Эдуард Тополь - Любожид
Теперь, лежа на верхней полке своего купе, Рубинчик пожалел, что не спросил ни у тестя, ни у этого Крамера о самых первых евреях на территории России. Наверняка они знают куда больше о Хазарском царстве, чем помнит он по каким-то школьным учебникам и случайным историческим книжкам. Но – поздно! Теперь уж – ни спросить, ни поспорить. Никогда! Какой дикий, ненатуральный, варварский разрыв духовного пространства эта эмиграция! Как живое тело, разрезанное саблей дикаря.
Рубинчик вздохнул.
Дети уже спали – Ксеня на соседней верхней полке, а Бориска внизу, с матерью. За темным окном проносились мелкие дальние огни, и колеса поезда клацали на стыках рельсов, как конские подковы. Поезд летел в ночь, всхрапывая все тем же зовущим на Запад гудком. Рубинчик лежал в синем свете ночника и смотрел сквозь окно. Какие-то быстрые изломанные тени не то деревьев, не то столбов возникали там вдруг и совсем рядом, словно старались схватить поезд за поручни вагонов. Они, эти тени, были похожи на хазарских всадников в стальных кольчугах и на забытые фразы старинной рукописи, но Рубинчик уже не удивлялся бродившим в его мозгу иудейским и хазарским словам и странным видениям за окном. Он прожил в этой стране тысячу лет или даже больше, его предки, его прадеды и братья прадедов сами стали этой землей и соком этой земли, но теперь они все вышли из могил и скачут рядом с поездом, уходя с ним в новое изгнание. Он, последний из рода хазарских Рубинчиков, переживший погромы киевских князей, русских казаков и украинских гайдамаков и чудом выживший на том роковом перроне 1942 года, негласно вывозит их с собой – всех вывозит: и Песаха, и Хашмоная, и царя Аарона, и князя Сабриила, и первого еврейского военачальника хазар, и жену его по имени Серах…
Боже мой, вдруг подумал Рубинчик, проникая взглядом в плоть вековечной Истории. Боже мой! Совсем недавно мой предок, который жил еще до Иисуса Христа, вот так же, как я, бежал с семьей и душами своих предков из земли Египетской… а потом из Иерусалима… и из Персии… и из Испании… И всюду мы оставляли книга, дома и могилы… И опять бежали, чтобы начать все сначала с другим народом, и учились их делу, и выходили с ними на войну, и любили их женщин, и рожали им Левитанов, Мечниковых и Пастернаков, и становились у них каганами и даже царями – зачем? Каждые сто или двести лет тысячи еврейских душ, зарезанных кто царем Вениамином, кто князем Олегом, кто Богданом Хмельницким, опять и опять поднимаются из могил и тащатся с нами в новое изгнание, хватаясь за поручни наших поездов и стуча копытами своих низкорослых коней.
Нет, вдруг подумал Рубинчик о Крамере, он уже не еврей. Потому что идея пострадать за чужую вину – это чисто русская идея, это от Достоевского и даже, наверно, от Христа. Но мало мы страдали и до Христа?…
Летит поезд, громкими гудками пытается отогнать ночные тени, но как только очередной гудок истаивает в темноте, из заснеженных русских лесов и полей снова и снова выходят души убиенных еврейских стариков и старух, мужчин и женщин, чтобы вмеcте со своими потомками навсегда уйти из этой окаянной и возлюбленной страны.
Рубинчик вглядывался в ночь, пытаясь увидеть в ней свою мать и отца, летящих рядом с окном.
А может, плюнуть на все, вдруг подумал он, плюнуть на свои амбиции, планы и даже на Книгу и отвезти их в Израиль? Там они успокоятся…
Он посмотрел на жену. Неля лежала наискось от него, на нижней полке, и в свете какой-то станции, промелькнувшей за окном, он вдруг увидел, что она не спит, а плачет с открытыми глазами.
«Подними Борю, я хочу увидеть его в последний раз!» – вспомнил он крик своей тещи и понял, о чем плачет его жена.
В отличие от его предков, которые все до единого превратились в тени и духи, Нелины родители были живы. Но живыми она их только что видела в последний раз.
А поезд все тянул и тянул на Запад все свои двенадцать вагонов. В десяти из них советские офицеры и дипломаты играли в преферанс, почитывали Юлиана Семенова и газетные сообщения об очередных происках империалистов и сионистов, пили дешевый молдавский коньяк, рижский бальзам, польскую сливянку и грузинский чай, закусывали киевской колбасой и рассказывали анекдоты армянского радио. У всех без исключения пассажиров этих десяти вагонов было прекрасное настроение и полная уверенность в своем безоблачном будущем. Мир принадлежал им – коммунистам, солдатам Кремля. Две тысячи лет назад так легко и весело пили вино римские легионеры, направляясь в какую-нибудь Грецию, Израиль и прочие отдаленные провинции своей империи. И так же по-хозяйски катили во Францию и на Украину немецкие офицеры всего лет сорок назад.
Но через эти вагоны, сквозь сигаретный дым, офицерские шутки и предложения «украсить компанию» и «угоститься алжирскими мандаринами», вперед, к четвертому вагону, пробиралась на последнее свидание с возлюбленным своим Кацнельсоном молодая русская женщина Наташа. Впрочем, она знала, верила и чувствовала, что это их последнее свидание – не последнее. Потому что рано или поздно она все равно сбежит из этой Империи за своим Боренькой Кацнельсоном – сбежит, куда бы он ни поехал!
Да, жестокую, необъяснимую шутку сыграла история с Империей коммунистов. Они подмяли под себя целые государства вмеcте с их армиями, правительствами и природными богатствами. Они железным занавесом, как обручем, сковали больше сотни великих и малых народов: известных независимостью и воинственностью грузин, поляков, венгров, татар, корейцев… Но на седьмом десятилетии их правления, в эпоху максимальной военной и политической мощи, они не смогли удержать в пределах даже собственной метрополии евреев – крохотный народ, не имевший ни своей территории, ни армии, ни даже своей газеты.
Некоторые историки объясняют этот феномен случайным стечением экономических обстоятельств, в силу которых московские правители были вынуждены менять евреев на американское зерно и технологию. Другие – разгулом массового государственного антисемитизма. Третьи – отчаянной борьбой евреев за выезд в государство Израиль, их обреченными на аресты демонстрациями, сидячими забастовками и даже попытками угона самолетов. Четвертые видят тут мистический, Божий промысел, который, как известно, уже пять тысяч лет хранит евреев от тотального уничтожения и ассимиляции.
Однако никто в те годы – ни коммунисты, ни сами евреи – не видел в этой эмиграции ее скрытого смысла и вещего знака Истории. Коммунисты полагали свою власть нерушимой и считали, что уступка евреям – это лишь небольшой клапан, который они могут в любой момент закрыть. А евреи… Евреи целиком разделяли это мнение. И потому, пользуясь, как они полагали, временной брешью, рвались прочь из этой страны, бросая все, кроме детей и нескольких чемоданов с вещами. А между тем…
