Николай Гарин - Оула
«Так, что же я ему скажу? — думал Оула, сидя на скамеечке. — Или просто поговорить, как говорится, за жизнь и то польза, и то отдушина!..» Он поднялся и теперь уже без раздумий пошел на встречу с журналистом.
— Кто!? Богачев!? — немного раздраженно ответила яркогубая кассирша. — Тоня, Тонь, ты не знаешь, есть у нас Богачев, нет!? — обратилась она к кому-то поверх голов.
Не получив ответа, Оула прошел дальше, спрашивая у продавцов.
— Ково!?.. — громко переспросила пожилая уборщица, протиравшая огромное окно. — Виталку что ли? — она смерила Оулу недвусмысленным взглядом, после чего отвернулась. — Во дворе он, твой алкаш несчастный, — добавила она, уже не глядя.
— В каком дворе? — не сразу сообразил Оула. — И кто…, то есть, кем он здесь работает!?
— Кем же ему быть, — не поворачиваясь и продолжая тереть тряпкой стекло, проворчала уборщица, — не директор же…
Мало что понимая, Оула вышел из гастронома и, пройдя арку, оказался по другую сторону гастронома. Здесь огромными штабелями высились ящики, коробки, шарахались в стороны плоские драные собаки, пахло мочой, пивом и помойкой.
Оула шел, стараясь не наступать на разбухший, расквашенный картон, ощетинившиеся гвоздями рейки тары, зловонные массы какого-то порченого продукта…
За высокой кучей старых пивных ящиков шла возня, и время от времени слышалась пьяная ругань:
— …Дай я ему, с-суке, вломлю!.. В пятак Фил…, в пятак его падлу…, интел-лигент х…в, пусти я сам его пор-рву…
Оула обошел кучу. В самой гуще ящиков, кряхтя и матерясь, то ли боролись, то ли хотели подняться с земли трое пьяных. Присмотревшись, он узнал среди них Виталия. «Мать честная, — Оула не верил глазам, — как же так…» Прокашлявшись, он произнес как можно строже и внушительнее:
— А ну прекратить безобразие!
— Э-э, мужики, менты!
Все трое замерли и уставились на Оула.
— Да какой в жопу мент, Вовик! — проговорил один из них хриплым голосом. — Смотри, рожа-то копченая.
— Э-э, дядя, крути педали дальше, а то…, — он не договорил.
— Ни-илыч! Е… твою мать, Олег… Ни-лыч…, ты как здесь!?.. — улыбаясь от уха до уха, на ноги поднимался Виталий Богачев. Грязный, измятый, с двухнедельной щетиной он едва-едва походил на того журналиста, которого знал и помнил Оула.
— Это Нилыч с Ямала, братаны…, — он обвел счастливым взглядом собутыльников, — эт-то вот такой мужик! — Виталий задрал вверх грязный палец. — О-о, вот это встреча!.. Фил…, Вовик, наливай…
— Я те щас налью!.. — один из собутыльников поднес к носу Виталия кулак. — Пусть сбегает, а мы еще поглядим…
— Эй, как тебя, «Ямалыч», ну-ка мухой за бутылкой…
— Две…, эй, седой…, Ямалыч…, бери два пузыря…
Между тем Виталий с трудом поднялся на ноги и, широко раскинув руки в приветствии, неустойчиво пошел к Оула.
— Вот это да, вот это встреча!.. Нилыч, да ты что, на оленях прикатил!?..
— Пошли, Виталий Николаевич, где ты живешь, — пребывая все еще в недоумении, проговорил Оула и крепко взял журналиста за локоть.
— Эй, эй, куда!?.. — послышалось от ящиков.
— Пойдем… Где ты живешь?
— Хрен его знает…, а нет, знаю…, у Люськи-зар-разы… — Виталий старался идти ровно, но его все равно водило и Оула приходилось изрядно напрягаться. — Сегодня что у нас…, вторник, да…, значит она еще в рейсе… Слушай, Олег Нилович, может, возьмем хотя бы «мерзавчика» за встречу…, а? У тебя есть… деньги?
— Нет! — жестко отрубил Оула.
— Что нет? — не унимался журналист. — Нет, не возьмем или нет денег?..
— Иди ровнее Виталий Николаевич.
— Я не понял…, — журналист резво повернулся к Оула, — так мы берем… или…, — но, натолкнувшись на тяжелый, металлический взгляд провожатого, затих, немного обмяк и дальше пошел ровнее.
— Ладно, — через некоторое время произнес Виталий, — нет, так нет. Стало быть, не случайно ты, Олег НилычЮ появился передо мной…, как конь… перед коней.
— Не случайно, не случайно….
— А вот и пришли, — не очень радостно воскликнул Виталий, когда они прошли квартала два вдоль шумного Ленинградского проспекта, — вот дом, что б он сгорел…, тут я и бросаю свои кости. Последний этаж, лифт не работает, хоромы в одну комнату с кухней…
— Ванная есть? — спросил Оула, едва они вошли в маленькую, обшарпанную прихожую.
