Сергей Минаев - The Телки. Повесть о ненастоящей любви
— Ты замужем за Гомельским? Он же старый! Как же надо любить бабло! — кривлюсь я.
— Тебе еще раз по морде треснуть, альтруист ты наш? Знаешь, когда у тебя отнимают возможность любить детей, начинаешь любить простые мещанские радости. Деньги, например. Кстати, он исключительно порядочный и любящий человек. Впрочем, для тебя это не достоинство. В самом деле, хип-хоп он не сочиняет. И сына американского миллионера из себя не разыгрывает. Он русский миллионер. Кстати, об альтруизме: когда тебе Даев предлагал бабки за заказуху, в твоей голове ничего не щелкнуло? Ты же в тусовке вращаешься, неужели никто тебе о нем не рассказывал?
Так чувствуешь себя, когда смотришь фильм с лихо закрученным авантюрным сюжетом и вдруг на середине понимаешь, чем он закончится. Кто главный враг, кто хороший парень, а кто — просто статист. Сценарий раскрывается тебе со всей очевидностью. И все-таки досматриваешь кино до конца, чтобы в очередной раз поймать себя на мысли: ты сечешь фишку, тебе бы самому сценарии писать, чувак! Но это не кино. Это мерзкая, грязная интрига, разыгранная вокруг тебя тремя телками. Тремя циничными, бессердечными тварями. Тебя подставили. Запутали. Развели как лоха.
— Ты подговорила Вадика, этот ублюдок дал мне подставной текст, — думаю я вслух, — а потом вы организовали звонок Всеславского в компанию Вадима. Не исключено, что тот звонил как раз Вадиму, он же за пиар отвечает. Как все просто! И главное, все свели в пару дней. СПИД, псевдо-беременная тварь, подстава на корпоративе, увольнение… Аниматоры! Русские старатели!
Ольга снова курит. На этот раз стряхивает пепел в пачку. Она ее уже всю выкурила? В моей голове звенит пустота. Полная абстяга… Странно, но у меня даже злость пропала. Осталась тоска. Унылая, серая депрессуха.
— Слушай, а как вам удалось стереть запись в диктофоне? — зачем-то спрашиваю я.
— В каком диктофоне? — не понимает Ольга.
— Чего ты дурой-то прикидываешься? Я записал интервью с Бухаровым, передал его в редакцию, а мне сказали, что на пленке ничего нет.
— У тебя удивительная способность заострять свое внимание на мелочах, Адрюша. Почему именно диктофон? Почему ты не спросил, какое отношение я имею к теракту в поезде, например? — Оля начинает собираться. Закрывает пачку сигарет, кладет ее в сумочку и осматривается. — Я про диктофон в первый раз слышу. Учитывая твою вечную несобранность, допускаю, что ты забыл нажать на record. Или просто забыл включить. С тобой всякое бывает. Кстати, про поезд я пошутила. Это одно из немногих совпадений в нашей истории. Ладно, я у тебя засиделась, мне пора. У меня самолет через три часа.
— Ты уходишь? Вот так просто уходишь? — Почему-то мне хочется, чтобы она осталась. Теперь, когда мне все известно, когда СПИД и беременная Лена оказались выдумкой и заодно сгладили остроту моих переживаний с корпоративом и увольнением, мне хочется, чтобы она осталась. На полчаса или час. Она могла бы просто молчать и курить, а я смотрел бы на нее и вспоминал время, когда всех сегодняшних проблем еще не было. Когда эта история еще не планировалась. Более того, ее могло не случиться вообще. Я смотрю на Ольгу и почему-то вспоминаю времена, когда мы еще были вместе. Когда все могло пойти по-другому, не так, как сейчас. Я лежу и представляю, что никакого аборта не было и что мы просто вернулись в точку отсчета. Только в палате лежит не она, готовясь к операции, а я, почему-то сломавший ногу. И она пришла меня навестить. Рассказать, что происходит в городе, пока я тут валяюсь. Как друзья, как работа, какие новости, в общем. Опять хочется плакать…
— Знаешь, меня в последнее время постоянно преследует слово «зачем», — говорит Ольга. Она открывает дверь, задумывается и снова закрывает. — «Зачем» попадается мне даже в виде граффити, в самых неожиданных местах.
