Дуглас Кеннеди - Момент
— Эта компания известна своими радикальными политическими взглядами, не так ли? — спросила она.
— Да, у них очень сильный крен в левизну. Настолько, что у ребят возникали проблемы с получением виз для гастролей в США. Но все равно они решили помочь двум восточногерманским танцорам обрести свободу.
— И Брауны говорят обо всем этом в своем интервью?
— Конечно, и очень подробно.
— А распечатка интервью…
— Она всего в двух экземплярах, один — у меня. Кстати, мне надо как-то выкроить часик, чтобы поработать с текстом, если ты не возражаешь, поскольку завтра утром они ждут моих предложений по редактуре.
— Нет проблем, — невозмутимо произнесла Петра. — Занимайся.
Около семи мы все-таки вылезли из постели и отправились в соседний итальянский ресторанчик съесть пасты с домашним красным вином. Петра с воодушевлением говорила о Нью-Йорке, рассказала, что в поезде на обратном пути из Гамбурга даже сочинила текст заявления для американского консульства и завтра собирается отпечатать его, чтобы я потом прочитал и скорректировал ее «плохой английский».
— Уверен, что твой английский безупречен, — сказал я.
— А ты начнешь говорить со мной по-английски, когда мы переедем в Штаты?
— Может, половину времени по-английски, а половину auf Deutsch?
— Отличный компромисс. А знаешь, что мне еще хочется сделать — и кстати, у меня есть кое-какие сбережения, — купить для нас недорогую машину и пару месяцев колесить по всей Америке. Мы можем останавливаться где-нибудь на время, а потом ехать дальше. Ты бы каждый день работал над своей берлинской книгой. А все остальное время это будет «Путешествие с Томасом и Петрой». — Она протянула руку и коснулась моего лица. — Все будет замечательно, как только мы выберемся из этого города.
Я закивал, надеясь, что она не замечает моей нервной дрожи. Зачем она рисовала такую романтическую картинку нашего вояжа на стареньком «шеви», если провела с ним весь уик-энд? И в чем подтекст ее последней фразы: «Все будет замечательно, как только мы выберемся из этого города»? Может, она нашла выход из шпионского мира, в котором ее вынужденно заперли? Но если так… смогу ли я жить с сознанием того, что с первой минуты в наших отношениях было столько лжи? Возможно ли, что в ее последних словах был намек на то, что она наконец решила порвать со своим прошлым?
Я извинился и вышел в туалет. Закрыв за собой дверь, вцепился в края умывальника в поисках опоры.
Как тебе могло прийти в голову, что восточногерманского агента вот так запросто отпустят, да еще и благословят на брак с американцем и позволят эмигрировать в Штаты?
Тогда зачем она мне все это рассказывает?
Сбрызнув лицо ледяной водой, я смог успокоить себя одной простой мыслью: по крайней мере, очень скоро ты получишь ответы на свои вопросы.
Когда мы вернулись домой, я сослался на необходимость поработать над рукописью. Петра ни разу не подошла ко мне. Не заглядывала через плечо и не спрашивала разрешения взглянуть на текст. Вместо этого она устроилась на кровати и редактировала свое заявление на получение грин-карты. Я досидел до десяти часов, потом собрал страницы интервью и намеренно оставил их на столе. Когда я зашел в спальню, Петра оторвалась от своего блокнота:
— Уже закончил?
— Доделаю завтра утром, у меня будет время до встречи с Павлом.
— Ты устал, должно быть.
— Это точно.
— Но надеюсь, не совсем уж.
Она раскрыла объятия. Мы снова сбросили одежды и занялись любовью — настолько медленно, чувственно, проникновенно, что у меня не осталось никаких сомнений в том, что любовь Петры ко мне была по-прежнему такой же глубокой, как и моя любовь к ней. Потом она прошептала мне на ухо:
— Я всегда буду любить тебя, что бы ни случилось.
Погасив свет, мы заснули обнявшись.
Разумеется, за исключением того, что я бодрствовал, хоть и лежал с закрытыми глазами. На самом деле я чертовски устал, но изо всех сил боролся со сном, в то же время надеясь, что через десять — пятнадцать минут я открою глаза и увижу рядом с собой крепко спящую Петру. И вот тогда я бы со спокойной душой погрузился в мир сновидений, зная, что получил ответ, которого так ждал.
Если она спит, жизнь продолжается.
Но если она встанет…
Спустя десять минут именно это она и сделала. Высвободилась из моих объятий. С минуту посидела в кровати. (Хотела убедиться, что я крепко сплю?) Потом я услышал, как она тихо взяла свою одежду и направилась к двери спальни, бесшумно, насколько это было возможно, закрыв ее за собой.
Я досчитал до шестидесяти и осторожно выбрался из-под одеяла. Надел джинсы и футболку — хорошо, что жалюзи были приподняты и в комнату проникал лунный свет. Выждал еще пять минут, замерев на месте, неотрывно следя за секундной стрелкой своих наручных часов. Отсчитал еще триста секунд и на цыпочках подкрался к закрытой двери спальни. Но за те пять минут, что я простоял столбом, мне расхотелось играть в шпионские игры Бубриски и подсматривать в замочную скважину. Вместо этого я осторожно открыл дверь.
Петра стояла, склонившись над кухонным столом. Свет от моей настольной лампы падал на страницы рукописи, разложенные на столешнице. И она крохотной камерой фотографировала каждую страницу. Я оцепенел. Хоть я и ожидал этого с того самого момента, как почувствовал, что она встает с постели, увидеть ее «за работой»… для меня это было шоком… и все, что я мог, это стоять и молча смотреть, как рушится мой мир. Любовь, помимо всего прочего, еще и надежда. А надежда — такая хрупкая субстанция, в ней столько смысла, и она так опасно балансирует на грани между мечтой и реальностью, что всегда испытываешь страх перед тем моментом, который приносит неоспоримое доказательство того, что все безнадежно.
— Тебе необходимо уйти, — услышал я собственный голос.
Застигнутая врасплох, Петра настолько растерялась, что не удержалась на ногах и, падая, зацепила настольную лампу, которая с грохотом полетела на пол.
— Томас… — прошептала она.
— Убирайся, — тихо произнес я.
— Я могу все объяснить.
— Я знаю. Ты ведь работаешь на них?
— Томас…
— Да или нет? — теперь уже кричал я.
Она зажала рот рукой, в ее глазах стояли слезы.
— Ты должен позволить мне все объяснить.
— Нет, не позволю. Потому что ты предала меня, предала нас, ты предала все.
Она с трудом сдержала рвущийся из груди крик.
— Я люблю тебя, — прошептала она.
— Но была с другим мужчиной в Гамбурге в этот уик-энд.
