Валерий Залотуха - Свечка. Том 2
– Ты чего, меня жалеешь? Ты лучше себя жалей!
Ты даже не успел подумать, что могут означать последние слова, как он улыбнулся вдруг и проговорил ласково, елейно, притворно:
– А ты, Рот, и внешне не изменился, и внутри такой же, да? Добрый… Добренький…
И ты вспомнил, как он говорил много лет назад:
– Ты добрый… добренький… – и, помолчав, требовательно прибавлял: – А надо быть злым!
Сейчас он не сказал последних слов, но и первых было достаточно: ты понял, что перед тобой все тот же Федька, Федька Смерть – закабаневший, с расплющенной харей и золотой пластиной во лбу, ставший внешне неузнаваемым, внутренне прежний.
– Ты тут уединился, а тебя там твои ищут. Пошли, – предложил он и повел тебя за собой.
Атеисты разного пола и возраста стояли у свежей могилы Клары Шаумян, выстраиваясь для коллективного фото.
На общем сероватом фоне выделялась статуарная фигура академика Басса, его словно вырубленная из мрамора белая башка. Увидев тебя, он призывно замахал рукой:
– Евгений, ну где же вы? Фотография на память!
Ты никогда не любил фотографироваться, и это мягко сказано – не любил, но сейчас не смог отказаться. Хотя хотел сказать: «Нет, нет, я не фотографируюсь!» – и уже попятился назад, но тут же наткнулся на каменное кабанье брюхо и недоуменный Федькин взгляд: «А ты чего, боишься? Чего боишься-то?»
Так и сфотографировались: слева от тебя стоял Басс, справа – Земляничкин с внучкой-пионеркой, а из-за спины выплывал улыбающимся чудовищем Федька Смерть. Эта фотография потом попала в газеты, ничего собой не прояснив, но еще больше заморочив мозги замороченным читателям.
– Я его не отдам! Он теперь мой! – притворно-весело хрипел Федька, крепко держа тебя за предплечье, после того как ты объяснил Бассу, что встретил студенческого товарища.
Похоже, академик собирался и на обратном пути блистать перед тобой своими парадоксами и немного расстроился.
– Плохая примета – на кладбище оставаться, – шутливо проговорил он, неприязненно косясь на Федьку.
– Вы верите в приметы? – спросил ты, улыбаясь.
– Ну, надо же во что-нибудь верить, – развел руками Басс, и вы оба, понимая друг друга, засмеялись.
Пока не появился Федька, ты не хотел ехать обратно с атеистами, а сейчас не хотел оставаться с Федькой.
Но, кажется, ты уже себе не принадлежал…
Впрочем, ты давно себе не принадлежал, просто сейчас почувствовал это особенно остро.
Проводив Басса жестким презрительным взглядом, каким когда-то смотрел на Геру, Федька повел тебя по кривой кладбищенской аллее к старому похожему на барак дому, на фасаде которого выделялись уже знакомые тебе вывески.
– Посидим, повспоминаем! – хрипел он, то и дело хлопая тебя по плечу. – Только в «Цербере» у нас ремонт, мы сейчас в «Танатосе» кучкуемся.
– Это ты сам придумал? – спросил ты растерянно.
– Да не, досталось по наследству, – махнул рукой Федька, но, чтобы у тебя не было сомнений, остановившись, сообщил тихо и серьезно: – Здесь все мое. – И, помолчав, прибавил: – Я здесь первый.
И опять вдруг вспомнился Федька, тот, которого давно знал, – его житейская философия выражалась одной часто повторяемой фразой: «Лучше быть первым на кладбище, чем последним на площади». Ты эту философию не одобрял, считая ее ущербной, и дело даже не в отличии кладбища от площади, а в том, что для тебя не существовало проблемы первенства – никогда и нигде ты не хотел быть первым.
А тут получалось, что Федькина философия им же была воплощена в жизнь, причем буквально. Вообще, с кладбищем у него были свои, до жути странные отношения. Недалеко от институтского общежития находилось большое кладбище, где Федька подрабатывал – рыл могилы, делая это мастерски и даже с удовольствием, но помимо этого любил наведываться туда в воскресные, особенно в пасхальные, дни, возвращаясь хмельным и сытым. Варварское советское язычество – обычай «кормить покойников», оставляя на могилах выпивку и закуску, был Федьке по нраву и нутру.
Федьку отчислили после смерти декана, когда некому было его защищать, но через год он неожиданно восстановился, и главную роль в этом сыграл секретарь комсомольской организации Дерновой.
Федька стал одним из его подручных, и его еще больше стали сторониться.
Говорили, что он «стучит».
Но ты старался об этом не думать, вы уже практически не общались, только «Привет! Привет!».
– Я же тебя с сынком своим познакомлю! – воскликнул вдруг Федька.
– У тебя есть сын? – удивился ты и обрадовался.
– Еще какой! – Твой бывший друг то ли важничал, то ли шутил, но вместо подобающего моменту родительского умиления в его звероватых глазах прибавилось звероватой же удовлетворенности.
2Обилием цветов похоронное бюро «Танатос» напоминало оранжерею или цветочный магазин, но только на первый взгляд: цветы там пахли не свежестью, а воском, пылью и какой-то сладковатой дрянью. Вместо букетов они были собраны в венки с надписями-образцами на черных лентах: «Любимой мамочке от сына», «Единственному сыночку от матери», «Дорогому Артуру Артуровичу от коллектива».
Возможно, уже это остановило тебя в дверях, хотя, скорее всего, не это, не погребальные венки и запах, а – гробы, они стояли, разверстые, у стен с ценниками и пояснениями.
Утром гроб был один, занятый мертвой старухой, теперь же их было много, и они были пусты…
Федька засмеялся, подталкивая тебя в спину и заглядывая из-за плеча в глаза:
– Ты чего, испугался? Вперед, вперед, рабочий народ!
Но ты не двигался.
– Да ты чего, Рот? Правда испугался? Гроба испугался? Ну и чего – гроб… Он знаешь, как назывался раньше? Домовина! Дом, только маленький. Между прочим, раньше монахи, святые всякие спали в гробу, это мне один поп рассказывал, так после этого и я иной раз тоже ложусь и сплю. Когда выпью, конечно… Эй, волгари! Где вы, черти! – громко, по-хозяйски крикнул Федька, и тут же в дверь ввалились двое крепких парней, одетых во все черное с желтой надписью «Цербер» на груди и предплечье. Ожидающе-вопросительно они смотрели на Федьку и смущенно-оценивающе на тебя.
– Волгари астраханские, – представил их Федька. – А еще у меня волки тамбовские есть и пара бульбашей из-под Гомеля. Ребята все хорошие, только работать не любят… А это мой институтский товарищ… Скажи им, Жек, что я в институте учился, а то они не верят.
– Да мы чего не верим, – смущенно загудели волгари.
Тебе понравилось это неожиданное смущение, и, чтобы поддержать их, ты объявил громко и радостно:
– А я был в ваших местах!
– Где? – живо откликнулись парни, принимая тебя в земляки.
– На Ахтубе.
– А-а-а, – закивали они понимающе, – на рыбалке?
