Фристайл. Сборник повестей (СИ) - Сергеева Татьяна Юрьевна
— Ты представляешь, мы с папой так здорово играли! Так долго! Он пришёл с работы и не лёг спать! Он же не всегда спит…
Никите стало стыдно. Но что он может теперь сделать со своей жизнью?
Иногда он вспоминал об отце. Его визитная карточка лежала дома в ящике компьютерного стола. Он брал её в руки, вертел, машинально глядя на номер Хабаровского телефона, — и убирал обратно в стол. Как всё изменилось за эти семь лет!
Кем он тогда был, когда отец вдруг внезапно появился в его жизни? Да никем! Метался в поисках работы в полном безденежье и бесконечном чувстве вины перед женой и ребёнком. И в то же время, он был уверен, что сможет выйти из этой, казалось бы, безвыходной ситуации. Именно поэтому предложенная помощь от внезапно появившегося папаши его унизила и оскорбила. Он сам, он всё сделает сам, он не нищий и в подаяниях не нуждается! Прошло семь лет и что же? Никита добился того, что хотел. Он работает в стационаре, заведующий отделением, отвечает головой за подчинённых и бывает, что спасает от неминуемой смерти пациентов. Конечно, его нынешнее положение не для слабых, не всякий даже очень опытный специалист выдержит такую нагрузку — один на четырёх ставках… И деньги за свои титанические усилия он получает копеечные. Но они с Верой оба работают. Лишних денег, конечно нет, но на жизнь хватает. Даже старенький «Жигулёнок» умершего тестя на колёсах. За эти годы Никита стал ассом в ремонте старых машин. Водительские права он получил ещё в армии, сам напросился на курсы, командир части ходатайствовал, ему не отказали, конечно. Вера закончила автошколу уже здесь и справлялась с вождением довольно успешно. Конечно, машину надо было давным-давно списать и приобрести новую, хотя бы подержанную, у кого-нибудь с рук. Но пока на это не хватает денег, хотя понемножку они пытаются откладывать. Тёща, помимо забот о внуке, постоянно поддерживает их урожаем со своего огорода, на котором трудится с раннего утра до позднего вечера: овощей они не покупают, а о бесконечных банках с консервами, заготовленными на зиму— и говорить нечего. В общем, сейчас он, Никита — самодостаточный человек. И, надо позвонить отцу, если только этот номер до сих пор принадлежит ему. Позвонить и, хотя бы через столько лет, поблагодарить за помощь, которую он оказал в самое тяжёлое время для их семьи. И на очередном дежурстве Никита, наконец, решился и набрал Хабаровский номер, не забыв о разнице во времени. Ему ответил спокойный мужской голос немолодого человека.
— Добрый вечер (в Хабаровске в это время был вечер)… Я могу поговорить с Петром Васильевичем?
— Я Вас слушаю.
Никита решился не сразу, замолчал. Отец нетерпеливо покашлял.
— Пётр Васильевич, это — Никита. Ваш сын.
Теперь замер отец, очевидно, не сразу поняв сказанные слова. Потом заговорил быстро.
— Это очень хорошо, Никита… Это прекрасно! Где ты сейчас живёшь? Я за эти годы несколько раз был в Петербурге, в вашей квартире никого не мог застать. Пытался тебя найти, у меня ничего не получилось…
Никите вдруг стало совершенно легко.
— Я хочу поблагодарить Вас за давнюю помощь, Вы нам тогда очень помогли. Извините меня за поведение, у нас с женой было тогда очень тяжёлое время…
Они говорили недолго. Отец сообщил ему, что через неделю у него начинается отпуск, и он полетит в Петербург, оттуда сразу позвонит, а потом приедет к Никите.
— Вы можете приезжать в любом составе. У нас квартира небольшая, но в городе есть вполне приличная гостиница, я хорошо устрою Вас, не беспокойтесь.
— Я не женат, Никита, по-прежнему живу один, один и приеду.
На том и порешили. Почему-то на душе стало как-то особенно хорошо. Какая-то заноза из сердца была извлечена.
В кабинете, несмотря на распахнутые настежь окна, было нестерпимо душно.
В дверь постучались, не дожидаясь ответа в неё протиснулся толстый пожилой армянин Ашот Арменович Балавян. Глава многочисленного семейства Балавянов. Лет десять назад приехали они с братом в этот маленький городок и открыли здесь, небольшой поначалу, кондитерский цех. В нём тогда работали одни Балавяны, славящиеся по всей Армении своим кондитерским искусством. Печенье — простое, с фруктовыми начинками и фигурное, необычные по своему виду и вкусу конфеты очень понравились жителям Вологодчины. Их стали продавать не только в Череповце и в самой Вологде, но иногда попадали они и в Петербург. К первому цеху был вскоре пристроен второй, и уже на глазах Никиты и Веры появилась в их городке небольшая кондитерская фабрика.
