Русские дети. 48 рассказов о детях - Сенчин Роман Валерьевич

Тетка подождала, помотала головой, кряхтя, дотянулась через стол до рассыпавшихся листков и подтянула их к себе, сводя толстыми наманикюренными пальцами в перстнях в аккуратную стопку. Ловко так. И принялась молча листать и шелестеть.

Мама постояла некоторое время, прожигая тётку прищуренным взглядом, широко шагнула и села на стул – на самый краешек.

Тётка перебирала бумаги и бормотала: «Так, копия паспорта… Свидетельства… О-мэ-эс, обе… Справка из школы…» Подняла голову и спросила, кажется, с ленивым торжеством:

– А опекунское?

– И опекунское, и завещание там, – твёрдо ответила мама.

– Что-то не нахожу, – пробормотала тётка, шелестя листками. – А, вот.

И зашелестела дальше, бурча: «Опекунское, копия, завещание, отказ от претензий…» Данька посмотрел на маму с гордостью – какая она всё-таки победная, как здорово держится и одолевает всех нахальных дураков. Мама тоже посмотрела на Даньку. Как-то отчаянно. Глаза у неё блестели, губы были белыми, костяшки пальцев тоже – она, как Данька, стиснула край стула. Данька понял, что мама сейчас передумает. Встанет, извинится перед нахальной тёткой, подхватит Даньку с вещами и убежит. Может, вещи даже бросит. И Данька останется без Громовика. И получится, что он всех обманул. И как докажешь, что это его обманули. Опять.

– Ну мам, – сказал он почти беззвучно. – Ты обещала.

Глаза у мамы дёрнулись от двери к двери. Она разомкнула будто склеенные губы, подбирая, наверное, слова. И тут тётка оторвалась от бумаг и спросила непонимающе:

– Громовик?

– Кареглазый, – поспешно уточнил Данька.

– Это… игрушка?

– Это не игрушка, – оскорблённо начал Данька, но мама поспешно перебила:

– Да-да.

Тётка смешно булькнула и спросила, не отрывая глаз от мамы:

– То есть вы из-за игрушки… Вы понимаете, на что идёте из-за игрушки? Он вас, думаете, любить больше будет, ценить? Вы вообще…

– Да, да, да! – сказала мама, и каждое «да» было громче и звонче предыдущего.

Тётка вздрогнула, привстала и всем большим туловищем, как башня танка, повернулась к Даньке:

– Мальчик, а ты знаешь…

Даньке в нос ударила неприятная смесь запахов – сладких духов, пота и ещё чего-то знакомого и очень здесь ненужного.

– Прекратите, – скомандовала мама. – Немедленно. Вам неприятности нужны?

Она опять была красивой, решительной и победной.

Тётка развернулась к ней, опершись на руки, которые с трудом удерживали такую массу, ещё и покрасневшую да с вылезшим подбородком. Заорёт – тоже заору, нельзя так на маму, подумал Данька. Но тётка сказала почти шёпотом:

– Женщина, ну вы ведь… Вы ведь знаете, на что идёте. Из-за игрушки?

– Какая разница, – горько сказала мама, тоже почти шёпотом.

Тётка некоторое время хлопала густо накрашенными ресницами, медленно развернулась вправо, потом влево. Данька машинально проследил за её взглядом. За окнами не было ничего интересного – пожилой дядька часто кивал, гладя сына по кудрявой башке, а толстая тётенька, некрасиво морщась, сморкалась в платочек, пока дочь и дядька брезгливо смотрели мимо.

Тут Данька вздрогнул, потому что обнаружил, что служащая смотрит уже на него, неудобно перекосившись в кресле. Данька опустил глаза, но потом разозлился. Он что-то плохое сделал, что ли?

Данька вскинул взгляд, но победить тётку в гляделки не удалось. Она со скрежетом, как холодильник по железному люку, отодвинула кресло, которое, вообще-то, умело беззвучно ездить на колесиках, и вышла, катнув последнюю волну запахов. Лапша из коробки это была, вот что за неопознанный запах. Лапшу Данька любил, но сейчас она была вообще никуда и ни за чем.

Данька растерянно посмотрел на маму. Она поморгала, нерешительно улыбнулась и привстала, явно собираясь окликнуть дядек за стеклом, не обращавших на маму с Данькой внимания, или даже пройти за дверь и привести кого надо. Но дверь опять убралась и вернулась, поставив в комнату дядьку. Примерно такого же, как в соседних кабинетах, при костюме, только постарше, поэтому не такого темноволосого.

