Анатолий Иванов - Повитель
— Да что с тобой? Одень шапку-то…
— Сейчас, сейчас, — машинально проговорил Петр, однако продолжал комкать шапку в руке. Тогда Поленька взяла ее и сама надела ему на голову.
— Ага, ну идем. — И Петр зашагал вперед.
До самого клуба они молчали. Петр вдруг остановился.
— Знаешь, не хочется мне на концерт. Пойдем… ну, куда-нибудь пойдем. Где потише.
— Куда же? Везде ветер… Уж я домой лучше, если…
Голос Поленьки захлебнулся — не то от ветра, не то от слез. Сердце Петра больно сжалось, и он сказал как можно ласковее:
— Я провожу… провожу тебя…
Поленька только ниже опустила голову… Когда подошли к дому, она, не прощаясь, направилась к крыльцу. Петр потянул ее за рукав, хотел что-то сказать. Поленька ждала.
— Вот… понимаешь… — с трудом произнес он наконец.
— Не понимаю. Дома у тебя что-нибудь случилось?
Петр потоптался на снегу.
— Это ничего, Поленька… Ничего.
Он прижал ее к себе. Ветер трепал выбившиеся из-под шапки волосы, влажный снег бил в лицо, таял на щеках, холодные струйки текли за шиворот. Но Петр ничего не замечал.
— Такой вечер испортил… кто-то, — сквозь слезы проговорила Поленька, не отрываясь от его груди. — Я так ждала тебя сегодня. Боялась, что пойдешь в такую бурю, заблудишься и… И все-таки ждала.
— И я шел… В следующую субботу я обязательно… И ничего не помешает… Ты жди…
* * *Буран почти прекратился, хотя ветер продолжал свистеть над головой.
Петр без цели брел по улице, проваливаясь в сугробы.
Возле клуба постоял, подумал о чем-то. Потом из клуба повалил народ: видимо, объявили антракт. А может быть, концерт кончился…
— Вот дают! Вот дают! — простодушно восхищался кто-то искусством артистов, кажется, Федот Артюхин.
Петр торопливо отошел. Оглянулся. У клубного крыльца вспыхивали в темноте красные огоньки махорочных цигарок. Ветер выдувал из них снопики искр, которые врезались в тьму длинными красными иглами…
Петру вдруг захотелось пойти туда, к людям… «Но без Поленьки неудобно, обидится еще…»
Долго не решался Петр войти в дом, стоя на крыльце, продрог до костей. Наконец, бросив последний взгляд на все еще освещенные окна клуба, толкнул не запертую на засов дверь.
Ему казалось, что отец по-прежнему сидит на стуле возле печки. Вот сейчас опять схватит полено!
Однако во всем доме было темно. Не зажигая света, Петр разделся и лег в постель. Прислушавшись, он уловил, как вздыхает в соседней комнате мать. Потом заворочался в кровати, закашлялся отец. Он встал, зачем-то закрыл двери, ведущие в ту комнату, где спала мать. Петр в темноте испуганно приподнялся на постели.
— Лежи, не трону, — сказал глуховато отец из темноты, наткнулся и опрокинул впотьмах стул, чертыхнулся, поднял его, подставил к кровати Петра и сел. Петр отвернулся к стене. Чиркнула спичка, желтовато полыхнул перед глазами Петра кусочек стены, потянуло едким запахом самосада.
Григорий сидел безмолвно. Курил и смотрел на Петра в темноте. Петр чувствовал на себе тяжелый взгляд, который вдавливал в подушки его голову. Отец тихо и жалобно, как-то просяще, вымолвил:
— Ведь они… Веселовы… жизнь у меня отняли, вот что…
Петр, не совсем понимая, чуть шевельнулся.
— А теперь и должность…
Голос отца дрогнул и прервался. И это было непонятно. Но расспрашивать Петр ничего не хотел. Отец помолчал еще немного. В комнате стояла такая тишина, что Петр слышал, как потрескивает в отцовской цигарке крупно накрошенный табак.
— Люблю я тебя, стервеца…
Петр опять невольно шевельнулся при этих словах. Отец тотчас усмехнулся:
— Знаю — не веришь. Особенно после сегодняшнего… А люблю… По-своему. Но… — Григорий помедлил и закончил так же тихо, не повышая голоса: — Но если ты не бросишь эту… тогда… Понял?
И уже когда лег в кровать, проговорил своим обычным голосом, в котором через край плескались раздражение и злоба:
— Еще раз прихвачу ее, как сегодня, у сарая — вилами запорю…
Петр так и не мог понять, уснул он в эту ночь или нет. Кажется, только что прозвучал в последний раз голос отца, а в окна уже заглянул день.
2
После ветров наступили тихие морозные дни с розовым инеем по утрам — куржаком, как говорят в Сибири.
В такое утро Григорий наконец появился в конторе. Ракитина не было в кабинете, а находившиеся тут по какому-то делу колхозники встретили Бородина молчаливо.
Зашел в контору Туманов, спросил председателя.
— На конюшне он, — ответил счетовод. — Там племенная кобыла ожеребилась, а жеребенок мертвый. И кобыла, говорят, плохая. Ракитин и побежал посмотреть на нее. Сказал, сейчас вернется.
Туманов обернулся, увидел Григория поздоровался с ним.
— Пришел вот посмотреть, как хозяйствуете, — проговорил Григорий, усмехаясь, хотя у него никто не спрашивал о цели прихода.
— Ничего, хозяйствуем.
— Ну, ну, трудодни покажут…
— У кого есть они — тому, конечно, покажут, — срезал его Туманов.
Открылась дверь, и вошел Ракитин, мрачный, расстроенный. Бородин, дымя папиросой, сел возле стола счетовода, слушая голоса из председательского кабинета. В открытую настежь дверь входили и выходили колхозники, перекидывались шутками, смеялись. И Бородин подумал, что, когда он сидел в председательском кабинете, в конторе никто никогда не смеялся, хотя целыми днями толпился народ. Сейчас контора быстро пустела.
— Бородин! — услышал вдруг Григорий голос Ракитина.
И, помедлив, откликнулся:
— Чего?
— Заходи сюда.
Григорий нехотя поднялся со стула.
— За назначением на работу пришел? — спросил председатель.
— Пришел — и все. Из любопытства.
— Вот как! Тебя что же, считать или не считать колхозником?
— Это твое дело. — Григорий дернул усом.
Ракитин сказал спокойно:
— Смотри, не будешь работать — выгоним из колхоза.
— Не пугай, руки коротки. До конца года далеко, минимум выработаю еще…
— А я не пугаю, я тебя просто предупреждаю. — Ракитин побарабанил пальцами по крышке стола. — Мы на правлении установили не годовой минимум выработки трудодней, а месячный. Для мужчин — двадцать пять трудодней. Не выработаешь их один месяц, второй, третий — рассматриваем вопрос на правлении, потом на общем собрании, и… освобождай колхозную землю.
— Та-ак!.. — глухо протянул Бородин.
— Значит, выбирай. Дисциплина сейчас строгая.
— Отошло мое время выбирать. Теперь ваш верх…
Ракитин чуть поморщился.
— На конеферме заведующий у нас растяпа. Племенных кобыл разрешал запрягать перед самыми родами. Сегодня мертвый жеребенок родился, слыхал? Так вот, если… Принимай конеферму.
