Владимир Войнович - Два товарища (сборник)
Заявление было выслушано в скорбном молчании.
– Василий Степанович, – почтительно спросил Лукин, – вы имеете что-нибудь добавить к вашему заявлению?
– Я не знаю, что добавлять, – пожал плечами Каретников. – Палец нарывает, и меня уже кололи антибиотиками.
– Я бы в таком случае прошел курс уколов от бешенства, – бодро пошутил Бромберг, но его не поддержали, потому что шутка, ударяя по Рахлину, одновременно задевала Каретникова и в целом получилась сомнительной.
– Да, вот так, – уточнил Каретников, смущенно улыбаясь. – Теперь я не могу писать, а завтра у меня районная партконференция, встреча с делегацией афро-азиатских писателей, потом секретариат, заседание в Комитете по Ленинским премиям, сессия Верховного Совета. Как я туда пойду? Не могу же я там заседать в таком виде. Я, конечно, не хотел писать это заявление. Жена настаивала, чтобы я прямо звонил Генеральному прокурору. Вероятно, так и следовало бы сделать, но мне, откровенно говоря, не хотелось выносить сор из избы и выставлять в дурном свете перед общественностью наш прекрасный и дорогой моему сердцу союз. Я надеюсь, что секретариат может защитить своего товарища и без вмешательства правоохранительных органов. – Василий Степанович бросил вопросительный взгляд на макушку сидевшего перед ним человека в сером и тихо сел.
– Конечно, можем, – решительно отозвался Лукин и тоже посмотрел на человека в сером. – Но, прежде чем разбираться, я должен дополнить заявление Василия Степановича тем, что эта скандальная история стала достоянием враждебной западной пропаганды. Я думаю, что некоторые из присутствующих слышали, что вчера одна зарубежная антисоветская радиостанция передавала…
– Я лично эти передачи никогда не слушаю, – сочла нужным заметить Наталья Кныш.
– Такую дрянь ни один порядочный человек не слушает, – от себя мрачно добавил Соленый.
Лукин посмотрел на Ефима:
– Товарищ Рахлин, вы тоже ничего такого не слышали?
– Простите? – Ефим оторвал от бумаги ручку и посмотрел на Лукина.
– Я вас спрашиваю, – повторил Лукин скрипучим голосом, – вы тоже ничего такого не слышали?
– Это ваш вопрос? Правильно? Сейчас, минуточку, я его запишу. – Записал: «Вы тоже ничего такого не слышали?» Поднял глаза на Лукина: – Какого такого?
Лукин, слегка теряясь, посмотрел на человека в сером, перевел взгляд на Ефима.
– Вас спрашивают… – начал Лукин.
– Минуточку. – «Вас спрашивают…» – старательно занес Ефим в блокнот и поднял голову.
– …вас спрашивают, что вы можете сказать по поводу заявления… Да спрячьте вы свой блокнот! – вышел Лукин из себя. – Мы вас не диктанты писать пригласили.
– «…не диктанты писать пригласили…» – записывая, повторил вслух Ефим.
– Товарищи, да это же хулиганство! – закричал истерически Бромберг. – Отнимите у него этот блокнот, или пусть он его спрячет.
– Ну зачем же, зачем же отнимать? – сказал Черпаков иронически. – Надо оставить, пусть пишет. Пентагону, ЦРУ, «Голосу Америки» нужен же точный отчет.
Ефим слышал, что разговор принимает зловещее направление. Рука его начала дрожать, но он продолжал лихорадочно водить пером по бумаге. Хотя не успевал, потому что выступавшие заговорили одновременно. Кныш упрекала его в неуважении к коллективу. Шубин сказал, что был в Польше и видел следы преступных действий так называемой «Солидарности». Ефим записал это, хотя связи между собой и «Солидарностью» не уловил. Но точнее других был Соленый.
– Товарищи, – встал Соленый. – В повестке дня нашего заседания объявлено, что мы должны осудить хулиганский поступок Рахлина. Но это не хулиганский поступок. Это нечто большее. Ведь вы посмотрите. Василий Степанович Каретников является выдающимся нашим писателем. На его книгах, всегда страстных и пламенных, воспитываются миллионы советских людей в духе патриотизма и любви к своему отечеству. Своим поступком Рахлин вывел из строя руку, которая создает эти произведения. Почему он это сделал? Потому что ему не дали какую-то шапку?
– Чепуха! – отозвался Бромберг.
– Тем более что я никакими шапками не заведую, – с кроткой улыбкой заметил Каретников.
– Совершенно ясно, – закончил свою мысль Соленый, – что Рахлин действовал не сам по себе, а по прямому заданию врагов нашей литературы, врагов нашего строя.
– Правильно! – согласился Черпаков. – Это не хулиганство, а террор. Причем террор политический. За такие вещи у нас раньше расстреливали, и правильно делали.
На этом Ефим записывать прекратил. Он положил блокнот на свободный стул рядом с собой, посмотрел сначала на Черпакова, потом на Лукина, потом на Каретникова, заодно обнаружив, что человек в сером уже исчез, а на его месте сидит блондин и причесывается.
Ведя себя последние дни вызывающе, Ефим готовился к разным неприятностям, но все же не к таким обвинениям. Он вдруг испугался, задрожал и помимо своей воли стал лепетать, что товарищи его не так поняли, что он не действовал по чьему-то заданию, а совершил свой поступок, который признает безобразным, исключительно в состоянии аффекта. Потому что, будучи восемнадцать лет членом Союза писателей и написав одиннадцать книг, причем все одиннадцать о хороших советских людях, о людях мужественных профессий…
– Зачем вы нам все это рассказываете? – проскрипел голос Лукина.
– Виляет! – радостно отметил Черпаков и стал надвигаться на Ефима. – Крутит хвостом, заметает следы. Вот она, сионистская тактика!
– Молчать! – вдруг закричал Ефим и топнул ногой.
– А с чего мне молчать? – Черпаков, надвигаясь, расплывался в наглой улыбке. – Я не для того сюда пришел, чтобы молчать.
– Молчать! – повторил Ефим. Он вдруг весь сжался, задрожал, выпустил вперед руки. – Молчать! – закричал еще раз и кинулся на Черпакова.
И тут произошло невероятное. Черпаков вдруг испугался, побледнел и с криком: «Он меня укусит!» – полез под стол Лукина. Лукин растерялся и, выкрикивая: «Виктор Петрович, Виктор, ты что, с ума сошел?» – стал отталкивать Черпакова ногами. В это же время Ефим тоже нырнул под стол. В нем проснулся охотничий инстинкт, и он действительно хотел укусить Черпакова, но, когда нагнулся, с ним что-то случилось. Во рту появился сладкий привкус. Затем перед глазами возникла вспышка, какие бывают в процессе электросварки. Одна, другая, третья… Вспышки эти, следуя одна за другой, слились наконец в общее великолепное сияние, а тело стало утрачивать вес. Обратившись в белого лебедя, Ефим выплыл из-под стола и начал набирать высоту, а члены бюро все удалялись и удалялись, задирая головы и глядя на Ефима с широко раскрытыми ртами.
Ефима доставили в реанимационное отделение Боткинской больницы. В диагнозе сомневаться не приходилось – инсульт с потерей речи и частичным параличом правой руки.