Он сел в кресло, быстро пробежал крепкими пальцами по разложенным тёткой бумагам, поднял голову, улыбнулся и сказал:

– Добрый день. Прошу прощения, у нас тут небольшие неполадки, но задержек больше не будет, обещаю. Я смотрю, вы хорошо подготовились, да, Даниил?

Он подмигнул Даньке, который малость опешил, но быстро сообразил, что его имя написано сто раз подряд в бумагах, лежащих перед дядькой. Данька кивнул, мама решительно начала:

– Вы бы указали своим сотрудникам…

– Тщ-тщ-тщ, – сказал дядька, улыбаясь всё так же, да не так. – Мы укажем, вам указывать не советуем. Объяснить, почему? Напомнить, куда вы приехали и с каким намерением?

– Нет.

Мама ответила негромко, но очень чётко и снова стиснула краешек стула.

– Разумно, – пропел дядька и углубился в бумаги. – Так, счета оплачены, анализы, ответственность за запрещённые вещи… Всё есть, подписи… Всё подписано, домашний адрес, код подъезда…

Мама торопливо сказала:

– Вы только запишите, там два двенадцатых дома, наш – который у самой остановки.

Дядька убрал улыбку, опустил руки с листами на стол и осведомился:

– А вы это не написали, что ли?

– Написала, – растерянно сказала мама. – Но…

– Ну и всё, чего талдычить-то. Я ничего записывать не должен, ваша забота, ваша ответственность. Хотите проверить ещё раз – пожалуйста.

Он ловко, так, что ни листочка не выбилось, метнул пачку бумаг к маме.

Мама ещё сильнее стиснула пальцы и сказала, чуть улыбнувшись:

– Нет, спасибо, не стоит.

Дядька улыбнулся, снова став симпатичным, ловко забрал документы, расписался на нескольких листах, мазнул ими по столешнице, рассовал по папкам, которые убрал в стол, из стола же вытащил две бумаги и вручил маме.

– Вот, это накладная, двадцать девятый склад. Громовик, правильно?

– Кареглазый, – торопливо добавил Данька.

Дядька добродушно согласился:

– Кареглазый, Данил, кареглазый, тут помечено. Это на четыре месяца дольше обойдётся, вы в курсе, конечно? Да-да-да, прекрасно. Это направление для вас. Как заказ получите, мальчика… ну, вы знаете, по инструкции, а сами с этим вот в эйч-ар. Ну, там подскажут, уж не промахнётесь, уверяю.

Он засмеялся, но тут же оборвал смех, встал и указал на дверь. Мама тоже встала, резко, сказала: «Даниил, пойдём» – и направилась к чемодану. Даньке этот «Даниил» не очень понравился, зато понравилось направление и то, как ловко здесь всё устроено: дядьки в соседних кабинетах встали почти одновременно со здешним. Суровая девица уже удрала вместе с матушкой, а очкарик-одуванчик с пожилым папашей потихоньку собирали вещи, разложенные почему-то по углам.

– Спасибо, – сказал Данька, поправил рюкзак и пошёл к маме, которая придерживала дверь уже из коридора. На пороге ему послышалось: «Деб-билы», – будто дядька шёпотом сказал. Но дядьки в кабинете уже не было. И в соседних тоже не было совсем никого. И в коридоре никого не было – даже одуванчик с пенсионером улетели куда-то. Мама посмотрела на Даньку, и тут на полу зажёгся пунктир огоньков, словно тропинка светлячков, ведущая к выходу, другому, и охраннику, тоже другому, хоть носатому и стриженому. Он вывел их на голубую дорожку, уходящую в красивый зелёный сад, почти лес. За деревьями были еле заметны длинные серебристые здания.

– Простите, – сказала мама, – а где двадцать девятый склад? Ну, игрушки там.

Данька шевельнулся, но уточнять не стал. Пусть, если они ничего не понимают. Недолго осталось. Скоро все увидят, какой он – Громовик. Кареглазый. Пусть тогда попробуют игрушкой назвать.

Охранник кивнул, но заговорил не сразу, а после дурацкой паузы – Данька распереживаться успел.

– Значит, следующим образом. Во-он двадцать третий склад – это, получается, виды на жительство, потом до конца аллеи и направо, как раз мимо двадцать седьмого, где, как их, девиз… даусвайс…

– Девайсами, я поняла, спасибо, – сказала мама и почти потащила Даньку за собой, хотя охранник ещё объяснял.