Андрей Волос - Победитель
Вот и вся история. Прикончили раненых, расстреляли пленных… А куда их? Ни у красных, ни у белых, ни у махновцев не водилось ни лазаретов, ни докторов, ни лекарств. Тюрем тоже не было. Отпустить — снова возьмутся за винтовки… Вот и выходит, что выхода нет. Только в расход. Да и как они сами-то с пленными обращались!.. Мишу Хлопчика и еще трех парней нашли — четвертованы; должно быть, шашками ноги-руки им рубили… А их, значит, — отпускай?.. Ну и, понятно, кто погорячее из ребят, тоже шашками…
Трофим этого не любил. Хоть и понимал неизбежность военной смерти, а все же брезжило сомнение в душе, тяготило. Не хотелось убивать. Слава богу, в батарее особо не до пленных — батарея есть батарея, нужно пушками заниматься, а не шинковкой… Он и в бою, бывало, старался в людей без дела не стрелять. В лошадь целил. Хоть и лошадь жалко, конечно. Однако свалишь лошадь — а всадник жив, вот и выходит, что не взял греха на душу. Уж как его судьба дальше сложится — дело десятое. Коли надо, так пусть сами, кто поохотливей. Желающих позверствовать всегда хватает. Смотреть на них противно, а подумаешь — как их судить? Ведь начать разбираться — война есть война. Почему нельзя раненого убивать? Здорового, стало быть, можно и нужно, а раненого — нельзя? Непонятно. Нечестно, что ли? Так никто о честности и не говорит. Какая на войне может быть честность? Для дураков разговоры. На войне убить — всегда честно. Врага берут внезапно, с тыла, из засады, превосходящим числом, наверняка — то есть, если подумать, чем подлей, тем лучше. А если собрать честных — ну, скажем, попов, что ли… или учителей каких — и сделать из них армию, так эту армию один взвод нормальных вояк в два счета разметет и уничтожит… Нет, война — дело такое… не до совести тут и не до чести!..
А все же вспомнишь, как входила конница «червонцев» в отбитые села, так сердце и захолынет!.. Мощь!.. На сильных конях, с полной выкладкой вьюков!.. Пестровато одетые, конечно, но — все как один в смушковых папахах с красными верхами, лихо сдвинутыми набекрень! И — лампасы! без конца и краю лампасы!.. Да алые ленты в конских гривах, в челках!.. Да с песней!.. С гиканьем!..
Трофим бросил еще один окурок на откос насыпи, и он остался лежать там, дотлевая. Как ни медленно текло время, а все же луна немного съехала вправо. Горы, что виднелись на горизонте, выступили вперед, выпятились…
Но все равно сейчас нельзя понять, какого цвета эти горы — серебро луны красило все вокруг на свой салтык. Да Князев знал — подножия у них желто-бурые, верхушки зеленые; днем можно будет разглядеть дальние пики — кипенно-белые шапки, сияющие на солнце. Он бывал в тех снегах, когда гоняли банду Касымхана Маленького. Снизу не видно, а подлезешь — так и нет там никакого сияния, только мутный ноздреватый лед. Часто так в жизни: издали смотришь — одно видишь, подойдешь ближе — другое. Вот и выходит, что…
Трофим усилием воли отогнал следующую мысль, уже опасно накатывавшую за этой, потому что знал и всю горечь ее, и всю безнадежность. Тут как раз и паровоз свистнул, потянул, вагоны принялись дергаться и стучать друг об дружку железными своими ладошами; состав тронулся, пошел, поплыла трава, степь тоже двинулась, медленно скрылась кибитка безвестного обходчика, все уходило и оставалось за спиной — только луна висела на прежнем месте, упрямо не желая выпускать его из поля зрения.
Он задвинул дверь, замкнул и тоже лег.
Колеса опять постукивали, считая секунды, минуты… значит, и часы, и дни… и месяцы, и года… Гришке скоро пять… потом ему станет шесть, семь… Придет пора сажать сына на коня, учить кавалерийской науке… Вот уж будут они вдвоем носиться по лугам!.. Вздрогнул, открыл глаза, снова зажмурился. Он никогда не мог толком спать в дороге. Даже дневального на эту ночь приказал не назначать — знал, что все равно самому ворочаться… Все храпят на разные голоса, а у него в башке не сон, а сплошная неразбериха. Дрема немного туманит голову, и в этом тумане мысли, мысли…
И одна из них — именно та, которую он силой отогнал от себя, как гонят прилипчивую лошадь, — опять толклась неподалеку, выжидая момент, чтобы снова сунуться. А уж после нее, проклятой, не только сна — и дремы той в помине не останется!..
Трофим повернулся на другой бок, зевнул и нарочно стал думать не о прошлом, а о будущем. Потому что прошлое казалось сейчас опасным, ядовитым и злым (как обидно, ведь совсем недавно оно было таким ласковым и нежным! — но он и эту мысль поспешно отогнал, отгородился от нее другими). Да, надо думать о будущем — причем не о дальнем, не о том туманном, голубоватом будущем, в котором гнездятся еще неоперившиеся, неясные надежды и мечты каждого человека, а о совершенно конкретном, загодя известном будущем: как вот они скоро прибудут в Термез и что будет дальше.
Да, вот они скоро прибудут в Термез…
Медленно, будто на ощупь, ползет туда под тускнеющей луной воинский эшелон… Шестнадцать вагонов. Конно-горная батарея из шести трехдюймовых орудий под его, Князева, началом — больше сотни архаровцев, полторы сотни лошадей… В другом составе еще одна такая, под командой Сережи Васильчука…
Пять эшелонов прежде ушли. Следом еще один состав крадется в предрассветной мгле. В нем, кроме прочих, два штабных вагона — главные командиры во главе с Примаковым…
В общей сложности тысяча с лишним сабель — не шутка. Да двадцать четыре пулемета при них — половина станковых на тачанках, остальные ручные, новейшие, системы ДП! Да легких обозных бричек, одноконных, по количеству взводов — кабы не штук шестьдесят! Да радиостанция на отдельной! Да лекарских несколько — если кого зацепит, так чтобы… не дай бог, конечно. Короче говоря — сила!
Правда, сейчас, скованная дрожкими дощатыми стенами товарных вагонов, сила эта кажется громоздкой, неповоротливой… но ничего, дай срок! Пройдет совсем немного времени — а ну как развернется да двинет на рысях!.. ого-го!..
Часть отряда укомплектована афганцами из перебежчиков, верных падишаху Аманулле-хану, со своими командирами. Черт знает, как они себя поведут. Бойцы из них, может, и хорошие. И стреляют неплохо. Правда, привыкли с мультуками дело иметь, а в винтовках не разбираются. Сам видел, как один из этих урюков камнем по затвору лупить начал, чтобы перезарядить… вояки!
Он снова заворочался, взбодрил кулаком ком одежды под головой. Из штатного обмундирования позволили оставить сапоги и нижние рубахи. Вместо галифе выдали сатиновые штаны — разных расцветок, но одинаково нелепого покроя. Фуражки заменили белыми тряпками — на башку накручивать вроде чалмы. Она вечно сваливается, зараза… Да легкие чапаны — командирам синие зенденевые, а рядовым цветастые бекасабовые. Сложенный этот синий чапан лежал у него под головой вместо подушки. Короче говоря, так одели, чтобы они на туркменов походили… До туркменов далеко, конечно. Но и красноармейца в таком чучеле на сразу признаешь… и на том спасибо.
