Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях
Кормилец — жирный, утонченный — сладко, широко зевнул:
— А ты ступай, Ил-пряник, ступай туда, наверх, по лестнице скрипучей поднимись стопами легкими к Ире в спаленку, навались сверху, а я тут лягу — кресла сдвину, отосплюсь, иди, иди, вдуй ей, поспи на…
8…койке зашевелились. Почти классическое начало мидраша, подумал Ил, каждый койке… Простодушная высокопарная немытая похабень Книги с ее текстостероном и неизбывным «и вошел он к ней, и то и дело…» О, раж соблазна! Скрещенье рук, точнее — воздеванье ног, взаимное их омовенье. Ирония эрота — иротичность… Спарочка!
Ира Прекрасная лежала на спине нага, заложив правую руку за голову, сложив крестообразно долгие, отушейзадерищенские нижние конечности и немотствуя. Сращенный с ней Ил ползал, ерзал, целовал и бормотал. Жалил нежно. Тактильное странствие вдоль тела — вверх по отчизне или вниз по чужбине, хорошо путешествует тот, кто путешествует в корзине… Скрижали лить и воду пить! Сбиратель воедино — началокончанье! Записки от изголовья к изножью, с оттенком высшего значенья — зуд уда да раздрай души…
О, лубовь моя рокописная, расчисленная (наряды закрывать), неоодетая — «новое платье», кора запоздалая! Жена богатого Кормильца и бедного Ила любовница, береста над огнем, белолестница сладостная, райская сахарница — Ира, Ириша, Ир. О, Ир — ты целый город из серебра и золот, Ирасалим предвечный… Как подумаешь, что у нее икра в глубине, — сразу молоки вскипают! Нас дивно двое — Ил и Ириша, так звезды легли весной, и пусть не всегда под одной крышей, зато под одной луной… Ира, солнышко, радостная, редкая — Раравная! Странного разреза необще удлиненные иссиня-голубые ровно подстриженные, мандалевидные глаза, как разлегшаяся звезда — мерцают исподу ресниц аритмично. Загадаю же — хочу прийти в тебя. О, естество! А чего — соскучился со вчера… О, свежесть чувств, неежедневность встреч! Мечтания! Предположенья сердца! Отчасти и несчастья добродетели! Не я ли, Ил, сосуд скудельный, дерзаю на запретный путь — молить и приникать пресохше — пусть отсосут. Два челнока с голубыми гребцами (скнижено в Книге) — ваши глаза, и какими резцами прилежно ложбинка между сосцами некими данными небом писцами проведена была? Линия жисти! Кисти пера! Ира плыла, словно в лодочке Ра, в облачке амбры и притира, путь озаряя — ура, до утра, ибо и ибис, а он голова, крикнул волнуясь — задержке пора! — рада и месячным водам заведомо, лишь бы зверушку не вдуло неведому, и хор аидн подшакалил тонко — плыви, женка, джонка-драконка, реви, плоскодонка! Прощай, гля, долина страданий! Земной стакан допив до половины, кладу поклон земной к ногам Ирины, дорога под уклон, слагаю гимн глазам (пустите членом в челн, слажал бы Ялла Бо) — ласкают рот и ам! Умащивают мирром и маслами — мослы деревенеют! Объемлю тебя лобызанием искренним, возбужден желаньем иметь повсеместно… Взять немного стакти, халвана душистого, ониха — и станет фимиам. Обожение! При Ире будто Шхина наступала, разливалась — божественное присутствие. Как бы на склоне серого и ветреного дня поднялись мы вдвоем по каменным ступеням и прикоснулись к музыке миров («лехарим» — поднимать, трахать, рахелить — вот откуда «отхарить»!). Там, в сферах, между «ми» и «фа» — нет ничего, черная пустота мифа, отсутствуют звуки познанья, фуги и фрукты любви. А тут — высоких ног и чудных нот божественно соединенье! Чертовка атональна вот!.. Аж дрожь берет и дрын встает! Сладки плоды мои для гортани твоей! Она исподволь, старательно выращивает мой