Григорий Ряжский - Колония нескучного режима
— И я тебя люблю, моя хорошая. Как же я мог тебя забыть, мы же с тобой родные люди, я часто тебя вспоминаю, верил, что скоро увидимся. Вот… увиделись… жаль, что при грустных обстоятельствах.
— Придёшь к нам завтра? — спросила она. — Мы хотим к дедушке сходить, Джону, сюда же, только уже к нему. Без спешки.
— У меня нет службы, приду, конечно. Я очень, очень рад, что мы встретились. — Он прижал её к себе и поцеловал в лоб. Потом спросил, тоже тихо: — А кто это? — и указал глазами на Ниццу.
— Это же Ницца и есть, — ответила Нора, — дочь Гвидона и тёти Прис. Твоя сводная сестра, по Иконниковым. Вместе с нами прилетела. Из Лондона.
— Вот она какая, значит… — протянул Иван, — сестра…
Потом все они уехали в город. В Дубовом зале, когда началось лёгкое движение народа после застолья, Ницца подошла к нему первой и поздоровалась.
— Как мне называть вас? — учтиво поинтересовался Иван.
— Зови меня Натальей, — ответила Ницца, — это моё настоящее имя. Ницца — домашнее. Давно в церкви служишь?
— Первый год, Наталья. Пока при алтаре, в храме Святого Даниила. Дальше надеюсь получить благословение от настоятеля. Но не раньше, чем вступлю в брак.
— Сам решил или… или судьба… подтолкнула? — Она не сводила с него глаз, исследуя каждую чёрточку на его лице. Но уже знала, что делает это просто так. Всматривается скорее из разъедающего мозг отчаянного любопытства, потому что и так уже давно всё поняла. В тот самый момент, когда впервые взяла в руки чёрно-белый снимок, привезённый Гвидоном для Ириски. Этого быть не могло, но это случилось. И поздно было теперь бросаться на шею, изобретать новую жизнь для себя и коверкать жизнь дорогим ей людям. Всё останется так, как есть. Но почему она не допустила тогда, что могло быть именно так? Какой бес вселился в неё и отвёл тогда её голову от её ребёнка. Зачатого пускай в случайности, но от любимого человека, а не от негодяев-насильников. Наверное, этот бес знал, что делал. Или ангел-хранитель. Иначе она никогда бы не уехала из страны, бросив своего ребёнка. Этого своего ребёнка. Но зато и не стала бы женой Боба. И вообще никогда не стала бы тем, кем стала, — в той, а не в этой жизни.
Иван улыбнулся:
— Это добрая воля, Наталья. И вера в Отца нашего, в добро человеческое и милость Всевышнего. И, наверное, ещё желание нести людям слово Божье. Ведь ко мне же несли такое слово. Сначала бабушка моя, Таисия Леонтьевна. Она же, как я знаю, и вашей бабушкой была. Потом отец Олимпий. Ну и книги разные, Писание. Так и сложилось мало-помалу.
Ницца задумчиво посмотрела на сына. И спросила:
— А у тебя есть мечта, Иван? Ну, чего бы ты хотел, чтобы исполнилось? Что ты в молитвах своих у Бога просишь?
— Есть, матушка, — не задумываясь, ответил он, но тут же поправился: — Есть, Наталья, конечно, есть. Ещё с младенчества мечтал. Глядел из окна спальни второго этажа нашего с вами дома в Жиже на храм разрушенный и думал, что когда-нибудь придут другие времена, люди станут добрей и умней, и тогда они восстановят с Божьей помощью нашу жижинскую церковь. И я приду туда и помолюсь. Да и сейчас на неё смотрю, из того же окна. И всякий день про это думаю. И молюсь всякий раз.
На другой день они все вместе вернулись в Жижу, соединившись утром после ночи, проведённой в трёх местах: на Кривоарбатском, Серпуховке и Джоновой квартире на Университетском, где оставался на ночь Иван. После обеда ещё раз сходили на кладбище, но уже к могиле Джона, по соседству с не занесённым ещё снегом, усыпанным цветами свежим земляным холмом над Юликом. А заодно поклонились Таисии Леонтьевне, Параше и Мире Борисовне. Сгребли снег с Джонова валуна, прочитали выбитые Гвидоном буквы на горизонтальной стесанной площадке: «Джон Ли Харпер. Пастух. Человек планеты Земля. 1900–1983».
Вернулись обратно и расстались до ужина. Накопилась дикая усталость, каждому нужно было отдохнуть и собраться с мыслями. Иван с Норой ушли гулять. Надели валенки, Норка влезла в отцовский тулуп, овчинный, теплющий. Ванька — в такой же, Гвидонов, и они медленно, вдыхая морозный воздух, пошли вдоль глиняного оврага.
— Знаешь, а мне здесь нравится… — сказала Нора, — я всё думала, пока жила в Лондоне: как я вернусь? Что почувствую, когда снова всё это увижу. Жижу нашу, яблоневый сад, овраг, ваш дом напротив нашего, церковь рядом, разрушенную. Папу…
— Ты вернёшься? — спросил Иван и остановился. Он взял её руки и поднёс к губам. Подышал паром изо рта на рукавицы и потёр их своими рукавицами, словно пытался таким образом согреть. Она улыбнулась и тоже подышала на них.
