Доминик Фернандез - На ладони ангела
Виа дель Маре проходила рядом с моим домом. Я мог бы даже разглядеть на занавеске тень мамы, которая ждала меня у окна. Ночь вроде бы была не слишком холодная для этого времени года. Разве что дождливая и промозглая. Но мягкая ли, нет, это была ночь всех святых. Температура была не выше двенадцати градусов, а я, вместо того чтобы заехать в свою теплую и уютную квартиру и закрыться с Пино в одной из трех спален, мчался, как разбойник, сквозь мглу и ветер. В пятьдесят три года секс оставался для меня постыдным, подпольным занятием, раз я по-прежнему отделял его от семьи, от дома, от мамы, раз кровать, в которой меня будила мама, не могла стать постелью, в которой я предавался наслаждениям. К тому же, вспомнив восклицание Пино, который прикуривал в тот момент маленькой газовой зажигалкой «Мальборо», я подумал, что в Риме всегда можно найти крышу над головой на час или на месяц. Почему бы мне, если я не хотел ехать на виа Евфрата, не довольствоваться номером в отеле? Почему, при тех миллионах, что я зарабатывал, мне никогда не приходило в голову снять или купить однокомнатную квартиру? Зачем мчаться из Рима и бросаться на грязную, вытоптанную землю Идроскало? Неужели я мог заниматься любовью только в трущобах, в так сказать идеальном сопричастии с нищими и униженными, вдали от буржуазного квартала и той роскошной квартиры, в которой я жил?
Два противоречия, сводящиеся к одному, — подумал я с горьким чувством собственного поражения. Если мне было нужно увезти Пино дождливой ночью 1-го ноября на грязный унылый пустырь, то только потому, что я еще не сумел гармонично свести все свои жизни в одну цельную и единственную жизнь. Любовь оставалась для меня тем, что следовало делать в стороне, на помойке бедных окраин, инкогнито, отбрасывая свой двойной статус любящего сына и интеллектуала. В пятьдесят три года! Тут немудрено захотеть самому отдаться в руки палача, будь он хоть вполовину прекраснее моего юного попутчика.
Между тем, я, чтобы скрыть свое волнение и по профессиональной привычке, попытался разговорить его. Он отвечал обрывисто. Мне удалось узнать, что ему семнадцать с малым лет, что он жил со своими родителями на виа Тибуртина, в Сеттевилле, откуда на 209 автобусе он за полчаса добирался до вокзала. Отец работал служащим в магазине осветительных приборов на виа Аренула, сестра — продавщицей в мясной лавке сети «Стар», мать — домработницей на полставки. (Я был тронут этой деталью, памятуя о нашем приезде в Рим, когда маме приходилось убираться и мыть посуду в чужой семье.)
— А ты?
Он пробовал работать на станции техобслуживания рядом с Колизеем, затем подмастерьем у своего дяди булочника в Гарбателле. Одна неделя в тюрьме Казал Бручато за угон машины. В понедельник 3 ноября он начнет работать помощником в колбасной лавке. Вечера — у телевизора, друзей — мало. Спал в гостиной на откидывающейся кровати, которая днем поднималась к стене и использовалась как книжный шкаф.
— И какие книжки в этом шкафу стоят?
— «Кричащий металл», «Джонни Локан», «Текс», «Тополино», вся серия «Тирамоллы» и «Коррьере деи пикколи».
— Ну если моя старушка забудет купить мне свежий номер!
Единственное краткое мгновение оживления в его отрывистом рассказе, который он нехотя процедил сквозь зубы. Я еще не слепой, чтобы спутать с моими былыми рагацци этого проституированного жиголо, неспособного даже улыбнуться. Выросший на месте боргатов, неподалеку от Пьетралата и Понте Маммоло, но бесцветный, надменный, угрюмый, гордящийся своей встроенной кроватью и стыдящийся своего будущего хозяина-колбасника, раздираемый между желанием почваниться полученными в школе рудиментами знаний и злостью за свою необразованность, обрекавшую его на работу в подчинении, безнадежно совращенный недосягаемыми моделями, которые предлагали ему герои его комиксов и кумиры его голубого экрана.
Я вынул из коробки из-под перчаток пакетик «Kleenex», чтобы высморкаться, на что Пино сморщился в темноте в мою адрес.
— Кстати, не рассчитывай на меня, если будешь делать бомбу.
— Бомбу?
Он довольно уклончиво объяснил мне ее рецепт: прессованный жевательный табак смешивается с мелко измельченным стеклом. От стекла во рту и на языке образуются микроскопические порезы.
