все сделает.
Неожиданно пациентка стала более спокойной. На этот раз, когда доктор взяла ее за руку, она не сопротивлялась.
— Давайте-ка присядем на кушетку, — предложила доктор. — Мне нужно хорошенько осмотреть вашу руку. Дайте я посмотрю, нет ли порезов.
Они отвернулись от окна и пошли к кушетке — мимо сумочки, которая упала на ковер, когда пациентка вскочила, мимо рассыпавшихся бумаг и карандашей, мимо потока ярости, извергнутого из раскрытой сумочки. Но теперь страх и ярость исчезли.
Сивилла всегда садилась за стол на безопасном расстоянии от доктора. На этот раз, однако, она села рядом с доктором и оставила свою руку в ее, даже когда доктор объявила:
— Ни порезов, ни царапин нет.
Но вдруг настроение вновь изменилось.
— Здесь кровь, — сказала пациентка.
— Крови нет. Вы не порезались.
— Кровь на сеновале, — объяснила пациентка. — Томми Эвальд был убит. Я там была.
— Вы там были? — переспросила доктор.
— Да, была. Я тоже была.
— Где был этот сеновал?
— В Уиллоу-Корнерсе.
— Вы жили в Уиллоу-Корнерсе?
— Я там живу, — последовала поправка. — Вааще все знают, что я живу в Уиллоу-Корнерсе.
«Вааще». Сивилла так не разговаривала. Но с другой стороны, Сивилла, которую знала доктор, не сделала бы ни одной из тех вещей, которые произошли с того момента, как она вскочила со стула. Постепенно, по мере того как Сивилла продолжала переживать случившееся на сеновале, доктора охватывало жуткое ощущение нереальности происходящего.
С того момента, как пациентка вскочила со стула, это ощущение присутствовало здесь, беззвучное, но пронизывающее, как уличный шум, проникавший в комнату через разбитое стекло. Чем больше Сивилла говорила, тем сильнее становилось это ощущение.
— Моя подруга Рейчел сидела со мной на сеновале, — рассказывала Сивилла. — Ну и другие ребята. Томми сказал: «Давайте прыгнем вниз, в амбар». Мы прыгнули. Кто-то из ребят попал в кассу. Там было ружье. Ружье выстрелило. Я пошла назад, а Томми там лежал мертвый, с пулей в сердце. Другие ребята убежали. А мы с Рейчел — нет. Она пошла за доктором Куинонесом. Я осталась с Томми. Доктор Куинонес пришел и велел нам идти домой. Мы не послушались. Мы помогли ему достать ружье и накрыли Томми одеялом. Томми было только десять лет.
— Вы были храбрыми девчушками, — заметила доктор Уилбур.
— Я знаю, что Томми умер, — продолжал детский голос. — Я понимаю. Правда. Я осталась, потому что подумала, что нехорошо оставить Томми лежать мертвым.
— Скажи мне, — попросила доктор, — где ты сейчас находишься?
— Здесь кровь, — последовал ответ. — Я вижу кровь. Кровь и смерть. Я знаю, что такое смерть. Это точно.
— Не думай про кровь, — сказала доктор. — От этого тебе становится грустно.
— А вам не все равно, как я себя чувствую? — Вновь эта смесь любопытства и недоверия.
— Мне совсем не все равно, — ответила доктор.
— Может, вы просто хотите одурачить меня?
— Зачем мне это?
— Многие меня дурачат.
Ощущение, что тебя одурачили. Гнев. Страх. Ощущение, будто поймана в ловушку. Глубокое недоверие к людям. Тоскливая, гнетущая убежденность, что окно — мертвый предмет — важнее, чем она. Эти чувства и оценки, выраженные в течение часа, были симптомами каких-то глубоких внутренних расстройств. И все это вырвалось из терзаемого сознания пациентки, словно из мрачного, мутного колодца.
С того момента, как пациентка рванулась к окну, доктор сознавала, что нехарактерным для нее было не только поведение, но и внешность, манера речи. Она стала выглядеть меньше, словно съежилась. Сивилла всегда держалась очень прямо, поскольку считала себя слишком маленькой и не хотела выглядеть таковой. Но теперь она, похоже, сжималась, вдавливалась в себя.