— И мне. — Я снова не могу сдержать слез. — Я его в последнее время тоже постоянно вижу.
— Ага, — согласно кивает Ольга. — Я видела его на Садовом, на Красина, где-то еще. Кажется, даже в Питере видела. Я сейчас подумала, а действительно, зачем? Зачем я все это сделала? Что будет потом? Когда все подходило к концу, я поймала себя на мысли, что хочу не просто отомстить. Я хочу что-то изменить, понимаешь? Когда ты относишься к женщинам как к телкам, ты сам превращаешься в быка. В тупое, безмозглое бычье. Но где-то там, в глубине, ты же не бык, правда? Ты человек, Андрюша. Может, после всего, что произошло, ты поймешь, что бывает больно не только когда режешь десну. Бывает гораздо больнее…
— Постой, Оля, я умоляю тебя, не уходи! — пересиливая боль, я приподнимаюсь и сажусь на постели. — Останься со мной. Я ублюдок, я скотина, я полный урод, но… не до конца. Я… мы… с тобой…
— Перестань! Она грустно улыбается и открывает дверь. — Мы с тобой — это уже не для нас.
— Мы можем… я могу… — У меня какой-то словесный ступор, хочется блеять, потому что связно сформулировать свою мысль я не успеваю. — Ты поймешь…
Она отрицательно качает головой и говорит всего одну фразу:
— Я надеюсь, что ТЫ поймешь…
И уходит. Я падаю навзничь и закрываю глаза.
— Ну вот, недели через две поедете домой, — говорит мне пожилая медсестра, забирая поднос с недоеденным ужиной. — Доктор сказал, срастись должно нормально.
— Угу, — киваю я.
— Девушка ваша такая взволнованная вышла. — Медсестра смотрит на меня, улыбаясь. — Хорошая. Сразу нашла, в какой больнице, навестила. Договорилась о переводе в отдельную палату.
— Угу, — снова киваю я.
«Господи, когда же ты уйдешь?». Раньше она была немногословной, и еще она покупала мне сигареты. Это уже много. Но сегодня ее как будто подменили. — Вас когда в больницу везли, вы бредили. Сказали, что больны СПИДом. Мы даже анализы сделали на всякий случай.
— Я был без сознания все последнее время.
— Ага, — кивает она, — ага. Именно что без сознания. Ну ладно, поправляйтесь!
— А придвиньте меня к окну! — Я грустно улыбаюсь. — Хоть на улицу посмотрю.
— Курить в палате вообще-то нельзя, — в сотый раз напоминает она, двигая мою кровать.
Когда медсестра выходит, я приподнимаюсь, сажусь, подоткнув под спину подушку, открываю окно и закуриваю.
Это единственное мое развлечение. Рассматривать людей на больничном дворе и придумывать им истории. У меня уже есть постоянные фигуранты — немногочисленные навещающие и кое-кто из персонала. Вот молодой врач, который постоянно выходит сюда покурить, а вечерами тут же, на углу, обжимает молоденьких медсестер. Вот бабушка, которая приходит сюда каждый день. Иногда я вижу, как она разговаривает по мобильному. Продвинутая такая бабка. Вот из-под навеса крыльца появляются два студента, ржут во весь голос, наверное, бухие. Навестили друга «с фруктами». Глядя на одного из них, я пытаюсь себе представить, кто он, чем занимается, что делал до того, как приехал в больницу, и куда отправится потом. Эти студенты, конечно, поедут сейчас в бар или в клуб на окраине города. Сегодня ведь пятница. Там встретятся со своими девушками или познакомятся с новыми. Потом двинут на съемную квартиру или к девушке, у которой родители уехали на выходные, а значит, там можно зависнуть. Возьмут бутылку вермута или две белого вина. Себе водки или… нет, скорее всего водки. На любителей изменить сознание они не похожи, лица слишком розовые. Или это просто возраст?
