Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)
— Ну и… што?! — испуганно проговорил Кольцо.
— А тут недалече… за речкой сразу дед Аленкин живет. Добежим.
— Голяком-то?! Околеем…
Но Ермак, ни слова не говоря больше, поставил ногу на лавку, стал разламывать надпиленное кандальное кольцо.
— Эк, черт! Ну-ка, подмогни.
Вдвоем они наконец разломили железный обруч на одной ноге, потом на другой.
Вокруг столпились голые люди. Раздались голоса, испуганные, удивленные:
— Это что удумали вы?..
— А дале что будете?..
— Сысой до смерти засечет!
— Чем кандалы-то разрезали?
Ермолай стал у дверей, грозно сказал:
— Замолчь! Кто крикнет стражникам — тут же счас убью! — и он потряс своими кандалами. — Ну-к, помогите Ивану.
Кольцо ломал тоже надпиленные кандалы. Четыре руки стали помогать Ивану. Лопнуло одно кольцо, другое…
Ермак, все стоящий у дверей, приказал:
— Рвите решетку!
Несколько пар рук вцепились в решетку, стали ее дергать. Она какое-то время лишь шаталась, потом толстые и длинные кованые гвозди ползли из мокрого дерева.
Когда решетка была вырвана, Ермак от двери крикнул:
— Иван! Пузырь шайкой выдави!
Бычий пузырь, которым было затянуто окошко, лопнул, в баню засвистели клубы морозного тумана со снегом.
— Вылазь! — приказал Ермолай.
Иван Кольцо чуть помедлил и отчаянно сказал:
— Эх! Живы будем — так и смерть погодит.
И полез в проем головой вперед. Когда он исчез, сам Ермолай подошел к окну, по-прежнему держа в руках кандальную цепь. Полез в окно ногами вперед. Когда в окне торчала одна голова, крикнул:
— Не поминайте лихом, братцы!
И исчез, прихватив на всякий случай свою кандальную цепь.
Ермак и Кольцо, совершенно голые, бежали куда-то сквозь вьюгу по глубокому снегу и скоро потонули в снежной замети.
В предбаннике было просторно. Одевались последние работники, у двери все так же стояли два стражника. Сысой нетерпеливо постукивал черенком плети в ладонь. Потом шагнул к дверям, ведущим в баню, рванул ее.
— Эй, Ивашка, Ермак. Перед смертью не намоетесь.
Никто не откликнулся. Работные люди одевались молча.
Сысой нагнулся и шагнул в баню. Там раздался его яростный рев, он выскочил с оконной решеткой в руках.
— Утекли-и! — Швырнул решетку прямо в гущу работников, один из них рухнул с окрашенной кровью головой. Раздался гневный вой, но Сысой перекрыл голоса: — З-запорю всех! — Ринулся к двери из предбанника, крикнув стражникам. — Живо за мной!
Сысой и двое стражников обежали баню, остановились возле окошка, через которое вылезли Ермак с Иваном.
На снегу возле стенки бани, где ветер был потише, виднелись еще следы беглецов.
— Не отставать! — махнул рукой Сысой, побежал по следам, временами погонщики проваливались в сугробы, падали.
На чистом пространстве ветер был сильнее, вьюга здесь быстрее заметала следы, чем дальше, тем они были меньше видны и наконец исчезли совсем.
Погоня остановилась.
— Где теперь их сыщешь? — сказал один из стражников, задыхаясь.
— Да уж в такой снеговерти… — поддержал другой.
— Цыть, вы! — вскричал Сысой, тоже взмокший, ровно не кандальники, а он мылся в бане. — Нагишом далеко не убечь! А тут, за рекой, изба, где эта Ермошкина невеста с дедом жила. Боле, как туда, им некуда. Живо!
И все снова побежали.
— Да как же вы, ребятушки? — всхлипнул древний старик в рваной меховой телогрейке. — В такую студень-то?
Ермолай и Кольцо торопливо одевались в дряхлую крестьянскую одежду. На Иване был уже драный армяк Ермолай натягивал на голые плечи посконную рубаху На ногах у обоих были какие-то опорки.
— Боле, отец, из лапотины ничего нет? — спросил Ермак, оглядывал голые стены.
— Да вот ишо, — и старик начал стягивать телогрейку.
— А сам-то как?
— В избенном тепле-то перемогнусь как-нибудь. — И заплакал, заскулил, как щенок. — Аленушка-то наша, внученька! Пошла за водой на речку да как в воду и канула.
Ермак, одетый уже в стариковскую телогрейку, молча обнял его. В глазах у него тоже сверкнула влага.
Вдруг Кольцо кинулся к залепленному снегом окошку.
— Тень мелькнула… Не погоня ли?!
— Пресвятая Богородица! — закрестился старик.
— Топор где?! Вилы! — вскричал Ермак.
— Там…
Все выскочили в сенцы. Но в это время в дверь заколотили.
— Открывай, старый колдун!
— Сысой! — воскликнул Кольцо.
— Отмыкай, сказано! Ломай дверь.
В дверь застучали прикладами пищалей, она затрещала. Старик схватил стоявшие в углу сенок вилы, сунул Кольцу. Ермаку подал топор, указал наверх:
— Скачьте на подызбицу…
На чердак вела колченогая лестница, Иван и Ермак кинулись наверх, а старик юркнул в избу. Едва они исчезли, дверь была высажена.
…Старик лежал уже на лежанке, как вломился в избу Сысой и двое стражников.
— Где беглые? — затряс Сысой старика. Стражники перетряхивали тряпье на печке, дощатый сундук, заглянули даже в печь.
— Ты чего, милостивец? Какие беглые?
— Сказывай, старый пень! — Сысой схватил старика за дряблую шею, начал душить.
— Окстись ты… душегубец… — Бороденка старика задрожала, глаза его полезли из орбит.
— Говори! З-задавлю!
— Гос… Гос…
Слово «господи» он так и не выговорил, обмяк. Сысой отшвырнул его.
— Сдох, что ли? — спросил один из стражников.
— Запалить вонючее гнездо, — вскричал Сысой. — Тут если где кандальники — от жара выползут, как змеи с нор.
Ермолай и Кольцо притаились у лаза на чердак, один с вилами, другой — с топором, готовые снести всякую голову, какая покажется снизу.
Но снизу показались не головы стражников, а повалил густой дым.
— Запалили! — прошептал Иван.
— Кажись, так…
Ермолай подошел к краю чердака, начал топором приподнимать тесину крыши.
Вьюга все гудела, ветер свирепо раздувал огонь, который хлестал из низеньких окошек, лизал уже бревенчатые стены избенки. С разных сторон горящей избы стояли Сысой с обнаженной саблей в руке и два стражника с оружием наготове.
Ермолай и Кольцо метались в дыму. Снизу огонь уже начал проедать перекрытия, под крышей заболтались языки пламени.
— Их всего трое вроде, — сказал Ермак.
Иван еще раз обежал чердак, припадая к проделанным щелям в крыше, подтвердил:
— Трое. У Сысоя только сабля, у стражников пищали и сабли.
— Ежели скакнем сверху враз на пищальников, а? — подал голос Ермолай. — Не гореть же заживо!
