Пол Скотт - Жемчужина в короне
А если не Роналд, тогда, значит, Гари сам забрал велосипед, а потом с перепугу бросил около дома. Но я не думаю, чтобы Гари перепугался.
А вот я запаниковала. Я попросила Лили уйти. Стала думать, и картина постепенно прояснилась. Да, Роналд обыскал Бибигхар, нашел велосипед, погрузил в машину, потом поехал через мост в сторону базара Чиллианвалла, допросил стрелочника у переезда, нашел «приятелей» Гари, арестовал их, доехал до Гариного дома, подбросил велосипед, а потом ворвался в дом. А когда Гари арестовали, в его комнате, наверно, учинили обыск. Успел ли он уничтожить мое письмо с просьбой прийти в Святилище? Наверно, успел, потому что об этом письме никто ни разу не упомянул. Может быть, он только это и успел сделать, если, конечно, не уничтожил его еще раньше. Фотография, которую я ему подарила, упоминалась. Роналд забрал ее как «улику» — ту самую фотографию, которую я послала тебе, которую Гари помог мне выбрать из пробных снимков в чуланчике у Субхаса Чанда. На неофициальном расследовании в доме Макгрегора мистер Поулсон сказал: «В комнате у мистера Кумара была ваша фотография. Это вы ему подарили?» Понимаешь, он как будто старался установить, что Гари мною бредил и украл фотографию, чтобы молиться на нее по ночам, и как будто давал мне возможность публично отречься, перейти на их сторону, разделаться с моими дурацкими понятиями о лояльности и, не выдержав этой канители, признаться, что была влюблена, что Гари беззастенчиво и расчетливо играл на моих чувствах, что для меня счастье рассказать наконец всю правду, что я одумалась, уже не боюсь его, а тем более не влюблена, что он грубо надругался надо мной, потом подверг последнему унижению — уступил меня своим дружкам и потом пробовал запугать, грозил убить, если я его выдам, и угрозу эту, мол, нетрудно выполнить, раз англичан не сегодня завтра отсюда вышвырнут. О, я знаю, что было у них на уме — хоть это, может быть, и шло вразрез с их личными мнениями, — знаю, во что они считали себя обязанными верить ввиду сложившейся обстановки. В комиссию по неофициальному расследованию, или как она там называлась, вошли трое: мистер Поулсон, один весьма растерянный и смущенный молодой чиновник-англичанин, фамилии не помню, и судья Менен; и только судья Менен — председатель комиссии, сохранял полное спокойствие. Мне показалось, что спокойствие это порождено усталостью, чуть ли не безнадежностью. Но все-таки его присутствие подбодрило меня — не только потому, что он индиец, но и потому, что я была уверена: его бы здесь не было, будь у них хоть капля надежды, что обвиняемые предстанут перед ним в окружном суде. Если б расследование привело к результатам, на которые комиссия уже не надеялась, но которых английская община все еще требовала, дело пришлось бы передать в верховный суд провинции. Но я забежала вперед. Надо вернуться к вечеру 10-го, когда я попросила Лили уйти и в полном ужасе стала думать и прикидывать, что они могли найти такого, что указывало бы на Гари, и кого арестовали, кроме него, и что те люди могли сказать. И тут мне открылось, до чего же тупо, чисто по-английски я решила, что у Гари все будет в порядке, если я скажу, что он не виноват. Я убежала от Гари, вообразив, что помогу ему уже тем, что не буду с ним рядом. Но теперь я представила себе, как он стоит у ворот Бибигхара, совсем один. Тетя, милая, что он стал делать? Пошел искать велосипед и увел его, вообразив, что этим поможет мне? Или двинулся домой пешком? Когда я вернулась домой, у меня на лице и на шее была кровь, это мне Анна сказала. Наверно, Гари прижался ко мне лицом, когда обнял меня. В темноте я не видела, сильно ли они его поранили. И не спросила. И не подумала. Когда Роналд к нему ворвался, он, оказывается, как раз умывался. Они, конечно, пытались доказать, что это я его поцарапала, когда отбивалась от него. Но я теперь могу думать только о том, как бездушно я его бросила, и ему пришлось в одиночку все скрывать, все отрицать, потому что я его об этом просила, но скрывать и отрицать с этими ссадинами на лице, которых он не мог ничем объяснить. Когда на расследовании разговор зашел о том, что лицо у него было поранено, я сказала: «Почему вы спрашиваете об этом меня? Спросите мистера Кумара. Я не знаю. Его там не было». Мистер Поулсон сказал: «Его спрашивали, он отказался отвечать» — и перешел к другому вопросу. Роналд как раз в это время делал свое сообщение. Я в упор на него посмотрела, но он отвел глаза. Я сказала: «Может быть, он повздорил с полицией. Это было бы не первый раз, что его ударил полицейский чин». Не помогло. И не надо было это говорить в ту минуту, в той обстановке. Это вызвало сочувствие не столько ко мне, сколько к Роналду. Но мне было все равно, я так и этак уже ненавидела себя. Ненавидела, потому что поняла, что Гари поймал меня на слове и не сказал ничего, буквально ничего. Так-таки ничего, хотя против него нашли столько улик, а я не предусмотрела такой возможности, когда убежала и бросила его одного.
Они, наверно, мучили его? Может быть, даже пытали? А он не сказал ничего, ничего. Когда его пришли арестовать, он так и стоял — лицо в ссадинах, мой портрет у него в комнате, мой велосипед у его дома — и не сказал ничего. Как-то раз, во время этих бесконечных вопросов и ответов, Лили мне сказала: «Он не хочет рассказывать, где был и что делал. Он отрицает, что был в Бибигхаре. Говорит, что не видел тебя с того вечера, когда вы с ним были в храме. Но не говорит, как провел время после того, как ушел из редакции, и до начала десятого, когда вернулся домой. А вернулся он, очевидно, почти одновременно с тобой, Дафна».
И конечно, было еще много такого, чего я не учла или не знала. Что Роналд еще до того побывал у миссис Гупта Сен, и в доме Макгрегора, и в Святилище. Когда мы с Гари расстались, он, наверно, решил, что ему нужно только притвориться, будто он весь вечер был дома, убедить тетю Шалини поклясться, что он был дома, если ее об этом спросят, а не то выдумать еще какую-нибудь басню. Но Гари был не мастер выдумывать басни. Я не дала ему даже возможности успокоить меня, сказать — как я разрешила бы сказать англичанину: «Ну сама подумай, если я не был здесь, в Бибигхаре, так где я, черт возьми, был? Как ты предлагаешь мне объяснить, почему у меня распухла губа, или подбит глаз, или щека рассечена» — или что там с ним было.
Я не дала ему такой возможности, потому что даже в минуту паники мной руководило ощущение превосходства, уверенность, что я-то знаю, как будет лучше для нас обоих, потому что благодаря моему цвету кожи я автоматически оказывалась в лагере тех, кто никогда не лжет. Но эту простенькую колониальную схему мы давно переросли. Мы создали робота-судью, весьма несовершенного. Остановить его работу мы не можем. Он работает на нас даже тогда, когда нам этого меньше всего хочется. Мы создали его, чтобы доказать, какие мы справедливые и цивилизованные. Но это белый робот, он неспособен отличить изнасилование от любви. Он понимает только физическую близость и понимает ее только как преступление, потому что и существует только для того, чтобы карать за преступления. Он покарал бы и Гари, и, если считать, что физическая близость между людьми разных рас — преступление, кара была бы справедливой. Возможно, когда-нибудь кто-нибудь перепутает провода или подключит к нему специальное устройство, чтобы он сделался беспристрастным и перестал различать цвета, и тогда он, вероятно, разлетится вдребезги.
* * *После того как я узнала от Лили, что Гари арестован, и немного подумала, я вызвала Раджу и сказала, что хочу видеть Поулсона-сахиба. Свой страх я подавила. Я была очень рассержена, сердилась даже на Лили. Мне казалось, что она подвела меня, раз допускает, чтоб Гари держали под стражей. Она была со мной очень терпелива, но мы, как никогда раньше, стали чужие друг другу. Она сказала, что, если я правда хочу поговорить с мистером Поулсоном, она ему позвонит. Наверно, подумала, что я решила во всем признаться. Она знала, что до тех пор я лгала. Но для нее правда была бы не лучше, чем моя ложь. Ведь это она ввела Гари в наш дом, а он был индиец. Ее соотечественник. Дня два после Бибигхара я чувствовала себя втирушей, одной из ее «гарпий», которая каким-то непостижимым образом вторглась в жизнь индийской семьи, а теперь отсиживается у себя в комнате, охраняя то, что еще осталось от ее расовой неприкосновенности.
Мистер Поулсон явился вечером. Лили привела его ко мне. Спросила меня, уйти ей или остаться. Я ответила, что, пожалуй, лучше нам с мистером Поулсоном поговорить вдвоем. Как только она ушла, я спросила: «Почему вы мне не сказали, что вчера вечером арестован Гари Кумар?» Вообще-то он мне нравился, но в тот день я его презирала. Как, впрочем, и всех на свете. Он готов был сквозь землю провалиться. Сказал, что Гари арестовали, потому что улики указывали на него, хоть я и «полагаю», что он не виноват. Я сказала: «Какие улики? Какие улики могут перевесить мои показания? Вы все, наверно, с ума посходили, если думаете, что можете что-нибудь ему пришить».
