Чак Паланик - Призраки
Но их отец… было видно, что он уже потерял интерес к Трейси. Их отец никогда не был силен в отношениях с женщинами по окончании первого романтического периода. В обычных условиях он начинал активно «ходить налево». Находил себе новую подругу из сослуживиц. Но сейчас он просто сидел перед теликом и смотрел запись, переданную с Венеры; смотрел очень внимательно, чуть ли не касаясь носом экрана, и особенно в тех местах, где можно было различить людей, этих красивых людей, которые все были как фотомодели, ходили голыми, валялись вповалку в траве или сплетались телами в длинные гирлянды. Слизывали друг с друга капли красного вина. И трахались, не опасаясь залета, нехороших болезней и Божьего гнева.
Трейси составляла список тех знаменитостей, с кем ей хотелось бы подружиться, когда их семейство окажется на Венере. На первом месте в этом списке стояла мать Тереза.
Теперь даже любящие мамаши поторапливали детишек и орали на них, чтобы те побыстрее допивали свое отравленное молоко, потому что хватит сидеть на жопе, давно пора перейти к следующей стадии духовной эволюции. Жизнь и смерть превратились в этапы, которые следовало миновать как можно скорее, наподобие того, как учителя гонят детишек из класса в класс, вплоть до выпускных экзаменов — независимо от того, чему они научились, а чему не научились. Большие гонки. Бешеная погоня за просветлением.
И вот, уже сидя в машине, Трейси читает охрипшим от дыма голосом:
— Когда начинается отмирание клеток сердечных клапанов, главные камеры сердца, называемые желудочками, начинают сбоить и уже не могут гнать кровь по телу…
Она кашляет и читает:
— Без притока крови мозг прекращает свою жизнедеятельность. Вы эмигрируете за считанные минуты. — Трейси захлопывает брошюрку. Конец.
Евин отец говорит:
— Прощай, планета Земля.
И Риски, бостонский терьер, облевывает все сиденье сырным попкорном.
Запах собачьей блевотины и чавканье Риски, который тут же все это съедает, — они гораздо противнее угарного газа.
Ларри глядит на сестру, вокруг его глаз размазана черная тушь. Он моргает, как будто в замедленной съемке, и говорит:
— Ева, выведи своего пса из машины. Пусть проблюется на улице.
Если вдруг Ева вернется, а их уже здесь не будет, говорит ей Отец, там, на кухне, лежит набор «В добрый путь». Он говорит, чтобы Ева не слишком задерживалась. Они будут ждать ее там, на большом празднике.
Евина будущая бывшая Мачеха говорит:
— Не держи дверь открытой, чтобы не выпустить дым. — Трейси говорит; — Я хочу эмигрировать, а не остаться дебилкой с повредившимися мозгами.
— А они разве еще не уже? — говорит Ева и выводит собаку во двор. Там по-прежнему светит солнце. Птицы вьют гнезда. Птицы — глупые, они не знают, что эта планета вышла из моды. По розам ползают пчелы, забираются в самую сердцевину цветов. Пчелы тоже не знают, что их мир устарел.
На разделочном столе рядом с раковиной на кухне лежит набор «В добрый путь», целая упаковка таблеток цианила. С новым, лимонным, вкусом. Для всей семьи. На картонной коробочке нарисован пустой желудок. Рядом — часы, которые отсчитывают три минуты. А потом твоя нарисованная душа проснется в мире сплошных удовольствий. На следующей планете. На новом витке эволюции.
Ева выдавливает одну таблетку, ярко-желтый приплюснутый шарик с нарисованной на нем красной радостной рожицей. Даже если красный краситель токсичен, это уже никого не волнует. Ева выдавливает все таблетки. Все восемь пилюлек. Относит их в ванную и спускает в унитаз.
Машина там, в гараже, все гудит. Встав на пластмассовый стул, Ева заглядывает в окно. Ей видны головы тех, кто в машине. Папа. Будущая бывшая мачеха. Брат.
Риски нюхает щель под гаражной дверью, нюхает едкие испарения, сочащиеся изнутри. Ева кричит ему: фу. Она зовет его на лужайку, на солнышко. Все вокруг — тихо-тихо, только птицы щебечут и пчелы гудят, а их задний двор уже выглядит малость запущенным. И траву на лужайке явно бы не помешало постричь. Теперь, когда на дороге нет ни единой машины, в небе — ни одного самолета, когда все газонокосилки молчат, птичье пение кажется таким же громким, каким раньше был шум уличного движения.
Ева ложится в траву, задирает рубашку и подставляет живот теплому свету солнца. Она закрывает глаза и медленно водит пальцем вокруг пупка.
Риски лает. Один раз, другой.
И чей-то голос говорит:
— Привет.
Над забором, разделяющим их двор и соседний, возникает лицо. Светлые волосы, розовые прыщи. Это Адам, мальчишка из Евиной школы. Из тех времен, когда школы еще не закрылись. Адам привстает на носки и закидывает на забор локти. Положив подбородок на руки, Адам говорит:
— Ты слышала, что случилось с девушкой твоего брата? Ева закрывает глаза и говорит:
— Звучит дико, я понимаю, но я скучаю по Смерти… Адам перекидывает одну ногу через забор и говорит:
— Твои предки чего, эмигрируют?
В гараже, двигатель заведенной машины чихает, и один из цилиндров не попадает в такт. Словно сердце пропускает один удар. Сердечный желудочек дает сбой. Сквозь стекло видно, как внутри гаража клубится серый дым. Двигатель снова чихает и вдруг умолкает. Внутри — все неподвижно. Вся Евина семья, теперь это просто багаж, выброшенный за ненадобностью.
Лежа в траве, на солнышке, чувствуя, как ее кожа натягивается и краснеет, Ева говорит:
— Бедный Ларри.
Она по-прежнему водит пальцем вокруг пупка. Риски подходит к забору и смотрит, как Адам перелезает на эту сторону. Мальчик наклоняется, чтобы погладить собаку. Почесав Риски под подбородком, Адам говорит;
— Ты им сказала, что у нас будет маленький? И Ева молчит. Ева не открывает глаз.
Адам говорит:
— Если от нас пойдет новый человеческий род, наши предки ужасно рассердятся…
Солнце почти в зените. То, что похоже на шум машин, — это ветер, носящийся по опустевшим дворам.
Материальные блага уже никому не нужны. Деньги превратились в бумажки. Положение в обществе никого не волнует.
Еще три месяца будет лето. О еде беспокоиться нечего: тут столько консервов, что хватит на сто лет вперед. То есть если ее не застрелят автоматчики из службы Эмиграционного содействия. Она же приоритетная цель. Первоочередной категории. Конец.
Ева открывает глаза и смотрит на белую точку на голубом горизонте. Утренняя звезда. Венера.
— Если этот ребенок родится, — говорит Ева, — я надеюсь, что это будет… Трейси.
24.
Мистер Уиттиер ведет Мисс Апчхи к двери. К миру, который снаружи. Они идут к двери, вдвоем. Держась за руки. Вот он, наш мир без дьявола, наша вилла Диодати без чудовища, на которого можно свалить всю вину. Мистер Уиттиер приоткрывает входную дверь, совсем немножко — чтобы в здание проник луч настоящего света солнца. Яркая прорезь — полная противоположность той черной щели, которая встретила нас по прибытии.
