Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце
А потом я роняю бинокль, потому что на крыше того дома, за которым я наблюдаю, сидит пацан с телескопом и смотрит прямо на меня. И давно он там? Я изучаю его тайком, прикрывшись волосами. На нем какая-то странная шляпа, как в старых фильмах про гангстеров, а из-под нее во все стороны торчат светлые волосы, выгоревшие и спутавшиеся, как у серфингистов. Отлично, еще один дебил из этих. Я даже без бинокля вижу его ухмылку. Он что, смеется надо мной? Уже? Он что, думает, что?.. Наверняка, наверняка. Я весь напрягаюсь, ужас сдавливает глотку. Но, может, и нет. Может, его улыбка означает что-то вроде «привет, я тут новенький»? Может, он подумал, что я пианино заинтересовался? К тому же у дебилов обычно не бывает телескопов, да? А эта шляпа?
Я встаю, а он вынимает что-то из кармана, замахивается и швыряет что там у него было. Ого. Я вытягиваю руку, раскрыв ладонь, и что-то с силой ударяет прямо в центр. Мне кажется, эта штука прожгла мне в руке дыру и сломала запястье, но я не морщусь.
– Ловко поймал! – орет он.
Ха! Мне такое впервые в жизни говорят. Жалко, папа не слышал. Жалко, не слышал репортер из местной газеты. Вообще у меня аллергия на всякие игры, где надо бросать, ловить, бить ногами и вообще хоть что-то делать с мячом. Ноа у нас не командный игрок. Ну, блин. Да, революционеры не командные игроки.
Я осматриваю оказавшийся в моей руке плоский черный камушек. Размером примерно с четвертак, весь в трещинах. И что мне с этим делать? Я снова смотрю на того пацана. Он крутит телескоп, направляя его вверх. Не могу понять, что он за животное. С такими волосами, может, белый бенгальский тигр? А на что он смотрит? Я вообще никогда не задумывался о том, что звезды-то остаются на своем месте даже днем, когда мы их не видим. Он ко мне больше не поворачивается. Я кладу камушек в карман.
– Черт, где Ральф? – снова слышу я, поспешно спускаясь по лестнице с крыши. Может, он и есть Ральф. Наконец-то. Вот было бы в тему.
Я в итоге все же бросаюсь через дорогу, решив бежать в ШИК через лес, очень застеснявшись нового соседа. К тому же цвет везде уже вернулся на места, так что среди деревьев просто нереально круто.
Люди думают, что люди главное, но на самом деле нет; это деревья.
Я начинаю бежать, превращаться в воздух и синий уклон неба, оно кренится в мою сторону, а я погружаюсь в зеленый, в его разные-преразные оттенки, они смешиваются и переходят в желтый, офигенно желтый, а затем лобовое столкновение с фиолетовым, как ирокез, люпинов: они всюду. И я всасываю это все, все в себя, вовнутрь …(АВТОПОРТРЕТ: Мальчик взрывает гранату крутоты.), и я теперь стал счастлив, я задыхаюсь, хватаю ртом воздух, отчего кажется, что в твою никчемную жизнь втиснута тысяча жизней, и, даже не заметив как, я оказываюсь в ШИКе.
Две недели назад у нас кончились уроки, и я начал бегать на разведку сюда и подглядывать в окна студий, когда никого нет. Я хотел посмотреть на работы учеников, выяснить, лучше ли они, чем мои, мне надо было понять, реально ли у меня есть шанс. Последние полгода я почти ежедневно после школы рисовал маслом с мистером Грейди. По-моему, он хочет, чтобы я попал в ШИК не меньше нас с мамой.
Но работы, наверное, хранятся в каких-то специальных местах, потому что, сколько я ни шпионю, ни одной картины еще не увидел. Правда, случайно стал свидетелем того, как проводится занятие по рисованию с натуры в одном из корпусов, которые находятся в стороне от основного кампуса – одним боком он стоит среди старых-престарых деревьев. Убийственное чудо. Разве что-то может помешать мне посещать эти занятия? Тайно, ясное дело, устроившись возле открытого окна.
Так что вот я тут. До сих пор на обоих уроках на подиуме сидела настоящая живая голая девчонка с сиськами-бомбами. Мы делаем наброски на скорость, по три минуты на каждый. Это совершенно обалденно, даже с учетом того, что мне приходится вставать на цыпочки, чтобы посмотреть, а потом пригибаться и рисовать. Ну и что? Самое главное, что я слышу учителя и уже обучился новому способу держать уголь, и получается, как будто я рисую с двигателем.
Сегодня я прихожу раньше всех и жду начала урока, прижавшись спиной к теплой стене, солнце душит меня через просвет в деревьях. Я достаю из кармана черный камень. Почему тот пацан с крыши кинул мне его? И почему он мне так улыбался? Злости я в этом не увидел, правда, показалось скорее… тут в мои мысли врывается звук, точно издаваемый человеком: хрустят ветки, кто-то идет.