— А как же…, вот здесь…, вот она, — отозвался утомленный восхождением на девятый этаж Виталий, — можешь, Олег Нилыч, принять ва-нну…, ко-фе…
— Не-ет, милый, это ты сейчас начнешь мокнуть, пока не протрезвеешь.
— Это что…, ты мне вытрезвитель… хочешь устроить…, а!?.. Олег Нилыч?!.. Что ты от меня хочешь?!.. — нахохлился Виталий, но увидев жесткую непреклонность в глазах гостя, шумно вздохнул и пошел в ванную.
Оула слышал, как Виталий включил воду, как зашлепал босыми ногами, как заохал, заахал, но потом довольно замычал и, наконец, отфыркиваясь, запел.
Повесив на гвоздь куртку и бросив в угол прихожей сумку, Оула прошел на кухню. Она оказалась маленькой и тесной. Кроме газовой плиты и раковины, под которой фальшивым изумрудом мерцали ряды пустых бутылок, стоял небольшой столик с двумя табуретами и в самом углу желтоватый от времени низенький холодильник.
Набрав в чайник воды и поставив его на газ, Оула прошел в комнату. Здесь было еще более пустынно, неуютно и убого. Кровать полуторка, с дугообразными железными спинками была измята и скомкана, хотя когда-то была заправлена по-армейски. Платяной шкаф с кривыми дверками стоял на деревянных подкладках-протезах немного кособоко, отчего напоминал раненого. Из мебели был еще стул. Обыкновенный деревянный он стоял возле окна, заваленного бумагой. Это были стопы исписанных листов, из-под которых робко выглядывала пишущая машинка «Москва». Она выглядывала виновато, словно извинялась за весь этот бумажный хлам, который, в общем-то, и произвела.
Слушая то ли вой, то ли пение из ванной, Оула с наслаждением уселся на стул и вытянул гудящие ноги. Тут же отозвалась спина, шея, отяжелела голова, набитая за день всяким мусором. «Ну-ка, что пишут нынче грузчики?..» — Оула потянулся к бумажному сугробу, но едва его коснулся, как стопы пришли в движение, легко скользнув, сыпанули вниз и веером разлетелись по грязному полу. «Ах ты, беда, какая!..» — он поднялся со стула и присев на четвереньки стал собирать исписанные листы, невольно натыкаясь в тексте на знакомые, привычные слова: волки, олень, чум…, еще и еще!
Собрав все, Оула сел на стул и стал читать. С первых же строк в него ворвалась его тундра со всем своим раздольем, запахом и звуком. Он будто наяву увидел фиолетовую щетину гор на закате, огромное бесконечное небо над головой…, блеск рек и озер вдали…, услышал, как свистит ветер…, как повизгивают дети…, радостно лают собаки…, почувствовал запах дыма, вареного мяса…
И полетело время вместе с ветром, оленями, быстрой Байдаратой…
Зима сменилась летом… Строганина на горячий чай… Снег комарами…
За окном плавно темнело, отчего Оула становилось все труднее читать, он подносил листы к самым глазам, но оторваться не мог…
Очередной лист рассказывал про охоту на волков. Все мужчины стойбища умело и хитро обложили серых и выманивали их на открытое пространство, под стволы карабинов. Оула увидел себя, целившегося в крупного вожака, который понимал, что вот-вот должно произойти страшное и спешно искал выход. И когда в отчаянии волк пошел прямо на него, Оула почти не целясь, надавил на спусковой крючок…
Настоящим выстрелом щелкнул в тишине выключатель и тотчас взорвал темную комнату электрическим светом. Оула вздрогнул.
— О, мои опусы нашли читателя!? — в дверях стоял улыбающийся Виталий с полотенцем. — Ерунда это все, Олег Нилович, пустое и жаждет огня… Дойдут руки, соберусь и наведу порядок…
— Сжечь легко, — задумчиво проговорил Оула. Он все еще был под впечатлением прочитанного. — Пошли чай пить, — и тут же сорвался с места и кинулся на кухню, — я же забыл чайник выключить!..
Кухня напоминала парилку. Все было в подвижном, сероватом тумане. Резко пахло мокрой известкой. Чайник отдавал последнюю влагу, гудел, рычал, фыркал, выпуская из носика длинную струю пара.
— Как же я забыл…, как же забыл!.. — корил себя Оула. Стянув рукав с рубашки, он схватил чайник и поставил в раковину. — Ну как же я мог забыть!?..
— Это я виноват, оставил без присмотра свое чтиво, — весело отреагировал на происшествие журналист.
— И вообще, хочу извиниться перед тобой, Олег Нилович, за пьяное кривляние…, — посерьезнев, добавил Виталий
— Все нормально… Только я вот не пойму, — тут же задал вопрос Оула, видя, что журналист изрядно протрезвел, был свеж и даже побрит, — почему грузчик!?..
— Эт долгая история, — Виталий отвел глаза. — Вот почему мужик пьет, Олег Ниловыч, как думаешь?
