Константин Лагунов - Больно берег крут
Румарчук не появился. В товарном парке все осталось по-прежнему. Гурий был мрачен и зол. Тут появилась его статья в «Правде». «Вот почему… А я… дура ревнивая…» И открылась ему, растормошила, развеяла, и опять дохнуло праздником, снова счастье встало на пороге… Ох, как неистовствовала она, не найдя Гурия в списке награжденных нефтяников. И как же хорош, как красив и великолепен был он, ответив: «Чепуха, Ася. Не ради славы мы тут. Живы будем — добудем. И награды, и почести…» Он не пижонил, не рисовался, таков и был: сильный, гордый, неукротимый. Она любила его, гордилась им, хотела быть и любимой и нужной. Румарчук уступил с факелами, всенародно и громко признал правоту Гурия, а тот вдруг опять качнулся, и снова Асе померещилась та тень. И снова Ася кинулась на шею любимому, снова покаялась, но… Дважды в одну реку и впрямь не войти, оттого-то повторенная трагедия становится фарсом… Он улыбнулся, приласкал, но не отогнал тень Нурии, и та потащилась следом, настораживая, пугая, зля. Гурий вдруг раздвоился. Вцепясь в обе половинки, она не давала им расползтись, лихорадочно зализывала, заглаживала трещину. Но Гурий распадался, как ствол, в который вгоняли клин. Страшился, не хотел, сопротивлялся, спасался неистовой работой, лез на рожон, но…
— Где же он? — спросила Ася белесую, жаркую пустоту и замерла, ожидая ответа.
Пустота безмолвствовала.
— Странно, — продолжала Ася. — Ничего не сказал. Никаких совещаний. Мог позвонить…
И снова никакого ответа.
— Может, стряслось что. Сцепился с кем-нибудь на улице, ввязался в скандал…
И эта догадка безответно повисла в воздухе.
— Что же это? — растерянно спросила она.
Двенадцать раз пробили настенные часы.
Ася позвонила по телефону диспетчеру НПУ.
— Н-не знаю, — отозвался тот сонным голосом. — Он позвонил часа в четыре из машины, сказал: «Не теряйте, к ночи ворочусь», и все…
«Мог домой позвонить…» — полоснула обида по самому больному.
Она позвонила в гараж.
— Машина Бакутина не вернулась?
— Она с вечера тут.
— С вечера… с вечера… Тогда… — бормотала Ася, не выпуская умолкшей телефонной трубки, и набрала номер квартирного телефона бакутинского шофера.
— Виктор, извини, пожалуйста! Где Гурий Константинович?
В трубке послышалось редкое дыхание.
— Ты меня слышишь?
— Угу.
— Где он?
Трубка засопела громче, потом покашляла и, наконец, вымолвила:
— В Сарье. Срочно вызвали. Говорил, к ночи вернется.
— В Сарье? — зачем-то переспросила она и осторожно опустила трубку на рычаг.
В Сарье Ася не была, не знала, что это — старейший город Приобья, которому от роду без малого четыреста годов. Сарья была единственным в Приобье мало-мальски обустроенным, кое-как связанным с внешним миром городом, потому-то там родилась первая геологоразведочная экспедиция Западной Сибири, началась промышленная добыча сибирской нефти, поднялись первые многоэтажные дома, встали первые заводы, построили лучший на Оби речной порт и современный аэродром. И хоть по запасам разведанной нефти Турмаган вдесятеро обогнал Сарью и по добыче давно ее обошел, став признанной нефтяной столицей Сибири, все равно Сарья сохранила за собой осевое положение и возникающие вокруг экспедиции, промыслы, поселки и города тяготели к ней, как к центру. В Сарью со всех концов струились зимники, летели самолеты, плыли пароходы. Там проводились бесчисленные конференции, собрания, совещания, активы геологов, нефтяников, строителей Среднего Приобья. Летом Турмаган с Сарьей связывала Обь-матушка, зимой — неказистый, но безотказный зимник, а для тех, кто спешил, были рейсовые и внерейсовые самолеты и вертолеты, для которых триста километров — не расстояние.
Ничего этого Ася не знала и не желала знать. Ее занимал сейчас единственный вопрос: что сорвало и кинуло Гурия в Сарью? Совещания ВДРУГ не созываются, министры, начальники главков и секретари обкома ВДРУГ не появляются. ЧП? Там есть кому волноваться и переживать за ЧП…
Тут ее прямо-таки прострелила ослепительная и неотразимая догадка: «Нурия!» Потемнело в глазах. Черная, жесткая, могучая рука перехватила горло, и Ася с усилием выдохнула. «Проклятая башкирка. Подобралась-таки. Подстерегла. Выждала. Кинулась… Ох!..» И все: боль, яд, зло, — все, что долго и непрестанно копилось в глуби ущемленной, раненой души, разом плеснулось в кровь, отравив ее, взвинтило нервы, вздыбило воображение. «Негодяйка! Все время таилась рядом, кралась следом. Заманила. Зазвала. Отняла…»
Ася сорвала трубку с телефонного аппарата прямой ведомственной связи. Хриплым от напряжения голосом приказала связистке:
— Сарью. Дежурного НПУ.
Еще не придумала, что скажет этому дежурному, как в трубке послышалось:
— Сарьинское НПУ слушает. Диспетчер Волохов.
— Кгм… Хм… Вас беспокоит из Турмагана Бакутина. Скажите, он выехал в Турмаган?
— Кто?
— Бакутин. Начальник Турмаганского НПУ. Он был у вас, должен воротиться сегодня и…
— Кто спрашивает?
— Жена.
— А-а… — голос обмяк. — Я заступил на дежурство в восемь. Сами понимаете. Никого. Разыскивать поздно. Наверняка на аэродроме загорает. У нас гроза…
— Спасибо…
Так рванула оконную раму, что треснуло стекло. Высунулась в парную, застойную духоту июльской ночи. Небо над головой — светлое, в блеклых угасающих звездах. А на горизонте темнота, которую вдруг рассекла ломкая молния, долетел отдаленный глухой гул. Ей вдруг представилась крохотная крылатая машина, продирающаяся сквозь грохочущую пылающую черноту. Машину трясет, треплет, запрокидывает, опоясывает смертельными огненными витками — вот-вот перекувыркнет колесами вверх, кинет носом в невидимую землю иль расколет, развалит на куски и те провалятся в черноту кровавым жарким факелом. Сцепив зубы, Ася бормотала упоенно и мстительно:
— Вместе с ним…
— Вместе с ним…
— Вместе с ним…
Ядовитая улыбка изогнула побелевшие губы.
А чернота наплывала и наплывала на город. Скапливаясь, густела, тяжелела, подминая, спрессовывая пропитанный болотными испарениями липкий белый воздух, и тот становился удушливым.
Надвигалась гроза.
Сокрушительная.
Беспощадная.
Бесноватая и свирепая июльская гроза…