корень. Женьшеньщина! Щепотка теплоты! О влажность губ промежду ног, о, важность улыбки лобка — истинно холм весны, бугор венерин, курган священный, а под ним — расщелина в Щастье! Воротца с оторочкой! О, сия осиянная черная дыра, в той лунке время по луне! Хищное желанное место на меху, выстланное мягкими мхами. Чувственная, чуть выбритая замша. Заманчивая заболоченность ухлестыванья — хлюп, хлюп в окружении лилий. Вылупились из апельсина! И прочие чудодейственные причиндалы — поди опиши, хоть перечислить азы, изваять наискосок, перерезать гранат — абрикосовый абрис таза, глянцевая непуганой нимфы гладкость бедер, наливная спелость колен (и повторим уныло за праведником — увы, их только два!), опять-таки пяточки бескосточковые, шелковистые, а крашеные черешнево ногти перстов — прямо лепестки роз, цветисто загнул, сразу сердце бьется о штаны — о, ширь ширинки! — да это, Ир, не я, Ил, наивно несу, горожу сад-огород, это лирик мой уд открыл рот на подъеме… А груди есть взять, пару штук — перси персиковые, бархатные, так и зовут потискать, тянут помять, и в награду набухшие дикие виноградины сосков с вкуснейшими снежевичными пупырышками дано отведать, в пасти покатать. Кстати, у паучих есть орган — головогрудь. Шершавая, говорят. Сразу после акта самца съедают. Ах ты ж, нямфетка!.. Исповедь светлокожей вдовы! «Эва, эге, ой-вей, бл, их!» — завыл бы серый Лесной Царевич. Вечно женственное! Их лебедих, Ир гордошеих… Интересно, что у утки или там гусыни вагина закручена супротив часовой стрелки — противоположно нарезке сверла самца — чтоб не лез зря часто попусту бесплодно, гадкий утяра. Это вообще ключевые моменты любви — вставить, вынуть. Вставляет зело это дело — загнал конец и дрючь на старт! Едь еть! Сунем минус — станет плюс! Вставные шалости. И прелюбодеяние, что любопытно — входит! Сам Господь по белой лестнице… Каюсь, неудачно пошутил, отрежу руку, только оставьте ухо — занят, воздержан, и Господь тут ни при чем. Да, увижу в восхищенье королеву Иру, ан войти мне в нее не дано, не забить уж пажу пыж! В ней так много от вечного пира, но окутан колючкою рай, мда, малинова милая Ира, да крыжовенно — «не возжелай». Жаль — такая уж скрижаль… Ну, раз-другой, туда-сюда, раздуть мехи, махнуть хером не грех, умом ее стращая: Ирка — вещая каирка, мне не выйти из тебя, хиронически хромая — в их голубой (пиитов звук блок-брик, судьбы оброк, фарфор и фавор, а Яллу Бо на коврик у дверей, чтоб не дремал, качая головой) заоблачной спаленке, яблоками пахнущей опочивальне… Это как пошел Некто за яблоками по любви (не то помидорами) — и озолотился… финиками сорил, вразнос… Были у Солнца яблоки златы, а у Луны — серебряны, и вместе им не сойтись, йейтская сказка. Понапрасну ноги бить изящно… Издергаешься весь… Куда как слаще лежать друг на друге (на изере — «слоиться») — наслаиваться слюдяно, лоскутно, ласкать, наслаждаться. Юдифь и Сизифь! Нашла коса на камень. А спаленка наша, место пластанья, логово голо — Шатер Откровения. Склад ласк. Да-с, пусть придут во время страсти и нас копьем пронзят насквозь — но заодно! В период содроганий! Как писано в старинной пиэсе — «в изнеможенных телоположениях». Заноза озноба, зазноба-зараза! Целебные хляби! Сколь сладостно возделывать сей сад — пахать пахом, парить духом! — и не давать лежать под паром… Лакать ведром! Сцеженное, парнок… Эту девушку, чудесную, как соты, приголубит радужный семит! О, мой медок! День-дваш лишь без нее — и меркнет мир, и исчезают ночи — ни серых, ни пустых пеналов дней… И иссыхают здешние непрядвы… Ох, бабы падки, пряди, на