Я уже был готов рвануть обратно в лес, но тут краем глаза заметил какое-то движение с другой стороны здания, а потом снова услышал хруст – шаги удалились. И там, где до этого ничего не было, теперь на земле лежит коричневая сумка. Странно. Я немного жду, потом крадусь на ту сторону, выглядываю из-за угла: никого. Я возвращаюсь к сумке, мечтая о рентгеновском зрении, затем сажусь и встряхиваю ее одной рукой. Там оказывается бутылка. Я достаю ее: в ней джин «Сапфир», бутылка наполовину полная. Чья-то заначка. Я быстренько засовываю бутылку обратно в сумку, ставлю ее на землю и возвращаюсь на свою сторону. Да вы что? Я не хочу, чтобы меня с этим поймали и занесли в список тех, кто никогда не попадет в ШИК.
Я заглядываю в окно и вижу, что все уже собрались. Учитель с белой бородой и надутым, как воздушный шар, животом, который ему приходится придерживать руками, стоит возле двери с кем-то из учеников. А остальные устанавливают альбомы на мольберты. И я снова оказался прав. В школе даже не приходится включать верхний свет. У всех учеников светящаяся кровь. Все они революционеры. Полный класс Пузырей. Тут ни одного гаденыша, ни одного говносерфингиста, ни одной осы.
Открывается занавеска, и из раздевалки выходит модель, высокий парень в голубом халате. Парень. Он снимает халат, вешает его на крючок и голый идет на подиум, вспрыгивает на ступеньку, едва не упав, как-то шутит, что все смеются. Но я его не слышу, настолько громко колотится в моей груди сердце. Он совершенно голый, девчонки настолько не раздевались. И в отличие от девчонок, которые сидели, прикрываясь ладошками, этот парень встает на платформе и кладет руки на бедра в вызывающей позе. Боже. У меня дыхание остановилось. Тут кто-то что-то говорит, я снова не слышу, но модель улыбается, и при этом все черты его лица хаотично смещаются, и оно приходит в такой беспорядок, равного которому я ни разу не видел. Оно словно отражается в разбитом зеркале. Ух ты.
Я ставлю альбом к стене, придерживая его правой рукой и коленкой. Когда левая рука наконец прекращает дрожать, я начинаю рисовать. Я не свожу с него глаз, не смотрю на то, что делаю. Я прорабатываю его тело, стараясь почувствовать каждую линию и изгиб, каждую мышцу и кость, и все его тело проделывает путь от моих глаз до моих пальцев. Голос учителя напоминает плеск волн о берег. Я ничего не слышу… пока не раздается голос модели. Я даже не понимаю, сколько времени прошло, десять минут или час. «Может, перерывчик?» – предлагает он. Я обращаю внимание на английский акцент. Он встряхивает рукой, затем ногами. И я тоже, поняв, что все затекло, что правую руку я уже не чувствую, а от того, что я сидел на одном колене, другое, которое упиралось в стену, уже болит и отваливается. Я наблюдаю за тем, как он уходит в раздевалку, слегка пошатываясь, и тут до меня доходит, что та коричневая сумка – его.
Минуту спустя этот парень, надев халат, лениво проходит через весь класс к двери – двигается он, как клей. Он, наверное, учится где-то тут неподалеку в колледже, учитель говорил такое о позировавшей девочке. Но он выглядит моложе, чем она. Я не сомневался, что он идет к сумке, даже прежде чем почуял запах сигаретного дыма и услышал шаги. Я думаю о том, чтобы удрать в лес, но не могу двинуться с места.
Он заходит за угол и тут же опускается на землю, съезжая спиной по стене. Меня, сидящего всего в нескольких метрах, он не замечает. Его синий халат сверкает на солнце, как у короля. Парень тушит сигарету об землю, а потом хватается руками за голову – погодите-ка, что-что? И тут я вижу. Вот это его настоящая поза, голова, обхваченная руками, и от него ко мне огромными прыжками скачет печаль.
(ПОРТРЕТ: Мальчик превращается в пыль.)
Он тянет руку к сумке, берет бутылку, снимает крышку, а потом начинает глотать с закрытыми глазами. Алкоголь однозначно не пьют так, словно это апельсиновый сок. Я понимаю, что мне не следует на это смотреть, понимаю, что сюда посторонним вход воспрещен. Но я совершенно не двигаюсь, мне страшно, что он меня учует и поймет, что его видели. Парень прижимает бутылку к лицу, словно компресс, проходит несколько секунд, он все еще сидит с закрытыми глазами, а солнце освещает его так, словно он избранный. Он делает очередной глоток, после чего открывает глаза и поворачивается в мою сторону.
Мои руки взлетают, чтобы закрыть меня от его взгляда, а он сам удивленно подскакивает:
