Владимир Яременко-Толстой - Мой-мой
– Марко, ты не спешишь?
– Да, вроде бы, нет.
– Тогда пошли с нами. Мы только из-за стола, вышли немного прогуляться. Закуски и водки еще полно. Надо догнать Таню и Лешку.
Но Таню и Лешку догонять не приходится, они сами возвращаются нам навстречу в поисках пропавшего Андрея. Таня оказывается хрупкой приятной женщиной, женой Андрея, а Лешка – другом Катьки, приехавшим с ней из Харькова. Лешка говорит на местечковом харьковском диалекте, чем смешит своих питерских знакомых.
– Марко, а ты по-прежнему коммунист? – спрашивает меня Андрей.
– Конечно, – не моргнув глазом, отвечаю я. – Как и мой папа, он совсем недавно был избран членом итальянского парламента от коммунистической партии.
– Ну, ладно, не будем об этом. Скажи лучше, как твои дела и надолго ли к нам?
– Хочу немного пожить в России, я ведь, как ты знаешь, люблю эту страну.
– А откуда ты так хорошо знаешь русский язык? Об этом я хотел спросить тебя еще пять лет назад, но тогда мы не очень много общались.
– Все весьма просто, – самым бесстыжим образом вру я, – мой папа работал в Москве, когда я был маленьким. Он занимал должность военного атташе. Таким образом, мы почти семь лет прожили в России. Поэтому русский я знаю с детства.
– Понятно, Марко! Хорошо, что мы тебя встретили. Сейчас выпьем водки.
– С удовольствием, Андрей. Скажи, а ты далеко живешь?
– Нет, совсем рядом, на Чайковского 22. Мы уже почти что пришли.
Нам вот в эту подворотню и на последний этаж. Точно, ты же у меня еще не был!
В квартире Андрея и Тани за кухонным столом сидит еще одна гостья
– белокурая немка Верена, которая снимает у них комнату. Пока хозяева суетятся, дорезая хлеб и приготовляя салат из морской капусты с чесноком, я успеваю переговорить с Вереной по-немецки. Он чуткого немецкого ужа мне не удается утаить свое венское произношение. Объясняю его тем, что моя бабушка была из Вены, и я часто ее навещал, гостил помногу месяцев, поэтому-то и знаю немецкий. Немка симпатична, но ведет себя асексуально, и я быстро теряю к ней интерес. Стол ломится от закусок, кроме различных салатов, на нем лежит украинское сало и стоит украинская перцовка.
Когда водка кончается, Андрей с Лешкой, с которым они, оказывается, вместе служили пограничниками на Дальнем Востоке, идут в магазин за новой бутылкой, а Таня показывает мне квартиру и картины – свои и Андрея. Они оба – художники. В детской комнате стоит клетка с волнистым австралийским попугаем Соней. Самого чада нет, оно отправлено в лагерь.
– Представляешь, Марко, – говорит мне Таня. – Соне однажды принесли самца-попугая. Поначалу она была рада, а потом его бедного затравила и загоняла, он чуть не умер. Пришлось отдавать его обратно. Вот как у попугаев бывает, как у людей!
Опорожнив очередную бутылку, мы решаем выйти на улицу, громыхающую ливнем и летней грозой, вдруг разразившейся, чтобы посмотреть на разведение Литейного моста. Катька и Лешка в Питере первый раз – им интересно.
– Ребята, следите за Катькой, – озабоченно говорит Лешка, – когда она пьяная, она имеет обыкновение убегать. Город она не знает, адрес тоже. Заблудится и пропадет.
Но Катька уже убежала. Дверь на лестничную клетку открыта, а ее и след простыл. Встревоженный Лешка с матами и проклятьями бросается вниз по лестнице ее ловить. "Как это по-харьковски" – думаю я, – "она убегает, а он – ловит".
По мокрому асфальту, обильно политому пронесшейся над городом непогодой, мы выходим на Литейный проспект и устремляемся к Неве в жидком потоке струящихся к ней людей и туристов. Мы опоздали, мост уже развели. Он торчит перед нами, как хуй, как отвесная крутая стена, как жизненный тупик, как одно из чудес света. По реке, сверкая многочисленными огоньками, пошли огромные океанские лайнеры, раскачивая волной поплавки многочисленных питерских рыбаков, промышляющих ловом рыбки-корюшки. В воздухе царит ощущение праздника. Вокруг празднично одетые люди. В чем же дело?
– Это школьники, – замечает Андрей, – сегодня у них выпускной вечер.
– А какое сегодня число?
– Двадцатое, то есть, даже уже двадцать первое июня.
Двадцать первое июня 2001-го года. Значит, я не сплю семнадцатый день. Я еще жив. Я бодр, пьян, весел, молод. Я мечу взгляды на беснующихся повсюду хмельных выпускниц, орущих и пьющих шампанское прямо из бутылок и пригоршней, взъерошенных, раскрасневшихся и возбудившихся неясными жизненными перспективами, встающими перед ними подобно Литейному мосту или хую, на который им не терпится поскорей наброситься, оседлать своими юными упругими чреслами, способными вместить в себя "нечто", чтобы проскакать по жизни куда-то, неизвестно куда, зачем и к чему…
А выпускниц становится все больше и больше. Их подвозят целыми автобусами и выгружают на гранит набережной, на дорожный асфальт. Пахнет рыбкой-корюшкой, гниющими водорослями, духами, теплоходным дымом, алкоголем и перегаром. Андрей о чем-то говорит мне, и я заставляю себя его слушать.
– Как хорошо, Марко! Но я знаю, что что-то не так. В моей жизни произошла какая-то ошибка. Мне 38 лет, у меня часто болит спина и есть семья, к которой я сильно привязан, а как хочется большего! Хочется оторваться от быта, броситься в беспредел, но я боюсь ранить близких мне людей и поэтому я не бросаюсь. Когда я переехал сюда с юга в середине восьмидесятых, я пил и гулял, плевал на всех и на все. У меня была тогда девушка, которую я легкомысленно бросил однажды осенью, оставив стоять в слезах на Пантелеймоновском мостике. Весной из Фонтанки выловили ее труп.
– Вот она – блядь! – кричит появившийся из-под моста Лешка, волоча за собой упирающуюся Катьку. – Привязалась к какому-то мужику и с ним целовалась.
– Отдайте, пожалуйста, мой пиджак! Там документы и деньги. Я ей его на плечи набросил – холодно, а она в одном платьице здесь бегала, – умоляет семенящий за ними невысокий лысовичок.
Лешка снимает со своей девки чужой пиджак и отдает его дяденьке, набрасывая ей взамен на плечи свою курточку.
– Ты должен поступить так, как ты считаешь нужным, – говорю я
Андрею.
Он кивает и плюет в реку. Из остановившегося возле нас автобуса вываливают засидевшиеся в нем радостные выпускники. Одна девица с длинными светлыми волосами настраивается сфотографировать свою подругу на фоне вздыбившихся фонарных столбов на опрокинутой плоскости моста. -Давайте, я сниму вас вместе, – предлагаю я.
Бегло окинув меня взором, она передает мне в руки свой дешевый фотоаппарат-мыльницу. Я щелкаю, но он не щелкает, кончилась пленка.
– Меня зовут Марко, – говорю я.
– Ты откуда? – спрашивает она.
– Из Италии.
– Ой!
– Давай встретимся завтра?
– Я запишу тебе мой телефон. Есть чем и куда? Нет? Тогда я сейчас, – сломя голову она бежит к автобусу, мелькая белыми ляжками под платьем.
Краем глаза я замечаю, как вырвало Катьку и как Андрей с Лешкой повели ее под руки по направлению к дому. Выпускница, проворно сбегавшая за сумочкой, порывшись, достает оттуда косметический карандашик и клочок бумаги. "Инна" – записывает она.
– Звони, только не днем, а вечером, днем я буду еще отсыпаться.
Найдешь меня по одному из этих двух телефонов – или у мамы, или у бабушки.
– Ладно, до завтра! Мне надо бежать – догонять моих друзей!
Однако, отойдя на несколько шагов, я решаю никого не догонять, а пойти вдоль набережной к дому. На душе у меня смешно и весело. Я – Марко. Как приятно побыть иногда кем-то другим. Завтра я встречусь с длинноволосой выпускницей Инной, чтобы разыграть перед нею прекрасный театр, чтобы пробудить в ней мечтательность и чувственность, а затем соблазнить, растлить, развратить. Кажется, я готов к новому любовному приключению. У меня есть новое имя, остается придумать фамилию.
"Марко, Марко… Марко Поло!" – неожиданно осеняет меня. – "Решено, я назову себя – Марко Поло, и переделаюсь в итальянца! Сегодня у меня получалось неплохо. Я знаю какое-то количество итальянских слов и фраз, и, когда меня несколько раз спрашивали, что значит то, что значит это, я не попал впросак, а отвечал правильно. В Италии я бывал достаточно часто, смогу рассказать много всякий историй. Буду говорить, что учусь здесь в Европейском университете на Гагаринской, пишу диссертацию по политологии. Жизнь прекрасна и в ней всегда есть место для измененной реальности".
Незаметно для себя я дохожу до Потемкинской и останавливаюсь перед пииным домом. Ее машина стоит во дворе. Сегодня 21-ое июня, сегодня она уезжает в отпуск. Окно ее кухни не светится, но мне кажется, что в его темноте я вижу два светящихся желтых треугольничка – зловещий взгляд волков и оборотней, пронизывающий меня насквозь. Но я его не боюсь. Я спокойно встречаюсь с ним своими глазами.
"Я люблю тебя, Пия Линдгрен, моя кармическая половина и моя женщина. Уезжай, я тебя отпускаю! Стало быть, нам не суждено быть вместе. Но браки заключаются на небесах, там заключен и наш брак. Он заключен там давно. Я уверен, что я встречал тебя в своих прошлых жизнях в других женских обликах, но раньше ты каждый раз убивала меня. Вот почему ты не давала мне досмотреть сцены кармических воспоминаний в твоих глазах во время нашего незабываемого слияния на диване Министерства Иностранных Дел Финляндии, ты об этом знала и не желала, чтобы я это увидел. Может быть, ты была моей пра-пра-бабкой Софьей Андреевной Толстой, убившей моего пра-пра-деда? Как знать? Но в этот раз мне что-то удалось изменить. В этот раз ты меня не убьешь!"
