Петр Катериничев - Странник (Любовь и доблесть)
– Есть немного. Но ты к этому отношения не имеешь, умник.
– Ты – гордец. Такой же, как Головин. И кончишь скверно.
– Всякая жизнь кончается скверно. Смертью. Если знаешь исключения, скажи.
– Данилов налил полстакана, выпил, выдохнул:
– Хорошо. – Ухмыльнулся пьяно:
– Ты, умник, или сказку сказывай, или дело делай. А пустые словеса плести...
– Лепишь грубого солдата, «не знающего слов любви»? Брось. Во-первых, тебе не идет. Во-вторых, не поможет. В-третьих, не увлеклась бы наша Дашутка диким вепрем удачи: девочка она эмоциональная, но умная. – Корнилов помолчал, заключил:
– Да и актер из тебя никакой. А выпить? Валяй. Я тоже выпью.
– Слушай, умник! А как ты попал в ту квартирку, где я тебя и сцапал? Да еще на роль дурного соглядатая? Ты ведь у нас, как выяснилось, такая глыба, такой матерый человечище... Не по чину тебе.
– Любопытство губит кота. Уж очень неординарное мероприятие – похищение дочери болыдо-o-oro друга, да еще втемную: пришлось ведь задействовать кретинов, чтобы обеспечить полное и всестороннее прикрытие. – Корнилов покачал головой:
– Да и кто ж знал, что ты такой хват? Приметлив, скор и удачлив! А я, признаюсь, грешен: ко всякой удаче отношусь с почтительным суеверием, хотя полагаюсь все же на работоспособность и расчет. М-да... Расчет, просчет... Не шибко ты был ласков со мною, герой.
– Поначалу. Стресс. А потом? И «снежка» ты нанюхался всласть, и коньяк весь вылакал, и дрыхнул в машине, как бобик. А уж разглагольствовал так, у меня аж в висках ломило! Слушай, Корнилов... Раз ты такой крутой и расчетливый – чего ж мы от «ровера» с нехорошими номерами драпали, как шведы под Полтавой? Ты ведь не блажно испугался, на всю катуху. И чего они вообще за нами ринулись?
– В машине был Сытин с командой. Я с ними сталкивался некогда за «разбором полетов», так еле ноги унес: совсем без головы был тот Сытин. Хорошо тогда Головин самолично приехал и все фигуры по клеткам расставил. Не сносить бы головы.
– Так кто команду за нами гнаться давал? Ведь у тебя же все схвачено, ты баешь, было?
– Эдичка Сытин, как и любой в этом бизнесе, своими информаторами старался обзавестись везде и всюду. Ну и охмурил одного из моих. Тот «протек», отзвонился Сытину прямо на мобилу. А дальше... Мысли Эдичкины всегда мокли в гус-то-о-ом тумане... Но в руки ему лучше не попадать. Малюта. Сначала ремни из спины нарежет, потом задумывается – зачем ему это? Так что гонку ты затеял правильно, меня, признаюсь, до сих пор мандраж теребит. – Корнилов вздохнул:
– А вообще-то... Мне бы прямо тогда тебя бы кончить.
– Тебе? Меня?
– Да, это я заговорился. Чему так и не научился, так это самолично людишек к праотцам переправлять. Но вот и тебя я не пойму, герой. Ты-то мне как на духу поверил! Почему?
Данилов пожал плечами:
– Ты машины жалеешь.
Корнилов пьяно кивнул:
– Точно. Жалею. Они куда лучше людей. На людей я за эти годы насмотрелся.
– Не с людьми ты общался, умник. С «переменными».
– Дались тебе эти «переменные», герой.
– И сам стал «переменной». Вернее даже, «разменной». На сколько разменял Папу Головина?
– Головин сошел с ума. Абсолютно.
– Разве?
– Глупость – не меньший источник людских несчастий, чем злая воля.
Алчность – тем более.
Глава 95
– Алчность? – переспросил Данилов. – Твоим бы ротком да медку зачерпнуть...
– Не придуривайся. Ты ведь просмотрел это. – Корнилов кивнул на монитор компьютера.
– Пролистал.
– Я давно заметил: Александр наш Петрович азартен. Обратил внимание и на то, как он суммы некие со счетов потихоньку скачал и где-то стал крутить на стороне. Это и до новой «американской трагедии» было рискованно, но при его осторожности терпимо... Но после того, как два небоскреба свалились в небытие – следовало оставить спекуляции и залечь, как мышка в норку! А он что? В раж вошел! Ты смотрел: сколько он снял за последний год по своей схеме?
– Миллионов семьсот.
– Семьсот миллионов. Три четверти миллиарда. В масштабах той игры, в какую он влез, – это, может, и мелочь, но мелочь заметная. А игра – ч у ж а я. И его в нее никто не звал! И ты, и я догадываемся, какие это игры. Он вычислил их условия.. Он вычислил их схемы. Он вычислил их центры. И – не устоял перед соблазном.