— Не знаю. Как мы теперь тут, без папы? Правда, не знаю. Приска вернётся в Лондон, соберётся, дела свои закроет издательские, потом уже приедет, навсегда, это понятно. А мы… Мы с мамой ещё не говорили об этом. Да мне ещё в консерватории доучиваться, и у неё учебный год в музыкальной школе тоже раньше мая не закончится. Пока мы на десять дней здесь только. А там видно будет, — и посмотрела на него. Он приблизил к ней лицо и осторожно поцеловал в губы. Едва коснулся. Не понимая ещё сам — по-родственному или как-то иначе. Она закрыла глаза и постояла какое-то время так, не разжимая век.
— Это что было? — тихо спросила Норка, всё ещё не открывая глаз.
— Это чтобы ты вернулась в Жижу, — ответил Иван, — потому что здесь твой дом. И потому что так хотел Юлик. И так хотел Джон.
— И ты? — спросила она.
— И я, — честно ответил он.
На следующий день Ницца, взяв ключи от Кривоарбатского, укатила в город, сославшись на дела. Какие такие у неё могут быть в Москве дела, никто не знал. Впрочем, интересоваться не стали — это была Ницца. И если Ницце было нужно, она это делала, все и так знали. Спрашивать было незачем. Тем более дело действительно было. Чрезвычайно важное. Всё, что задумывала Ницца, было для неё чрезвычайно важным. И всё получалось. Так была устроена. Так обучила её жизнь. И она не хотела менять заведённый порядок вещей. И сейчас она знала, куда направляется.
В солидном четырехэтажном здании Отдела внешних церковных связей Русской православной церкви, что в Свято-Даниловом монастыре, гражданка Великобритании Натали Иконникова-Хоффман, не откладывая дела в долгий ящик, объявилась тем же днём. Адрес вызнала у соседей по коммуналке. Начала с того, что предъявила секретарю присутствия синий с серебряным тиснением паспорт и попросила о встрече с первым лицом. По возможности, безотлагательной. Говорила по-английски, но там, куда пришла, её хорошо понимали. На это и рассчитывала. Почему-то была уверена, что примут. Так и вышло. Председатель департамента митрополит Феопемпт оказался на месте и милостиво согласился на пятиминутную аудиенцию. Она зашла и увидела перед собой пятидесятилетнего мужчину, с окладистой бородой, в церковном одеянии и в белом клобуке с нашитым крестом. Он сидел за большим столом и что-то писал. Увидев Ниццу, сделал рукой приветственный жест и указал на стул. Любая потеря времени в её планы не входила, нужно было уложиться в отведённое время, и потому, присев на указанное место, она сразу перешла к делу. Тоже для начала по-английски, на всякий непредусмотренный случай.
— Простите, как я должна к вам обращаться? — вежливо спросила Ницца у православного чиновника. — Вы, ведь, как мне сказали, в каком-то смысле министр православных иностранных дел? — и улыбнулась обезоруживающей улыбкой.
Митрополит тоже улыбнулся в ответ, и она сразу отметила, что у него умные глаза. И ещё поняла, что пятью минутами дело не завершится.
— Можете называть меня отец Владимир, — на хорошем английском ответил он, — так нам обоим будет проще. Иначе, боюсь, вы заплутаете в наших дебрях.
Теперь они оба улыбнулись. И Ницца сказала:
— Дело в том, отец Владимир, что я хочу сделать благотворительный взнос в адрес Русской православной церкви.
Митрополит развёл руками:
— Что ж, это пока ещё никому не возбранялось. Будем весьма за это признательны, примем любое вспомоществование с благодарностью. Вы не первая, кто к нам приходит. Но позвольте спросить, с чем связано это ваше устремление? И почему — наша церковь, православная? Кстати, о какой сумме конкретно идёт речь?
— Можно я перейду на русский? — неожиданно спросила гостья. — Так нам обоим будет удобней.
— Давно пора, — улыбнулся митрополит, — сразу бы сказали, что русская англичанка. Никто бы вас за это не укусил. — Оба засмеялись. И ей стало необыкновенно легко.
— Тогда буду говорить прямо, отец Владимир. Первое и главное — мой сын служит в Боровске, при храме Святого Даниила. Там настоятелем отец Олимпий, прекрасный человек, как говорит мой сын.
Митрополит кивнул.
— Знаю Олимпия, достойнейший человек, давно служит.
— Второе. Какова сумма вспомоществования, пока не знаю. Это будет зависеть от того, сколько потребуется для реставрации и обустройства разрушенного храма в деревне Жижа, под Боровском. Сколько понадобится — такова, скорее всего, будет и сумма. Если, конечно, в этом заинтересована РПЦ. И если вы согласны, что мой сын станет там настоятелем. Он об этом мечтал с самого детства. Этот храм виден из окна нашего дома. Сначала я на него смотрела, потом мой сын. Но случилось так, что я оказалась на Западе, а мой мальчик закончил Духовную семинарию в России. С отличием. И теперь… Я хотела бы… Но так, чтобы… чтобы это произошло без упоминания обо мне… без обнародования нашего с вами разговора… Вы… меня понимаете, отец Владимир?
