Юкио Мисима - Запретные цвета
Ясуко пустилась в извинения. Она боялась, что ее внешнее спокойствие может опечалить свекровь. Вдова продолжала:
— Я думаю, что в этом письме не все лживо. А что если это правда? И разве тебя это нисколько не тревожит?
На этот противоречивый вопрос последовал абсурдный ответ Ясуко:
— Да. Мне так кажется.
Вдова помолчала некоторое время. Затем потупила глаза и сказала:
— Это потому, я думаю, что ты не любишь Юити. Самое печальное, что сейчас никто не сможет тебя обвинить за это. Если подумать, то в некотором роде это хотя бы какое-то счастьице посреди разразившейся беды.
— Нет! — воскликнула Ясуко, и в голосе ее как будто послышалась почти радостная интонация. — Это не так, мама! Совсем наоборот. Вот поэтому-то…
Вдова вздрогнула. Заплакала Кэйко. Ее голос послышался из-за тростниковой перегородки спальни. Ясуко поднялась, чтобы покормить младенца грудью. Мать Юити осталась наедине с собой во флигельке размером восемь татами. Запах противокомариного ладана усиливал ее волнение. Она подумала, что если Юити вернется домой, то она не будет знать, куда ей деваться. А это ведь та же самая мать, нашедшая в себе силы поехать в «Рудон», чтобы встретить там сына, которая теперь была напугана именно встречей с ним. «Что же лучше, — вопрошала она, — чтобы он сегодня заночевал в какой-нибудь скверной гостинице или вернулся домой?»
Сомнительно, чтобы страдания вдовы Минами основывались на моральных соображениях. Поскольку ее традиционные и обывательские представления о нравственности, которых она неуклонно придерживалась в жизни и в суждениях, были перевернуты вверх тормашками. И это в одночасье повергло ее сердце в смятение — сквозь него уже не могла пробиться даже ее исконная доброта. Теперь вдовой завладели только страх и отвращение.
Она закрыла глаза, и в памяти ее вновь возникли картины ада, пережитого за эти последние два дня. Кроме злополучного письма, ей пришлось столкнуться с феноменами, о которых она знать ничего не знала и о чем помыслить не могла даже в страшном сне. Вульгарность, страх, непристойность, уродливость — вот с чем она столкнулась. И более всего неприятно было то, что служащие и клиенты того заведения занимались своими житейскими делами с невозмутимыми физиономиями, хоть бы что-нибудь их смутило!
«Эти мужчины ведут себя так, будто это все в порядке вещей, — распалялась она в душе. — Это ж надо так поставить мир вверх ногами! Это все извращение — что бы ни думали, что бы ни делали. Как я все-таки права! Я ведь еще в своем уме».
В мыслях своих она никогда прежде не была такой чистосердечной, такой до мозга костей целомудренной женщиной. Очевидно, что к когорте добродетельных жен примкнут еще восемь-девять из десяти взрослых мужчин, случись встретиться им воочию с таким позорным явлением, уж такой поднимется крик!
Никогда в жизни она не была так потрясена, и также никогда в жизни это потрясение не давало ей столько твердости. Не так уж просто прийти к подобному выводу. Это пугающее и весьма забавное выражение «сексуальные извращения» уже объясняло все. И это омерзительное — как волосатая гусеница — выражение, которое неприлично произносить благовоспитанной юной девице и которое имело отношение к ее сыну, бедная мамаша вознамерилась выкинуть из своей головы.
Когда она увидела присосавшихся друг к другу мальчиков, вдову едва не передернуло, и она отвела взгляд.
«Если бы они были воспитанны, то не вытворяли бы подобных вещей!»
Слово «воспитанный», не менее забавное, чем выражение «сексуальные извращения», всплывало в сознании вдовы и разбудило в ней дремавшую до сих пор гордыню.
Свое воспитание она получила в так называемой «благородной фамилии». Отец ее принадлежал к восходящему классу эпохи Мэйдзи и в равной степени любил как изысканность, так и награды. В их доме все было изысканным, даже собака и та была утонченной сучкой. Когда все семейство садилось за обеденный стол, даже в отсутствии гостей они говорили, нуждаясь в том, чтобы передали соус: «Будьте любезны, подайте, пожалуйста…» Время, когда воспитывалась вдова, не всегда было спокойным, однако это было время великих свершений. Вскоре после ее рождения была одержана победа в китайско-японской войне, а в одиннадцатилетнем возрасте она встретила победу в русско-японской войне. До девятнадцати лет, пока она не стала членом семьи Минами, ее родители — чтобы поберечь свою остро чувствующую дочь — не думали ни о чем, кроме высоких и прочных «благородных» моральных принципов общества того времени, в котором они жили.
У нее не было детей и пятнадцать лет спустя после замужества, и она не могла появиться перед свекровью, тогда еще живой, без того, чтобы не испытать смущение. Родился Юити, и камень свалился с ее души. Уже к этому времени ее «благородные» принципы, которым она следовала, подверглись трансформации. Это оттого, что отец Юити со студенческих лет был большим охотником до женского пола и в течение всех пятнадцати лет их супружества продолжал жить своей необузданной сексуальной жизнью. После того как родился Юити, наибольшее облегчение она почувствовала оттого, что мужнино семя, орошавшее всякие сомнительные борозды, все-таки не пропало втуне.
Первое, на чем она споткнулась, была вот эта самая людская жизнь; однако она со своей неистощимой любовью и уважением к мужу, а также врожденной гордостью легко наладила отношения с ним; на смену покорности пришло прощение, на смену унижению пришла терпимость; вот так научилась она любить на новый лад. И это все равно была любовь с достоинством. Она почувствовала, что в этом мире нет ничего такого, чего бы она не могла простить. За исключением разве что вульгарности.
Когда лицемерие становится вопросом вкусовщины, то крупные проделки начинают с легкостью сходить с рук, зато маленькие делишки увязают во всевозможных моральных придирках. Не все таким уж отвратительным показалось бы вдове Минами в атмосфере «Рудона», если бы не просто дурной вкус. И здесь нет никакого противоречия. Поскольку это было вульгарно, этому не могло быть прощения.
Если смотреть на вещи в этом ракурсе, то ее обычно доброжелательное сердце нисколько не должно было симпатизировать сыну. Вдова Минами сама не могла не подивиться тому, чтобы такие некультурные и вульгарные вещи, заслуживающие только отвращения, имели прямое касательство к ее мукам и слезам, которые сотрясали ее до глубины души.
Ясуко покормила малютку, уложила ее в кроватку и вернулась.
— Я не хочу видеться с Юити — во всяком случае сегодня вечером, — произнесла свекровь. — Я должна с ним поговорить. Завтра. Поговорю сама. А почему ты все еще не спишь? Не стоит слишком долго над этим ломать голову, правда?