Корнилов закурил, нервно затянулся несколько раз, не отрывая сигареты от губ. И заговорил на этот раз быстро:
– Так бывает, когда имеешь дело с деньгами. Сначала ты рассудочен и играешь по малой. Потом – увеличиваешь ставки. А потом – приходит самая скверная из иллюзий – что ты понял схему игры и есть соблазн сорвать не куш даже – Куш. А игра – будь то рулетка, покер, семерка – подыгрывает тебе, и ты срываешь банк. А получив его, какое-то время витаешь в полной расслабухе и ставки делаешь вяло, рассеянно, так, ради удовольствия... Ту кругленькую суммку, что урвал у Фортуны, ты проигрывать не намерен – так, поигрываешь по мелочи: десяток-другой в минус, десяток-другой в плюс или наоборот. Но игра – против тебя, всегда против! И наступает час Большого Соблазна – тебе кажется, что теперь, когда ты постиг п р а в и л а, ты можешь удвоить, утроить капитал без особого риска! И тут – сама игра показывает тебе длинный лукавый язык!
Человек спускает треть, в запале хочет отыграть, ставит ва-банк, еще ва-банк – и проигрывает все.
– Пока Головин только наживал...
– ...пустые цифирьки на экране монитора. Головина вычислили и взяли под колпак.
– Мне показалось, он только начал игру. И цель ее – не деньги.
– Ну да – величавые амбиции гения. «Давайте выпьем за меня, потому что я этого стою». Кто-то счел иначе. И решил прикончить и рискованную игру Рамзеса, и самого маэстро.
– Это и был твой Большой Соблазн, умник? Сколько тебе дали за Головина?
«Дипломат» баксов?
– Да. Атташе. Только – тысячными купюрами. С учетом расходов на операцию прикрытия.
– Дешево купился. Мог бы и миллиард запросить – во имя сохранения «тайны вкладов и организаций».
– Запросить можно – получить нельзя. А теперь, хвала Дионису, все кончено.
Я выполнил контракт.
– Слить миллиардера за десять лимонов... Тоже бизнес.
– Не юродствуй, Данилов. Ты же прекрасно понял, что это предложение нельзя было отклонить.
– Отклонить можно любое предложение.
– Только таким, как ты, герой. Вам нравятся иллюзии – будь то подвиг или бессмертие. А я практик.
– Спишут тебя, практик. Следом за теоретиком.
– Нет. Это нецелесообразно. Чтобы просчитать «узлы», из которых следуют финансовые команды или «правила игры», даже хорошему математику пришлось бы изрядно потрудиться. Ты вот смотрел все, о чем-то догадался и – что? Фантом.
Даже мне – мне! – чтобы вычислить ходы и схему, выйти на Организацию, нужно провести перед экраном изрядное время – не часов – дней, недель. Да еще и хороший компьютер загрузить на полную мощность, чтобы перебирал варианты десяточек с двузначными степенями... – Корнилов вздохнул. – Бог его знает как, но Головин это делает в уме! – Усмехнулся:
– Делал. Ну да он был гений. Так что – позади чисто, впереди – безмятежно. Чемоданчик-ноутбук передам посредникам и – адью. Или – оревуар. Да и здешнее наследство Папы Рамзеса скарб не нищенский.
Кому-то надо им владеть. Какой девиз у героев? «Никто, кроме нас»? Я его чуть изменю: никто, кроме меня.
– Быть тебе генералом, умник. Золота на погоны сам купишь?
Корнилов вскинулся:
– Головин получил то, что заслужил.
– Не играй словами, умник. Он тебе верил. Ты его предал.
– Он никогда никому не верил – слишком гениален!
Данилов скорчил гримаску.
– Нет, ты дослушай! – качнулся к нему Корнилов.
Олег напрягся, но сник. Далеко. Слишком далеко. Не достать.
– Он тебе рупь должен остался со студенческих времен? – ехидно осклабился Олег. – Или девку гулящую отбил?
Лицо Корнилова сделалось скорбным.
– Он мне жизнь сломал, – произнес он тихо и очень серьезно. – Что я теперь? Развалина с поломанной психикой. Головин был мне другом. Прошло двенадцать лет. Чем он стал? Папой Рамзесом. Чем стал я? Ты прав: переменной.
Мнимым числом. Частью чужой схемы. А я хотел просто жить, но жить достойно.
– Для этого нужно иметь достоинство. Да и – все это лирика, умник. Взялся исповедоваться перед кандидатом в покойники?.. Бесплатный психоанализ – ну что ж, не корю, мы же русские ребята, елки-палки, вместо того, чтобы в тесто раскатать – коньяком поишь... Я устал пить. И вообще устал.
– Ты спешишь?.. – хмыкнул Корнилов. Покачал головой:
– Все глупо. И фраза избитая вышла, как в плохом кино. Ты мне симпатичен, герой. И вовсе не отвагой.
Скорее тем, что я был слишком слаб и слишком откровенен с тобой. Это для Головина было «ничто не слишком»... Я рассказал тебе частичку себя, и этим ты мне стал близок.