Голос тоже был совсем иным — детским, непохожим на голос Сивиллы. Однако этот голос маленькой девочки, осуждая мужчин, произносил слова женщины: «Все мужчины одинаковы. Вааще им нельзя верить. Точно нельзя». И это словечко «вааще». Сивилла, образцовая школьная учительница, выражавшаяся грамматически правильно, никогда в жизни не использовала бы такого слова.
У доктора складывалось отчетливое впечатление, что она разговаривает с кем-то гораздо моложе Сивиллы. Но это осуждение мужчин? Тут уверенности не было. Она решила, что пора взять ситуацию в свои руки:
— Кто ты?
— А вы что, не можете отличить? — последовал ответ, сопровождаемый решительным, независимым вскидыванием головы. — Я — Пегги.
Доктор не ответила, и Пегги продолжила:
— Мы не похожи. Вы же видите. Вы отличаете.
Когда доктор спросила ее фамилию, Пегги легко ответила:
— Я зову себя Дорсетт, а иногда — Болдуин. На самом деле я — Пегги Болдуин.
— Расскажи мне что-нибудь о себе, — предложила доктор.
— Ладно, — согласилась Пегги. — Вы хотите послушать, как я рисую? Я люблю рисовать черно-белым. Я рисую углем и карандашом. Я пишу красками мало и не так хорошо, как Сивилла.
Доктор выждала мгновение, а затем продолжила:
— А кто такая Сивилла?
Доктор ждала, и Пегги ответила:
— Сивилла? Ну, это другая девочка.
— Понимаю, — ответила доктор. Потом она спросила: — А где ты живешь?
— Я живу с Сивиллой, но мой дом, как я сказала, в Уиллоу-Корнерсе, — ответила Пегги.
— Миссис Дорсетт была твоей матерью? — спросила доктор.
— Нет, нет! — Пегги отстранилась, стараясь прикрыться маленькой подушкой. — Миссис Дорсетт не моя мать!
— Все хорошо, — успокаивающе сказала доктор. — Я просто спросила.
Неожиданно что-то изменилось. Пегги встала с кушетки и пошла через комнату теми же быстрыми размашистыми шагами, которыми раньше она двинулась к окну. Доктор последовала за ней. Но тут Пегги исчезла. На небольшом стуле красного дерева возле стола сидела школьная учительница со Среднего Запада — Сивилла. На этот раз доктор заметила разницу.
— Что делает на полу моя сумочка? — пробормотала Сивилла. Она наклонилась и медленно, тщательно собрала разбросанное по полу содержимое сумочки. — Это сделала я, да? — спросила она, указывая на окно. — Я заплачу за это. Я заплачу за это. Я заплачу. — Наконец она прошептала: — А где письма?
— Вы разорвали их и выбросили в мусорную корзину, — ответила доктор с нарочитым спокойствием.
— Я? — переспросила Сивилла.
— Вы. Давайте обсудим случившееся.
— Да что здесь обсуждать? — подавленно заметила Сивилла. Она разорвала письма и разбила окно, но не знала, когда, как и почему это сделала. Она склонилась к мусорной корзине и поворошила обрывки писем.
— Значит, вы не помните? — мягко спросила доктор.
Сивилла покачала головой. Какой позор! Какой ужас!
Теперь доктор знает об этой страшной безымянной вещи.
— Вам доводилось раньше разбивать стекла? — тихо спросила доктор Уилбур.
— Да, — ответила Сивилла, наклонив голову.
— Значит, этот случай не отличается от тех, что вы переживали раньше?
— Не совсем.
— Не пугайтесь, — успокоила доктор. — Вы пребывали в измененном состоянии сознания. У вас было то, что мы называем фуга. Фугой, или бегством, называют особое состояние расщепления личности, характеризующееся амнезией и реальным физическим уходом из предыдущей обстановки.
— Вы не осуждаете меня? — спросила Сивилла.
— Нет, не осуждаю, — ответила доктор. — Здесь не может быть места осуждению. Нам нужно поговорить об этом поподробнее. И сделаем мы это в пятницу.
Их час закончился. Сивилла, полностью контролируя себя, встала. Доктор проводила ее до двери и сказала:
