Александр Проханов - Теплоход "Иосиф Бродский"
Под ее тяжестью могила проседала, по ней шли трещины.
Есаул подошел к тувинцу Токе:
— Товарищ майор, выполняйте ваш долг.
— Так точно. — Тока, являвшийся кадровым офицером ФСБ, шагнул к могиле. Коснулся заветного винта, чуть поблескивающего между лопатками танцовщицы. Повернул на несколько оборотов. Растяжки распались. Как из прорванного полиэтиленового пакета, все содержимое мадам Стеклярусовой скользко шмякнулось на могилу. Земля разверзлась, и груда костей, несвежей кожи и мяса утекла на дно. Там обнялись два любящих скелета, чтобы навек не расставаться. В воздухе, в гробовом безмолвии, отчетливо прозвучал пророческий стих Иосифа Бродского:
…Черная лента цыганит с ветром.
Странно тебя оставлять нам в этом
Месте, под грудой цветов, в могиле,
Здесь, где люди лежат, как жили,
В вечной своей темноте, в границах.
Разница вся в тишине и в птицах…
Подавленные, все покидали кладбище, утешаясь единственной мыслью о скорых торжествах, — венчании и ночном свадебном пиршестве.
Луиза Кипчак, прижимаясь к мужу Францу Малютке, сказала:
— Знаешь, Франтик, я чувствую какой-то странный зуд во всем теле. Внизу живота, под мышками, под лопаткой, везде-везде. Что бы это могло быть?
— Может, чудовища, которые насиловали тебя на корабле, заразили тебя нехорошей болезнью? Не беда, от этого теперь легко лечат.
— Очень странный зуд, ничем не напоминающий любовное влечение. — Она теснее прижалась к мужу. Потерлась о него лопаткой, которая очень чесалась.
Глава тридцать седьмая
С кладбища, уже в сумерках, все отправились на Дворцовую площадь, где начиналось гулянье. Площадь была оцеплена войсками, не пускавшими простолюдинов и зевак. В арке Главного штаба, перекрывая вход, укрылся спецназ. На кровле Зимнего дворца, за скульптурами и вазами притаились снайперы. Квадрига коней на помпезном фасаде Штаба была покрыта шелковыми попонами. Кариатиды Эрмитажа с ног до головы были убраны живыми цветами. Александрийский столп освещался прожекторами, так что казался выточенным из сияющих самоцветов.
Процессия ступила на площадь, где брусчатка переливалась цветами радуги. Окруженный свитой, величаво и одновременно изящно, вышагивал Президент. Есаул поддерживал его за локоть, обмотав руку в цветастый платок. Никто не видел, что под платком скрывается взведенный Макаров и улыбающиеся уста Есаула шепчут Президенту: «Дернешься, сука, убью». Архиепископ Аарон, опираясь на посох, раздавал благословения, рассыпал по плечам серебряные кудри. Директор Эрмитажа вынес из музейной коллекции рыцарские гобелены, ковры арабских халифов, плащаницы средневековых соборов, знамена времен Столетней войны. Постелил на брусчатку. Гости ступали по узорам и вышивкам, пребывая в блаженстве. Мэр Петербурга Воспаленко-Оскуденко дарила улыбки. Молодые пажи несли за ней гардероб и ширму, позволявшую даме переодеваться каждые пятнадцать минут, не смущая присутствующих зрелищем своей наготы.
При входе на площадь к основной процессии присоединилась ликующая группа геев и трансвеститов, приехавших в Петербург со всей Европы и Америки. Все были хороши собой, с накладными грудями, в шиньонах, с пышными бедрами, накрашенными помадой губами. Группу возглавлял Элтон Джон со своей женой, которая не пожелала сбрить бороды, а только надела розовое трико, подчеркивающее ее мощные клубни и кактусовидный отросток. В этой группе было много известных российских персон — министров правительства, депутатов Думы и Совета Федерации, членов Конституционного суда, звезд шоу-бизнеса, прославленных журналистов и несколько иерархов церкви. Максим Галкин шел в обнимку с Борисом Моисеевым и смешно подделывался под мужчину. Борис Моисеев накрасил губы в свекольный цвет, и каждый его поцелуй оставлял на шее Максима огненный отпечаток. Тут же бренчал на гитаре одетый в кружевной бюстгальтер эстрадный певец, исполнитель шлягера «Москва златоглавая».
