Альбер Коэн - Любовь властелина
На следующий день — сладостное ожидание, неповторимо, чудесно, тщательно готовиться, чтоб быть красивой для него, чтоб быть красивым для нее, о, эти встречи после разлуки, лучшие часы, когда так интересно быть вместе, говорить без конца, любоваться друг другом, такими безупречными и прекрасными, но властно вмешивается желание, и нежные враги меряются силами, желая одолеть друг друга.
Ариадна ждала его на пороге, прекрасная в своем льняном платье, о, Ариадна, ее божественные формы, тайна ее красоты, поражающей в самое сердце, о, Ариадна, ее узкое лицо архангела, ее божественные формы, тайна ее красоты, которая пугала восхищенного любовника, задумчивые уголки губ, надменный нос, о, ее походка, ее груди — горделивые и дерзкие, ее нежные гримаски, когда она смотрела на него, о, как взметался подол ее платья, когда она оборачивалась и бежала к нему, бежала, чтобы порывисто спросить его, любит ли он ее, и потянуться к нему губами.
О, радости, все их радости, радость, когда они оставались одни, и радость, когда они были среди других, о, радость — переглядываться как сообщники, знающие, что они любят друг друга, тогда как другие этого не знают, радость вместе выходить, радость ходить в кино, и в темноте зала держаться за руки, и глядеть друг на друга, когда включат свет, и возвращаться к ней, чтобы любить друг друга еще крепче, он гордился ею, когда они шли рядом, все оборачивались, и старики завидовали такой их любви, такой красоте.
Ариадна, жрица любви, Ариадна и ее длинные ноги богини — охотницы, Ариадна и ее пышные груди, которые она ему отдавала, которые она так любила ему отдавать и тонула в его нежности, Ариадна, которая звонила ему в три часа ночи, чтобы спросить, любит ли он ее, и сказать ему, что она, да, любит, и они неустанно творили это чудо любви, Ариадна провожала его домой, потом он провожал ее, потом она провожала его, и они никак не могли расстаться, просто не могли, и ложе любви принимало их — красавцев, счастливчиков, — широкое ложе, на котором она шептала, что никто никогда прежде и никто никогда после, и плакала под ним от радости.
Ты моя любовь, говорил он ей. Я — любовь моего властелина, улыбалась она. О, Ариадна, какими затравленными становились ее глаза, когда, тая свое чувство, он изображал холодность, чтобы вызвать у нее еще больше любви, Ариадна, которая называла его «моя радость» и «мое мучение», «мой злодей», «мой гонитель христиан», но также и «брат моей души», Ариадна, такая живая, кружащаяся, солнечная, гениальная Ариадна, отправляющая телеграммы из ста слов любви, телеграмму за телеграммой, чтобы любимый, когда в отъезде, знал как можно скорей, уже через какой-нибудь час, знал, что любимая, любящая, любит его бесконечно, и через час после отправления она читала черновик телеграммы, читала в то же самое время, что и он, чтобы ощутить сопричастность, быть вместе с ним и насладиться счастьем любимого, восхищением любимого.
Ее приступы ревности, расставания на веки вечные, встречи после разлуки, слияние языков, слезы радости, письма, о, их первые письма, отправленные письма, полученные письма, эти письма, которые наравне с приготовлениями к встрече и ожиданием любимого были лучшим в их любви, письма, которые она сочиняла так тщательно, с множеством черновиков, письма, которые она сочиняла так тщательно, чтобы все, что он получал от нее, было бы совершенным и достойным восхищения. А он — каждый раз сердце, казалось, выскочит из груди, когда он узнавал почерк на конверте, и он всюду носил это письмо с собой.
Письма, о, их первые письма, ожидание писем от любимого, когда он уехал, ожидание почтальона, она ходила на дорогу, чтобы увидеть, как он подъезжает, и получить письмо прямо из рук. Вечером, перед сном, она клала письмо на столик у изголовья, чтобы оно было рядом с ней, когда она уснет, и можно было сразу схватить его, когда проснется утром, письмо, которое она столько раз читала, пробуждаясь, а потом оставляла его отдохнуть, часами мужественно воздерживаясь от чтения, чтобы можно было потом прочитать его, свеженькое и новенькое, и ощутить его всем существом, драгоценное письмо, она вдыхала его запах и верила, что там остался запах любимого, и еще изучала конверт, очень подробно изучала адрес, который он написал своей рукой, и даже марку, которую он наклеил, и если марка была аккуратно и ровно наклеена в правом углу, она считала это еще одним доказательством любви.
Солаль и его Ариадна, прекрасные обнаженные дикари, вышедшие на охоту за убегающей добычей — безумной любовью, о, как они смотрели друг на друга в бреду их разделенной любви.
XXXIXОжидание, о, наслаждение, ожидание с самого утра, в течение всего дня, ожидание по вечерам, вечное наслаждение знанием, что он придет сегодня в девять вечера, и уже это само по себе — счастье.
Едва проснувшись, она бежала и открывала ставни, чтобы узнать, хорошая ли будет сегодня погода. Да, погода будет хорошая, и будет теплая ночь с множеством звезд, и они вместе будут смотреть на звезды, и обязательно будет соловей, и они будут вместе слушать соловья, она будет к нему близко-близко, как в ту первую ночь, и потом они пойдут гулять по лесу, взявшись за руки. И вот она гуляла по кухне, с вытянутой рукой и скруглив ладонь, в предвкушении вечера. Или же она включала радио, и если играл военный марш, которые часто передают по утрам, она маршировала вместе с воображаемым полком, приложив ладонь к виску в военном салюте, потому что он придет вечером, такой высокий, такой стройный, о, его взгляд.
Иногда она закрывала ставни, задергивала занавески, закрывала на ключ входную дверь, вставляла в уши восковые шарики, чтобы не слышать шума с улицы, того шума, который эта прекрасная педантка называла антагонистическим редуктором. В сумраке и в тишине она ложилась, закрывала глаза, чтобы с улыбкой рассказывать себе о том, что произошло вчера вечером, что они говорили и что они делали, рассказывать себе, свернувшись в клубочек, со всеми деталями и комментариями, она устраивала себе праздник рассказов обо всем до конца, так она это называла, и рассказывать еще о том, что будет сегодня вечером, и вот он являлся и касался ее груди.
Иногда, перед тем как проснуться, она тихонько напевала, тихо — тихо, чтобы не услышала служанка, пела в подушку пасхальный гимн Баха, заменяя имя Христа именем любимого, это было стыдно, но очень приятно. Или же она говорила с умершим отцом, рассказывала ему о своем счастье, просила его благословить ее счастье. Или же она писала имя любимого в воздухе, писала десять раз, двадцать раз. И если до завтрака у нее урчало в животе от голода, она злилась на это урчание. Хватит! — кричала она урчанию, Это же гнусно! Замолчи сейчас же, я же влюблена! Конечно, она понимала, что ведет себя как дурочка, но как было замечательно вести себя как дурочка — одна, в тишине и покое.
