Юрий Поляков - Гипсовый трубач
— Перебор, — качнул головой писатель.
— Да что вы понимаете!
— Кое-что.
— Не уверен.
— Вы прочли мой синопсис?
— Ваш? Нет.
— Как это — нет? — подскочил Кокотов.
— А зачем?
— А затем, что я его написал! — жестяным голосом проговорил Андрей Львович.
— Ну и что? Мало ли кто какую ерунду пишет!
— Ерунду? Но ведь мы… мы… вместе…
— Коллега, то, что мы с вами вместе напридумывали, полная ерунда. И фильма из этого не получится!
— Почему? — похолодел прозаик. — А как же Берлинский кинофестиваль?
— Какой, к черту, фестиваль! Вот вы объясните мне, о чем наш с вами сюжет?
— О любви…
— Кто вам сказал?
— Вы!
— Когда?
— Вчера.
— Я ошибся. Вот голая прокурорша — это любовь! Наша история не о любви, а о ненависти. О ненависти к нормальной жизни.
— Не понял!
— Объясняю. Кто такая ваша Тая?
— Художница…
— Не художница, а распутная наркоманка, неизвестно как оказавшаяся работником детского учреждения. И правильно, что ее оттуда забирают!
— В наручниках?
— А в чем еще? В гирляндах из настурций?
— Но ведь это искусство! Нельзя же так… без всякого…
— Можно! Искусство не должно разрушать жизнь. Вы знаете, сколько замечательных государств развалили с помощью искусства?
— Не знаю.
— Одно вы точно знаете!
— Какое?
— СССР!
— Допустим, — согласился Кокотов. — Но Лева? Лева-то не разрушал государство!
— А что ваш Лева? Он элементарно попал под бдительность. Как же, по-вашему, должна поступить нормальная власть, обнаружив хиппи на фотографии, присланной из пионерского лагеря? Или вы, друг мой, не знаете: где хиппи, там беспорядочные половые связи и наркотики…
— Вас больше волнуют беспорядочные половые связи или наркотики? — с комариным сарказмом поинтересовался писатель.
— Меня волнует здоровье общества!
— А если бы Леву посадили?
— Но ведь его же отпустили.
— Это потому, что ему Зэка помогла и чекист попался нормальный.
— Нет, просто ваш Лева еще ничего не успел натворить. И правильно, что прислали чекиста. Среагировали… Поэтому и был порядок.
— И это говорите вы, человек, пострадавший от коммунистов?
— Да, это говорю вам я, человек, пострадавший от своей юной дурости. В молодости мы не понимаем, что порядок важнее свободы. А когда вдруг понимаем, уже поздно, и теперь в любом сквере под ногами шприцы как куриные кости хрустят. СПИД развели — страшно к молодой девчонке подойти!
— Приходится пользоваться старыми боевыми подругами?
— Приходится… — Жарынин оторвал взор от дороги и с интересом поглядел на соавтора. — А вы изменились со вчерашнего вечера! Ишь ты, выпрямила! Откуда вы ее знаете?
— Кого?
— Не паясничайте! Наталью Павловну.
— Встречались. В дурной юности.
— Поня-атно. В общем, так: эту вашу байду про Леву и Таю я снимать не стану.
— Это не моя байда!
— Ну и не моя тоже.
— Что же вы тогда будете снимать?
— Думайте! Вы же сценарист…
— А что мне думать? Снимите моего «Гипсового трубача». Вы же сами говорили: там есть точные детали времени…
— Детали снимать нельзя, мил человек! Нель-зя! Что говорил Сен-Жон Перс об этом?
— Что?
— Талант ходит с микроскопом, а гений с телескопом.
— Вы, как я понимаю, с телескопом?
— Правильно! Я вам не Сокуров, чтобы экранизировать собственное занудство! И я вам не Федя Бондарчук, чтобы фарцевать патриотизмом! Мне нужен расчисленный хаос бытия! Мне нужна история жизни, понимаете? В головах остаются только истории! Вы помните список кораблей в «Илиаде»?
— Нет, конечно…
— А кто похитил Елену?
— Парис.
— Вот вам и ответ!
— Тогда снимите кино про голую прокуроршу!
— Я не стервятник.
— А я не дятел, чтобы попусту колотить по компьютеру!
— Такова участь сценариста. Вы полагаете, Тони Гуэрра не так работал? Феллини гонял его как мальчишку!
— Но вы-то не Феллини!
— Так и вы не Гуэрра! Думайте, Кокотов, напрягайтесь! Или вы способны теперь думать только о ней?
— Ну почему же… — покраснел писатель.
— Да все потому же!
…Наконец стала понятна причина пробки: новенький темно-синий БМВ и новейший серебристый «ауди», как говорится, не поделили трассу, развернувшись при ударе так, что объехать их можно было лишь в один ряд по обочине. Возле битых автомобилей топтались виновные — равномордые, быковатые парни в дорогих костюмах. Оба орали, багровея, в мобильные телефоны. За темными стеклами машин угадывались два юных женских силуэта, тоже чем-то похожих. Гаишник, неторопливо прохаживаясь, внимательно оглядывал диспозицию и обдумывал свой резон. А пробка образовалась оттого, что остальные водители, особенно те, что на стареньких «Жигулях», не только осторожно съезжали на обочину, но еще и притормаживали, с классовым наслаждением любуясь элитным ДТП. Дальше шоссе оказалось почти пустым. Жарынин посветлел лицом и вырвался на оперативный простор, обойдя нескорый длинномер, как легкий сайгак обгоняет тяжелого вола, влекущегося к водопою…
Глава 44
Мячегонное ристалище
Пока, прея от обиды, Кокотов размышлял, в каких выражениях потребовать, чтобы Жарынин немедленно остановил машину и выпустил его прямо на шоссе, соавторы домчались до Окружной. Пока Андрей Львович придумывал, что сказать наглецу напоследок, прежде чем окончательно хлопнуть дверцей, они въехали в Москву. Пока писатель соображал, каким образом после разрыва вернуться в «Ипокренино» и забрать свои вещи с ноутбуком, они доползли до Третьего кольца. Когда же автомобиль остановился у спортивного комплекса «Евростарт», автор «Гипсового трубача» пришел к мучительному выводу: порвав с садистом режиссером и съехав из дома ветеранов, он навсегда потеряет Наталью Павловну.
— Прибыли! — сообщил Жарынин, выключив двигатель.
— Да? А где мы? — поинтересовался Кокотов голосом проснувшегося ребенка.
— Где надо.
— Симпатичное место!
— Историческое!
Стадион «Старт» был построен в тридцатые годы по самым передовым архитектурным идеям и технологиям того времени. Воздвиг его, между прочим, одноименный завод, выпускавший велосипеды, детские коляски и легкие танки. В ту пору Страну Советов, едва покончившую с неграмотностью, охватил буйный физкультурный энтузиазм. Горько, конечно, сознавать, что бронзовые мускулистые юноши, маршировавшие на спортивных парадах, истлели потом в братских могилах, разбросанных от Москвы до Вены, а налитые женской силой тела их атлетических соратниц состарились до срока от горя утрат, тяжкой работы и послевоенного безмужья… Но ничего не поделаешь — История!