— Ты жуешь, жуешь, в общем, никотин сразу попадает в кровь, и сердце начинает ухать как отбойный молоток. Короче, если б ты даже без пушки был, мужики заползали бы на коленях и просили бы у тебя прощения. Это мне Арнальдо рассказал, говорит: «Попробуй, тебя как громом шандарахнет. Я, говорит, когда принимаю, мне сам Казанова ни сват, ни брат». Да, спасибо! Знаешь их последнее изобретение, ну, этих фрочо?
— Расскажи.
— Короче, кольцо, чтоб стояло.
— A! cock-ring. Это в Америке придумали.
— В Америке, не в Америке, а педикам нравится.
После этого он откашлялся с таким самодовольным видом, от которого я, наверно, должен был его возненавидеть. Но мне хотелось прощупать его поглубже.
— Ты часто бываешь… в баре, где я тебя встретил?
— Да так… Я не завсегдатай. Папаша мне отстегивает штуку в день. На тысячу лир в день мне не разжиться. Не надо принимать меня за того, кем я не являюсь, ясно, да? — добавил он угрожающим тоном. — Меня никогда не застанешь за стойкой с бокалом светлого, это к тому же, чтоб ты знал.
— Бокалом светлого? А, ну да! это пароль.
— Да я просто ненавижу пиво.
— Ну ты ведь поехал со мной? Знаешь, какой уже час, чтоб ездить на машине с незнакомым человеком?
— Ну и что? Это без маза! Туда-сюда, я не говорю, но это без маза. Фрочо надо родиться, это как негром или евреем, — заключил он с презрением.
У излучины реки в темноте показались еще освещенные окна рыбацкого ресторана «Светлый Тибр», куда я частенько заходил отобедать пиццей с Нилетто, с Эльзой и Сандро.
— Тормозни, — резко буркнул Пино. — Я хочу есть.
Я остановил машину в сотне метров за рестораном на обочине погруженной в темноту дороги. Пино споткнулся о булыжник и выругался. Хозяин, мой старый знакомый, радостно сообщил нам, что у него осталось полкурочки по-домашнему.
— Вам повезло, я закрывался через пять минут.
— Ты принеси мне пива, — сказал я ему. — Я уже ужинал. Темного! — с умыслом добавил я, надеясь, что это позабавит моего визави.
Но Пино угрюмо погрузился в созерцание своего кольца, и, как только ему подали ужин, уткнул нос в тарелку и начал молча есть.
— Невкусно? — спросил я его.
— Да нет, — ответил он, пожав плечами.
— Не любишь курицу?
Он косо зыркнул на меня угрожающим взглядом.
— Раз уж я попал в ресторан, я бы предпочел что-нибудь другое. А лангустов тут нет?
— Ты их уже ел?
— Это не так вкусно, как курица, но лангусты есть лангусты, — постановил он, приканчивая сочную и поджаристую ножку. Несмотря на свое презрение к простой кухне «Светлого Тибра», он уплетал ее за обе щеки.
Хозяин принес графин с красным вином и ушел обратно на кухню. После чего при нашем тет-а-тет уже никто не присутствовал. Пино набросился на вторую половину курицы, а я пытливо следил за каждым его движением. Наверно, без той свойственной мне отрешенности кинематографиста, который в поисках фигурантов блуждает наугад своим взором, слишком пристальным он тогда был.
— Чего ты зыришься так на меня? Смотри, не нарвись!
— Да ничего, Пино. Я думал, какую роль я мог бы тебе дать в своем будущем фильме.
Он сразу умаслился и первый раз за все время улыбнулся мне.
— Знаешь, я ведь тебя узнал. Ты каждый вечер на вокзале бываешь.
— Да, а ты, я думал, там появляешься крайне редко!
Поняв, что он срезался, Пино запихнул кусок крылышка в рот, чтобы выдержать паузу, перед тем как ответить.
— Кино, это я люблю, — продолжил он, изо всех сил пытаясь принять непринужденный вид.
— Ну в добрый час. Ты мне сказал, что как-то угнал машину?
Он выронил косточку изо рта и закричал.
— Да это мой приятель, он заставил меня. Я не вор.
— Э! выпей глоточек, — сказал я ему. — Не кипятись!
— Не пью, я не пьяница. Не пью и не ворую.
Он схватил графин и рюмку, в которую я ему налил вина, встал, открыл дверь и вылил все вино до последней капли на гравий за порогом. Уточняю это, чтобы опровергнуть слухи, которые ходили, после того как на основании показаний хозяина ресторана было подсчитано, какое действие мог произвести литр доброго тринадцатиградусного альбенского вина в жилах семнадцатилетнего подростка.
Он вернулся на свое место и начал обгладывать ножку, обильно и нарочито смачивая свою глотку свежей водой.
— Понимаешь, я всех прошу делать в моих фильмах то, что они делают в своей жизни. Вора я прошу играть роль вора…
— Вот как! — сказал он, сожалея, что поторопился с ответом.
![BlackSpiralDancer - Unwritten [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
