Януш Леон Вишневский - Триптих. Одиночество в Сети
Она встала. На соседнем столе нашла дискету. Проверила, пустая ли она. Скопировала на нее все письма от него, а оригиналы стерла из памяти компьютера.
Было уже очень поздно. Она заказала по телефону такси. Закрыла дверь и в лифте спустилась вниз. Такси подъехало буквально через минуту. По радио Гепперт пела «Ландринки». Таксист позволил зажечь свет. Она смыла черные пятна от слез и поправила косметику.
Гладя подушечками пальцев дискету в сумке, она подумала, что если бы не было так поздно и если бы она не боялась темноты, то обязательно поехала бы в парк к «ее дереву».
Завтра утром она, как и обещала, позвонит. Скажет, что Якуб простил. Так будет лучше всего. И к тому же это правда. Но правда — очень общее понятие.
ОН: В Польшу он прилетал еще дважды.
День поминовения усопших. Было чудовищно холодно, и лил дождь. На могилу Натальи он пошел поздно вечером. Почти что ночью. Он не желал кого-нибудь встретить там. Ему хотелось все ей рассказать. На ее могиле он бывал каждый вечер. Некоторые свечки не гасли целых три дня.
На могилу родителей он пошел вместе с семьей брата. Потом дома они пили чай с ромом, который он привез, и вспоминали. Письма от мамы. Каждый день. В течение пяти лет…
Потом он вернулся в Мюнхен и через несколько дней полетел в Принстон. Совместный проект с Варшавой был завершен.
Второй раз он прилетел на Рождество. Польский сочельник в доме брата. Было чудесно. Выпал снег. Они пошли на рождественскую службу. И он молился, чтобы прошла эта печаль. И страх. Потому что он боялся.
Он писал ей. Ничего не изменилось. Он писал каждый день. Мейл как вечерняя молитва.
Береги себя, очень береги. Якуб.
ОНА: Она открыла глаза. Волосы были влажные от пота и слез, которые текли по щекам и скапливались на шее.
— Вы только взгляните, какой он большущий! — произнес молодой врач, поднося ей сына и заслоняя резкий свет лампы.
Она видела только смазанное сине-красной мазью тельце и огромную безволосую голову. Врач положил новорожденного ей на грудь.
Когда он ее зашивал, она почти ничего не чувствовала. Она прижала к себе ребенка и заплакала. Давно уже она так не плакала. Акушерка стирала ей со лба пот.
— Не плачьте. Все уже кончилось. У вас родился здоровый сын. У него большая головка, так что кое-что он вам разорвал, но зато он будет умным.
А молодой врач, продолжая накладывать швы, сказал акушерке:
— Запишите. Время рождения: четыре часа восемь минут утра. После наложения швов дадите роженице что-нибудь посильней, чтобы она поспала до четырнадцати. На кормление только завтра ближе к вечеру.
Она проснулась, услышав голоса. В первый момент она не поняла, где находится. Но, приподняв голову, увидела: около кровати сидят ее родители и муж и улыбаются ей. Жутко болело в промежности. Она села, поправила волосы.
— Где он? — спросила она.
— Скоро его тебе принесут кормить, — ответила мама.
Муж встал и протянул ей букет красных гвоздик. Поцеловал ее в щеку.
— Марцин весит больше четырех с половиной килограммов. Я родился тоже очень большой.
Она резко выпрямилась. Больничная рубашка распахнулась, открыв набухшие молоком груди.
— Нет, имя у него будет Якуб, — тихо произнесла она.
Муж посмотрел на ее родителей, словно ища поддержки.
— Но мы говорили об этом, и мне казалось, что все согласились с именем Марцин.
— Да, говорили, но ни на чем не остановились. Марцин — всего лишь одно из имен, которое мы обсуждали.
— Но я считал, что все решено. И сегодня утром я дал в печать сообщение. Это стоит тысячу злотых. Менять я ничего не собираюсь. Уже слишком поздно.
— Да что это с тобой? — удивилась мама. — Марцин сейчас очень модное имя.
Она была не в силах слушать все это. Спустила ноги и сунула их в тапки. Несмотря на чудовищную боль, медленно подошла к шкафчику с одеждой около раковины. Вытащила из кармана пальто портмоне с деньгами. Принялась отсчитывать банкноты. Несколько злотых, не достающих до тысячи, набрала монетками. Вернулась на кровать. Положила перед мужем деньги и сказала:
— Вот тебе твоя тысяча. Моего сына будут звать Якуб. Слышишь? Якуб!
— Да что это с тобой? — вмешалась мать. — Перестань устраивать истерику.
— Не могли бы вы выйти и оставить меня одну? Все.
Они встали. Она слышала, как мама говорит отцу что-то о послеродовом шоке.
Больше она не плакала. Она легла. И была очень спокойная. Почти радостная. Смотрела на лежащие на кровати цветы. Она не выносит гвоздики! Как он может этого не знать?!
Из полусна ее вырвала медсестра.
— Вы хотите покормить ребенка? — спросила она, держа в руках конверт, из которого торчала голова ее сына.
— Да. Хочу. Очень хочу.
Она села на постели. Открыла грудь. Благоговейно взяла конверт с ребенком. Тот широко открыл глаза. Она с улыбкой сказала ему:
— Якубек, я так скучала по тебе.
Испуганный младенец заплакал.
Эпилог
Мужчина приехал на вокзал Берлин-ЦОО задолго до полуночи. Поезд на Дрезден проезжает через станцию Берлин-Лихтенберг ровно в 4.06. Так что времени у него было много. Он взял такси и поехал в отель «Меркюр». В баре он заказал бутылку красного вина.
Ему всегда нравилась Натали Коул. За имя. И за то, что она рассказывает в своих песнях необыкновенные истории. Слушая ее, ты переживаешь, а переживания — это самое важное. Только ради переживаний и стоит жить. И ради того, чтобы потом можно было о них кому-то рассказать.
Было без четверти четыре. Он расплатился. Подошел к портье.
— Не могли бы вы заказать мне такси? До вокзала Берлин-Лихтенберг.
Сегодня он встретит всех, кого любит.
Почти всех.
Из жизни одной книги:
НА ГРАНИЦЕ ВЫМЫСЛА
И РЕАЛЬНОСТИ
5 сентября 2001 года благодаря совместным усилиям издательств «Czarne» и в книжные магазины Польши поступило «Одиночество в Сети». С этого дня книга зажила своей собственной жизнью. Для одних она стала неповторимой, единственной и культовой, для других культовым стало ее критиковать. Ее обсуждали на семинарах полонистов в университетах, о ней писали дипломы, из-за нее отменялись свадьбы, по ней учили генетику, ее читали по радио, по ней сняли фильм. Малгожата Домагали[28] патетически назвала ее «любовным молитвенником XXI века» и устроила мне встречу на глазах нескольких миллионов телезрителей с Гражиной Шаполовской,[29] а Петр Братковский тогда, в сентябре 2001-го, работавший в «Газете Выборчей», поэт и уважаемый мною литературный критик, не оставил от нее камня на камне, посвятив три колонки своей газеты острой критике «Одиночества…». Он даже не подозревает, как болезненно тогда отозвались во мне его слова, равно как не подозревает, сколь щедро одарил меня непосредственно перед Варшавской книжной ярмаркой, посвятив целых три колонки одной книге. Причем книге за авторством, скажем так, не настоящего — что бы ни значило это слово — литератора, а совершенно неизвестного химика и компьютерщика из Франкфурта. Кроме того, своим текстом он первый показал мне, что «написание литературы» должно идти рука об руку со смирением.