Неделю назад Никита прооперировал Ашоту Арменовичу гнойный аппендицит. Всё прошло хорошо, больной должен был завтра выписаться домой.
— Я оформил Вашу выписку, Ашот Арменович. Завтра после одиннадцати часов заберёте её у старшей медсестры…
— Я вот что хочу сказать, Никита Петрович… — С мягким армянским акцентом произнёс больной. — Я тут достаточно долго пролежал. Всё понял: в какой ты сейчас духоте работаешь. И в кабинете, и в операционной, ну, и реанимация не лучше… А зимой здесь, наверно, северный полюс. Так вот… Мы с роднёй посоветовались и решили помочь тебе. Во-первых, поставим, стеклопакеты… Как тут получается: одно окно в ординаторской, три — в операционной, и три — в реанимации… Значит — семь. И там же — три кондиционера. Это всё. Больше у нас не получается. Об остальной больнице пусть ваше начальство беспокоиться.
Никита даже опешил от такой щедрости.
— Ну, Ашот Арменович, у меня даже слов нет…
— Ну, и не надо… Ты тут один за всех работаешь, я понял. Столько народу в городе тебе спасибо говорят. Не твоё дело решать хозяйственные вопросы. В понедельник мой экономист к вашему подойдёт, они всё посчитают. Работников мы тоже найдём, пока фабрику строили, поняли, кто — халтурщик, кто — мастер. Будет у нас такая спонсорская помощь, как у вас русских говорят, комар носа не подточит.
Никита поблагодарил, как умел, и взмолился, по поводу изобилия сладостей в своём доме.
Пока кондитер лечился в хирургическом отделении, квартира Быстровых была заполнена самыми разными коробками с печеньем, сухими тортами и конфетами. Никита с Верой к сладкому относились равнодушно, но зато Димасик был в восторге и радостно визжал, когда на пороге появлялся очередной даритель с коробками конфет и печенья. Вера призвала на помощь всю свою фантазию, чтобы придумать, куда спрятать от него лишнее.
— Прямо хоть к себе под подушку клади…
— У тебя в животе от сладкого все кишки слипнуться… — Пугал Никита сына, который, впрочем, плохо представлял, что такое кишки.
В конце концов, все эти накопившиеся сладости были отправлены на хранение к бабушке, которая тоже на конфеты уже не могла смотреть.
— Пожалуйста, умоляю! Армен Ашотович, у нас с женой уже сахар в крови зашкаливает, у сына — аллергия появилась на сладкое. Всё очень вкусно, только слишком много. Пожалуйста, обещайте, что вчерашняя посылка была последней!
Балавян польщённо улыбнулся.
— Согласен. Только в дальнейшем — если что надо будет, гости приедут или для подарка… — Сразу ко мне.
Никита облегчённо вздохнул.
Кондитер своё обещание выполнил. Через неделю в ординаторской, операционной и реанимации стояли в окнах новые стеклопакеты. Два молодых весёлых механика установили кондиционеры. Конечно, пришлось несколько дней потерпеть визг и скрежет дрелей и перфораторов, но это были такие пустяки! Медики после летней изнуряющей духоты почувствовали себя, словно в раю, и благодарили за это почему-то Никиту. Он отшучивался, звонил Балавяну и передавал все слова благодарности по назначению.
К ночи больница стихала. Иногда выдавался тихий вечер, когда из приёмного отделения никто не звонил, и в реанимации, видимо, тоже всё шло своим чередом.
Никита, наконец, отложил авторучку — от бесконечной писанины занемела рука. Интерн с назначениями больным справился уверенно, никаких дополнений не понадобилось. Кажется, теперь можно расслабиться. Сегодня день был полегче, чем иногда выпадал: плановых операций он не назначал, и скорая экстренных больных тоже не привозила. Никита глотнул холодный кофе, который с середины дня стоял на столе. Под кофейной кружкой лежал изрядно помятый листок бумаги со стихами. Он усмехнулся. Однажды, когда он, кажется, совсем отупел от бесконечных дел на дежурстве, поздним вечером пришли на ум эти первые строчки стихотворения, к которым он теперь иногда дописывал, дополнял следующие, посмеиваясь в душе над сами собой: тоже мне поэт… Но это отвлекало, и даже снимало ненадолго постоянный прессинг.
