Виталий Безруков - Есенин
Хозяин подошел к нему с корзиной, набитой всякой снедью: фруктами, зеленью, жареной курицей, сыром и большущей бутылкой вина. Сняв с головы огромную кепку, он поклонился:
— Я слышал про вас от ваших друзей, они здесь частые посетители. Теперь всем буду показывать: «Здесь сидел за столом сам Есенин с нашими лучшими поэтами». Заходите еще! Паоло, не обижайся за хаши!
Увидев, как Паоло достает деньги, всплеснул руками:
— Как можно! Какие деньги?! Вах! Такая честь! Внуки мои гордиться будут! Сакартвело!
— Спасибо, отец! — обнял Есенин хозяина.
Серные тифлисские бани были действительно восьмым чудом света.
Весь в мыльной пене, на лавке разлегся Есенин, и банщик стал делать ему массаж. Он бил его по спине кулаком, загибал с хрустом руки, ноги и в довершение, сполоснув в тазу ноги, встал поэту на спину и начал осторожно топтать; во время этой процедуры Есенин застонал от удовольствия. Завернутый в простыню, как римский патриций, вошел Табидзе, и следом Паоло с Георгием.
— Ну, как тебе наши бани? — Табидзе что-то сказал по-грузински банщику, и тот засмеялся, продолжая прогуливаться пятками по есенинскому позвоночнику.
— Хо-ро-шо! Здо-ро-во! Ой, бля! Он меня всего изломал, какой-то варежкой, шершавой, как наждак! Всю кожу содрал!
— Это называется «кхеса», ею старую кожу стирают! А как бассейн? Серная вода? — горделиво поинтересовался Табидзе.
— Ой, не могу, все, хватит! Паша, скажи ему, всю душу мне раздавил! Ой, бля!
Яшвили засмеялся и сказал по-грузински:
— Хватит, замучил гостя!
И банщик тут же послушно прекратил «измываться». Он набрал полный таз талой воды и окатил ею лежащего в изнеможении Есенина. Табидзе помог ему подняться и накинул на него простыню:
— Теперь отдыхать!
Они вошли в небольшую комнату с широкими диванами вдоль стен. На низеньком столике в центре была разложена закуска и расставлено вино — все, что дал им гостеприимный хозяин хашной. Есенин, с головой закутавшись в простыню, рухнул на диван.
— Век помнить буду! Чудо! Действительно заново родился!
— Как ты там сказал? После бани что?.. — лукаво спросил Паоло, разливая вино в изящные тонкие стаканчики.
— Это не он сказал, а Бог сказал: «После бани надо выпить «Мукузани»!»
— Ты великий поэт, Леонидзе, — похвалил Тициан друга. — Бани! Мукузани! Хорошая рифма! Мукузани так мукузани! Будем здоровы, друзья! — Они не торопясь, с наслаждением выпили прохладное вино. Леонидзе, всерьез восприняв похвалу друга, вдохновился:
— Экспромт, друзья! Экспромт!
Наполни свой бокал, Сергей,
Заздравный кубок с нами пей!
Быть может, вспомнишь наши бани,
Как пил ты с нами «Мукузани»,
И чачу пил, и «Хванчкару»,
«Киндзмараули»! Не совру,
Если скажу: был пир горой,
Когда мы встретились с тобой!
— Браво, Георгий! Молодец! Красивые стихи!
— Ты мне их обязательно запиши! — попросил Есенин. — Возьму на память о нашей встрече!
Поэты прилегли, откинувшись на спинки диванов и потягивая вино маленькими глотками.
— Ты можешь поспать, Сергей, — предложил Паоло, видя, что Есенин задремывает, — тебя здесь никто не потревожит.
— Прости, Сергей, я все хочу спросить, как там Сталин, — спросил Табидзе. — Ты говорил, что виделся с ним…
— Виделся, друг! — пробормотал Есенин, не открывая глаз. — В Кремль меня вызывали, он пригласил: лично встречался.
— Тебя одного? Вах! — недоверчиво покосился на него Яшвили.
— Нет, еще Маяковского, по-моему… сейчас не помню, но беседовали мы один на один.
— О чем, если не секрет? — полюбопытствовал Леонидзе.
Есенин ответил, засыпая и еле ворочая языком:
— Никаких секретов… разговор… разговор шел о… о необходимости перевести на русский язык вас… современных грузинских поэтов… — еле договорил он и словно провалился в объятия сна.
Сон первый— Я пригласил вас, товарищ Есенин, как одного из первых поэтов России, — говорил Сталин, попыхивая трубкой и прохаживаясь взад-вперед по кабинету. — Советская власть, Сергей Александрович, протягивает вам руку… Я понимаю, вам трудно поверить: облаянный и оболганный газетной сволочью, с клеймом хулигана, скандалиста и антисемита, вы все равно выше этих бездарей и мерзавцев, носящих за пазухой камень против Советской власти.
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
Так, кажется, у Пушкина, а, товарищ Есенин? — Сталин остановился около Есенина. — Вы самый популярный поэт, в литературных кругах на самом высоком счету… Так помогите нам! Не молчите, «потупя очи долу»!
— У вас есть придворный поэт — Демьян Бедный! — ответил уклончиво Есенин.
— «Ефим Лакеевич Придворов», — засмеялся Сталин, — так, кажется, вы его назвали? Вы думаете, Сергей Александрович, я не могу отличить зерна от плевел? Демьян Бедный — очень бедный! Талантом бедный! Талантом!
— Маяковский талантливый!
— Я с ним уже разговаривал… Он слишком прямолинеен в своей агитации… Не зажигает! Надо тоньше, глубже, душевнее! А он горланит… «Во весь голос»! Когда слишком громко — перестаешь верить!
— Вам нужна моя душа? — спросил Есенин, глядя на Сталина.
— «Отдам всю душу Октябрю и Маю, но только лиры милой не отдам!» Я верно вас процитировал? — Сталин хитро сощурился. — Нам нужна ваша лира, товарищ Есенин! Лира!.. — Он опять заходил по кабинету. — Вы могли бы, к примеру, перевести на русский язык современных грузинских поэтов. Необходимо поднять знамя грузинской поэзии! Смычка поэтов разных народностей, по примеру смычки рабочих и крестьян, очень поможет нам в национальном вопросе. Как вы на это смотрите? — Он строго посмотрел Есенину в глаза.
— Как на правительственный заказ! — откровенно ответил Есенин.
— Не в бровь, а в глаз! — похвалил его Сталин за честный ответ. — Покажите пример! Стряхните с себя этих прилипал: они тянут вас на дно! Мешают вам плыть, как большому кораблю! Откровенно скажу вам, Сергей Александрович, мне глубоко импонирует ваша творческая независимость, но… — Он помолчал, попыхивая трубкой, и серьезно закончил: —…жить в обществе и быть вне общества невозможно. Подумайте! Вам надо определиться, с кем вы? Советую протянуть нам свою руку! Что вы скажете?
Есенин с грустью посмотрел Сталину в глаза:
— Если я не протяну вам руку, могу протянуть ноги, не так ли, Иосиф Виссарионович?