мои слова — силки для птиц! Ловил устами горлиц… На пупке вон выколола желтую розу — мой знак. Я — роза твоя! Уважает, значит, жалеет. Мария-прим прям! Беспечная, зачем ты странника узнала — вся жизнь его прокладка для тебя… Вырваться прочь из орлицыных когтей твоего восхищенья, мцырь-девица! Неквадратная округлая энергия! Но койка — скала. Я — прикован, как к козетке. Она — приплывает с хлыстом, бия хвостом. Вот те и три эссе о сексуальной практике! Прекрасная Яффея! О, кроткая, как обуздать подступившую похоть! Её б я ё:-б (картинка: любарь-баба) любой порой во все отверстия любви. Йо-йо-йо! Здесь уместна староколымская буква Ёб. Ведь почему на тамошней льдыне слово «лицо» имеет середняцкую форму сакрального глагола (ебало), а потому что — любава, единение, лучиться, случаться, ликуясь защечно, о, защити меня от внешнего версусья, спаси и вознеси, мой облакат! Ну аж ананирую робко!.. Эх, богиня объятий! Объятье — наглядное слово: тут и налитой, твердеющий Ъ, и к концу излившийся, опавший мягкий знак. Однако кого доводилось обнимать-то, по списку упований? Ась? А валь! Но кому молиться — нате! Обыкновенная холодность колымосковских женщин — до бр-ры! — сыры в избе да сухи в погребе, мягко стелют да жестко драть — открытку в память и хрен сотрется — о, людки, каждая изо льда, меч с плеч, маша и круша, выносливость и яйценоскость — носи, катя, на здоровье, толстоморденькая, каленый расписной иней рай, метельные волны галей, голь оль, рвань мань, клан клань, хроники династий тань и насть, все эти верки в мехах, надьки, любки — дородные, крупитчатые, жопкины ушки, морозные, румяные как раки, ярче роз — пудовны, нивроко! — скво в кусочках одеяла, снежные бабы. Слышен скрып их корсета. Немелодичный звук. И потом — у всех глаза репой, метла в невидимой руке, неопрятное ведро-кокошник на голове, приапическая морковина — во кромешно! Прогорклый маргарин прокофьевн! Матрешки! Я не фулиганю — просто полигамю… Эх, купил бы деревеньку да учил бы помаленьку! Анн, клав… Откернил с божьей помощью! Дань дунь… Поставить вале!.. Женщины же пархянки — что жены, что рабыни — до тошноты и бубонов, с пяток до парика, напоминают вставших умильно, мерцзинье на задние лапки гаммельнских послушниц — от и до, от «до» до «си»! чу, пляски в пору ренессанса! ату чучундр в гетто! — у див на удивление одинаково вытянутое лицо, черные усики, влажные выступающие зубы, умные карие глаза — узнаваемо! Исключительно выпирающие косо ключицы! Розовое сало на затылке! Премерзкие созданья. Присмотритесь незаметно, скосите глаза на галерейку Дома Собраний — и в конце концов мудрость худо-бедно настигнет, соф-соф-софия, всееединство… Ихуд на изерице! Гряди же, на дуде игрец! Зато Ира синеочовая — как же ты ее достал! — словно лесные озерца из сказки зовут парочку испить и стать панночкой и Паном (будь мил, брось мел, пусть не скользят твои копытца!), а ведь ведьмы заповедны, и разверсты ликующие бездны, осыпаемые цветами, — и вздернутый носик, и маленький хвистик, и ядрен ягодный запашок, и мокр нежный нижний ротик — и в нем крошечный дрожащий язычок-клитор, лилитова улитка с крылышками — поди разыщи, тук, тук, да, да, когда я трогаю то губами, то прикасаюсь к небу, слизывая «н», пусть десны в ужасном состоянии, но отсель исходит жизни влага, а вагина, о моя богиня — козлиная песнь! — пупок уютного мирка, садок радостей земных, райцентр, полустанок, где сцепляются любострастно вагон и маленькая тележка — отстучать свирельно… Ах хорошо пошло (а препинай как хошь). Жму лежа полцентнера божественной плоти!
