Питер Хёг - Фрекен Смилла и её чувство снега
В его голосе борются несоединимые чувства.
— Когда я была маленькой, — говорю я, — мой отец подарил мне плюшевого медвежонка. До этого у нас были только те куклы, которых мы сами делали. Он продержался неделю. Сначала он испачкался, потом у него вылезла шерсть, а потом он порвался, и то, чем он был набит, высыпалось, а кроме этого, у него внутри ничего не было. Ты — такой медвежонок, Фойл.
Мы сидим рядом на кровати в его каюте. На столе стоит одна из плоских бутылок, но пьет только он один.
Он сидит согнувшись, опустив ладони между коленями.
— Это метеорит, — говорит он, — нечто вроде камня. Тёрк говорит, что он старый. Он застрял подо льдом в чем-то вроде седловины скалы.
Я вспоминаю фотографии среди бумаг Тёрка. Мне надо было еще тогда сообразить. То, что напоминало рентгеновские снимки, — Видманштеттова структура. Есть в любом школьном учебнике. Иллюстрация сочетания никеля и железа в метеоритах.
— Зачем?
— Тот, кто находит что-нибудь интересное в Гренландии, должен сообщить об этом в Государственный музей в Нууке. Оттуда они позвонили бы в Минералогический музей и Институт металлургии в Копенгагене. Находка была бы зарегистрирована как нечто, представляющее национальный интерес, и была бы реквизирована.
Он наклоняется вперед:
— Тёрк говорит, что он весит пятьдесят тонн. Это самый большой метеорит в мире. У них с собой в девяносто первом году были кислород и ацетилен. Они отрезали несколько кусочков. Тёрк говорит, что в нем алмазы. И вещества, которых нет на земле.
Если бы не эта сложная ситуация, мне бы, наверное, показалось, что в нем есть что-то трогательное, что-то мальчишеское. Воодушевление ребенка при мысли о загадочном веществе, алмазы, золото под воротами радуги.
— А Исайя?
— Он был в девяносто первом году. Со с-своим отцом.
Так, конечно, и должно было быть.
— Он убежал с судна в Нууке. Им пришлось оставить его там. Лойен нашел его и отправил домой.
— А ты, Фойл, — говорю я. — Что тебе от него было нужно?
Когда он понимает, что я имею в виду, лицо его становится замкнутым и очень суровым. В эти минуты, когда все равно уже слишком поздно, я проникаю в потаенные уголки его души.
— Конечно, я его не трогал. Там, на крыше. Я любил его, как н-никого…
Он заикается и не может закончить предложение. Ждет, пока успокоится.
— Тёрк знал, что он что-то взял. П-пленку. Глетчер переместился. Они искали две недели и не могли его найти. Н-наконец Тёрк нанял вертолет и полетел в Туле. Чтобы найти тех эскимосов, которые участвовали в экспедиции шестьдесят шестого года. Он нашел их. Но они н-не хотели ехать с ним. Так что он попросил их описать маршрут. Эту пленку взял Барон. Ее ты и нашла.
— А «Белое сечение», как ты туда попал?
Я знаю ответ заранее.
— Винг, — говорю я. — Это Винг. Он поселил тебя там, чтобы ты приглядывал за Исайей и Юлианой.
Он качает головой.
— Наоборот, конечно же, — говорю я, — ты был там раньше. Винг переселил туда Исайю и Юлиану, чтобы они были поблизости от тебя. Может быть, чтобы выяснить, что они знают и помнят. Именно поэтому ходатайство Юлианы о том, чтобы ее переселили этажом ниже, не было удовлетворено. Они должны были быть поблизости от тебя.
— Меня нанял Сайденфаден. О двух других я раньше и не слышал. Пока ты не добралась до них. Я нырял для Сайденфадена. Он инженер по транспорту. А тогда он торговал антиквариатом. Я доставал ему идолов со дна озера Лиайя, в Бирме, до введения там чрезвычайного положения.
Я вспоминаю чай, который он заваривал мне, его тропический вкус.
— Потом я случайно встретил его в Копенгагене. Я был безработным. Негде было ж-жить. Он предложил мне приглядывать за Бароном.
Нет человека, которому не становится легче на душе, когда приходится рассказывать правду. Механик — не прирожденный лжец.
— А Тёрк?
Взгляд его становится отсутствующим.
— Человек, который всегда добивается своей цели.
— Что он знает о нас? Он знает, что мы сейчас здесь сидим?
Он качает головой.
— А ты, Фойл, кто ты такой?
В его глазах пустота. Это вопрос, на который он никогда в жизни не пытался дать ответ.
— Человек, который хочет немного заработать.
— Надеюсь, что ты хорошо заработаешь, — говорю я. — Ведь эти деньги должны компенсировать смерть двух детей.
Губы его сжимаются.
— Дай мне глоток, — говорю я.
Бутылка пуста. Он достает из ящика еще одну. Я успеваю заметить там круглую синюю пластмассовую банку и что-то прямоугольное, обернутое в желтую тряпку.
Спиртное пьется быстро.
— Лойен, Винг, Андреас Лихт?
— Они б-были отстранены с самого начала. Они с-слишком старые для этого. Это должна была быть наша экспедиция.
За этими стереотипными формулировками мне слышится голос Тёрка. Есть что-то привлекательное в невинности. Но лишь пока ее не соблазнили. Потом она представляет собой жалкое зрелище.
— Так что, когда я стала причинять слишком много неудобств, вы договорились, что ты будешь следить и за мной?
Он качает головой:
— Я ничего не знал обо всем этом, не знал о Тёрке или Кате. То, что удалось узнать нам с тобой, было неожиданным для меня.
Теперь я вижу его таким, каков он есть. Это зрелище не приносит разочарования. Просто все сложнее, чем я раньше думала. Всякое увлечение упрощает. Как и математика. Видеть его ясно — это значит быть объективной, оставить иллюзию о герое и вернуться обратно к действительности.
А может быть, я просто опьянела от первых глотков. Вот что получается, когда пьешь так редко. Пьянеешь, как только первые молекулы впитываются слизистой оболочкой рта.
Он встает и подходит к иллюминатору. Я наклоняюсь вперед. Одной рукой я беру бутылку, другой вытягиваю ящик и ощупываю тряпку. Она обмотана вокруг рифленого металлического предмета цилиндрической формы.
Я смотрю на механика. Вижу его тяжесть, его медлительность, его энергию, его жадность и его простодушие. Его потребность в руководстве, опасность, которую он собой представляет. Я вижу его заботу, его тепло, его терпение, его страстность. И я вижу, что он по-прежнему мой единственный шанс.
Потом я закрываю глаза и отметаю все лишнее в сторону — нашу ложь друг другу, вопросы, на которые не получены ответы, обоснованные и болезненные подозрения. Прошлое — это роскошь, которой мы более не можем себе позволить.
— Фойл, — говорю я, — ты будешь нырять у этого камня?
Он кивнул. Я не слышала, чтобы он что-то сказал. Но он кивнул. Этот его ответ на минуту заслоняет собой все другое.
— Почему? — слышу я свой вопрос.
— Он лежит в талых водах. Он почти целиком в воде. Он должен быть близко от поверхности льда. Сайденфаден думает, что не трудно будет спуститься к нему. Либо через туннель с талыми водами, либо по трещинам в шахте, которая находится чуть выше седловины. Сложно будет его поднять. Сайденфаден считает, что нам надо расширить туннель, который идет от озера, и вытащить камень через него. Расширять его надо при помощи взрывчатки. Вся эта работа будет проходить под водой.
