Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы
— Да, я и другие посажены. Мы совершили преступления. Я заслуженно получил срок. Но я хочу сказать не о себе. Я, когда сидел под следствием, совершил побег с этапа. Начальник конвоя ранил меня из пистолета. Скажите, можно или нельзя стрелять в малолеток?
— Нельзя, — подтвердил Павлуха.
— А в меня стреляли, зная, что бежит малолетка. Следователь особого отдела расследовал мой побег, но все менты дали показания, что не знали, что бежит малолетка. Им ничего не было. Даже выговора. А прокурор надо мной посмеялся. Он сказал, что выговор надо дать тому, кто в меня стрелял и не убил. За то, что не убил, выговор, значит. Так что, советская милиция стоит на страже интересов народа? Или я в число народа не попадаю, поскольку я от народа изолирован?
— Я не знаю, при каких обстоятельствах тебя подстрелили, но если верить тебе, то, конечно, конвой должен быть наказан.
— Но его не наказали и не собираются наказывать. Я, собственно, про это уже забыл. Ни одной жалобы не писал. Ладно, думаю, живой остался и хорош на этом. Но позавчера ко мне мать приезжала, рассказала кое-что. Так где же справедливость?
— Подожди, подожди. Что тебе мать рассказала?
— В ноябре у меня умер отец. Он перед смертью писал в разные инстанции, требовал, чтоб начальника конвоя, который стрелял в меня, наказали. Отцу было не по себе: как так, меня ранили, а им даже выговора не дали. Отец у меня был тоже майор. Работал начальником милиции и, умирая, проклял милицию, сказав, что правды не было и нет. За несколько дней до смерти отцу на улице стадо, плохо. У него сердце больное было. Он упал. Заместо «скорой помощи» вызвали медвытрезвитель. Привезли в милицию. Там его узнали и отправили в больницу. В нашей стране, если человек на улице упадет, его обязательно увезут в вытрезвитель. Потом ограбили мою сестру. Сняли сережки, перстень, часы. Нож подставляли к горлу. В милиции дела открывать не стали, сказав, что сестру никто не грабил. Свидетелей нет. Как же так, Павел Иванович, точно за такие преступления и здесь сидят ребята. И я тоже. Нас нашли и судили. А почему это преступление не хотят расследовать? А теперь смотрите: стоит ли милиция на страже интересов народа? Сестра моя живет на свободе и в понятие «народ», не так как я, входит.
Беспалов слушал Глаза внимательно. Иногда морщился, и тогда на лбу, выше бровей, оставался не тронутый морщинами пятачок.
Майору надо ответить, и он, закурив вторую папиросу, медленно стал говорить:
— Если ты все рассказал так, как было, милиция не права. Надо заводить дело и искать грабителей. И сажать их. Тоже изолировать от общества. Я тебе в этом ничем помочь не могу. Скажу одно: пиши жалобы. Напиши в Прокуратуру СССР. Меры должны принять. — Беспалов помолчал. — Ну, ты из-за этого и решил идти в дизо?
— Да. Настроение скверное. В голову ничего не идет. А если расстегнулась пуговица, режимник записывает. Нарушение. Да что я нарушил? Какое мне дело, если у меня пуговка на вороте или на ширинке расстегнута? Я, может быть, в знак протеста пройдусь по зоне голый. Какая мне разница — голый я или расстегнутый. У меня не только пуговка расстегнута, но и душа голая. Пусть и за это актив сделает замечание и запишет. Дадут наряд вне очереди. Потому я отказываюсь жить в зоне. Садите меня в дизо. И еще. Дайте бумагу и ручку, я напишу заявление.
Глаз написал все, с чем не согласен, а закончил так: «А потому я объявляю голодовку и требую к себе министра внутренних дел».
Павлуха прочитал заявление.
— Ты сейчас ненавидишь милицию. Ты не веришь в справедливость. Я тебе ничего не могу доказать. Но вот зачем ты требуешь министра внутренних дел, не пойму. Если каждый заключенный будет требовать министра, он только и будет по колониям разъезжать. И то не ко всем успеет.
Глаз ничего не ответил. Понимал: министр не приедет. Он мог бы потребовать кого-нибудь рангом ниже, но стоит ли мелочиться, все равно не приедут.
— Хорошо, — сказал Павлуха и снял трубку телефона.
Когда пришел начальник караула, Беспалов протянул Глазу постановление.
— Распишись, я объявляю тебе за отказ от работы и учебы десять суток.
— Расписываться не буду. Я написал заявление. Я не от работы и учебы отказываюсь, а от беззакония.
— Отведите его в дизо, — сказал майор начальнику караула.
Глаза в дизо обыскали. Забрали курево, спички, ремень и закрыли в камеру.
Дизо — старое деревянное. Всего три камеры. Глаза посадили в среднюю. «А здесь тепло. Можно зимовать».
До обеда Глаз ходил, а в обед дежурный открыл кормушку и поставил алюминиевую миску.
— Петров, принимай!
— Я объявил голодовку. От еды отказываюсь.
Из миски шел пар. Глаз отвернулся.
И в ужин Глаз пищу не взял. Дежурный, закрывая кормушку, сказал:
— Дело хозяйское. Сам себе барин.
Утром к Глазу зашел начальник караула Афанасии Емельянович. Он был толстый и пожилой.
— Как дела, Петров? — спросил старшина.
Глаз промолчал.
— Сутки не ешь. А ты зря от еды отказываешься. Что ты на нее обиделся? Что тебе она плохого сделала? Давай, Петров, ешь. Что, не будешь?
— Не буду.
— Смотри, только пять суток будешь без еды. На шестые в нашей колонии закон: еду через задний проход вливаем. Ты не первый. Мы это умеем. Я лично троих через зад кормил. Наденем наручники, скрутим тебя — и пошло. Так что выбирай: или ешь, или через зад накормим.
Старшина ушел, а Глаз задумался: «Неужели правда на шестые сутки через зад кормят? Тогда лучше от голодовки отказаться. А может, болтает? Нет, пока есть не буду».
Новый дежурный поставил еду на кормушку и сказал:
— Глаз, а Глаз, возьми еду, что ты балуешься. Если съешь, дам закурить.
Глаз посмотрел на дежурного. Он курил папиросу.
— Правда-правда, я не обманываю. Как съешь, сразу закуришь.
Глаз еду не взял и лег на нары. Дежурный убрал завтрак и подошел к кормушке.
— Глаз, что валяешься? Возьми книгу да почитай. Хочешь, самую интересную выберу?
Глаз знал, что в этой зоне в дизо дают читать книги, и, встав с нар, сказал:
— Давай.
Дежурный принес.
— Самая интересная.
Книга без переплета и без начала. Прочитав несколько малоинтересных страниц, Глаз дошел до графского обеда. Читая, как персонажи уплетали дичь, Глазу жрать захотелось, и он подошел к дверям.
— Дежурный.
— Чего-о?
— Неинтересную книгу дал. Уж больно много про еду. Специально такую выбрал, чтоб я завтрак съел.
— Да нет, я не думал об этом, — говорил дежурный, открывая кормушку, — если не нравится, я другую дам.
— Давай.