Отдельной шеренгой вышагивали, разумеется, не в ногу химерические чудища, плод болезненных фантазий кутюрье Словозайцева. Человек-кабан, двухметрового роста, с косматой щетиной на бедрах, цокал копытами, нес перед собой оранжевый китайский фонарик. Рогатый Карл Маркс, поблескивая на торсе чешуей зеркального карпа, раскачивал цветастое опахало. Пес с тритоньими лапами и хвостом сороки лаял и подпрыгивал. Полутуша, вывалив на бок груду свисавших кишок, хлюпая открытым желудком, несла транспарант: «Нет терроризму!» Мужик с усами Буденного и белой грудью Аллы Пугачевой нес другой транспарант: «Даешь четыре национальных проекта!» Человек-фаллос в инвалидной коляске сжимал крохотными ручками древко, на котором раскачивался плакат: «Голодная наука — позор для страны!» Их всех окружали петербургские демократы, чиновники либеральных воззрений, интеллигенция, среди которой был виден алебастровый бюст академика Дмитрия Лихачева и взятая напрокат в кунсткамере банка с заспиртованным двухголовым младенцем.
Чуть в стороне, с независимым видом, семенили правозащитники одной из катакомбных организаций под названием: «Евреи подземелья». Они отличились тем, что выявили подпольный тираж запрещенной газеты «Завтра» и теперь разыскивали в Петербурге скрывавшегося главного редактора Проханова.
На площади начался карнавал. Возникали маски. Маркиза танцевала с виконтом. Сарацин в чалме прижимал к груди индийскую жрицу. Разыгрывалась сцена убийства Распутина Юсуповым и Пуришкевичем — бородач с бородой из конского волоса пил водку, раздевал донага княгиню Дашкову, горланил мужичьи песни. А в него стреляли холостыми коварные монархисты, вливали в бороду чашу яда, топили в большом тазу, а потом, облив мазутом, сжигали. Частью карнавала являлось непрестанное переодевание мэра Вос-паленко-Оскуденко. Как только «куратор времени» бил в гонг, возвещая о том, что протекли очередные четверть часа, дама стремительно кидалась за ширму. И из-за нее появлялась то наяда с наброшенной на голые плечи рыбацкой сетью. То свирепая дикарка джунглей с ожерельем из мужских черепов. То целомудренная весталка в античном облачении, которое, как бочка, было стиснуто стальными обручами.
Карнавал завершился грандиозным фейерверком. Сотни зениток выбрасывали в небо огненные соцветья, радужные букеты, пылающие цветы, фантастические зонтики, огнеметные брызги. Над площадью гуляло разноцветное зарево. Плыла гигантская, из огненных языков, надпись: «Слава ГКЧР!» Ее догоняла другая: «Следующий Президент России — Есаул!» Над площадью показался огромный крылатый дракон, озаренный, раскрашенный. Из его пасти летело пламя, на перепончатых крыльях стояли топ-модели, красавицы без пупков. Слаженно выбрасывали вперед стройные ноги, исполняя номер парижского кафе-шантана «Мулен Руж».
Толпа кричала «ура», кидала ввысь шапки, кошельки, часы «Роллекс». Телемагнат Попич, пьяный от восторга, преисполненный верноподданнических чувств, закричал:
— Да здравствует лидер нации Василий Федорович Есаул!
Есаул подозвал к себе верного капитана Якима, который был вновь облачен в белоснежный мундир с позументами.
— Парень раскричался не к месту. — Есаул кивнул на Попича. — Ты знаешь, что делать.
Капитан Яким приблизился к Попичу. Когда тот снова раскрыл рот, собираясь выкрикнуть здравицу, капитан Яким сунул ему в зев зажженную шутиху. Плотно сжал Попичу челюсти, видя, как сквозь зубы сыплются искры. Отскочил. Шутиха взорвалась в глотке у Попича и снесла ему голову. Все, что секунду назад было головой телемагната, теперь разметалось по площади, извергало огни, разноцветные брызги, огненные спирали и завитки.
Есаул прислушался, не прозвучит ли пророческий стих Иосифа Бродского. Но знакомый голос молчал. Только пролетала, жужжа, большая зеленая муха.
Луиза Кипчак чесалась об Александрийский столп. Ей не мешали. Думали, что красавица исповедует фаллический культ. Трется о гранитный фаллос, чтобы бог плодородия послал ей множество деток.
Прямо с площади все общество отправилось в Исаа-киевский собор на обряд венчания. Громадный храм в вечереющем небе напоминал сумрачную гору с тяжелым золотым ледником. Нева таинственно переливалась гаснущей синевой. Медный всадник гарцевал на гранитной глыбе. Все было торжественно и волшебно.
Процессия вливалась в собор, в его гулкую глубину, оставляя снаружи хохот, бесчинства, неистовые игры и пляски. Преображалась, стихала, подавленная мрачным великолепием, имперской помпезностью, мистическим пространством, где внизу жарко пылали свечи, выше туманно пламенели лампады, а в смуглой высоте сквозь мглу мерцали золотые мозаики, едва различимые фрески, таинственные письмена, вещавшие о какой-то великой, ниспосланной тайне, так и не разгаданной людьми.
