Виктория Токарева - Лавина (сборник)
— Родственника хоронил. Индусы тоже помирают, хоть и йоги. Все помирают. Как есть. Так что никому не обидно.
— Все же обидно… Стыдно перед своими. Я ничего для них не сделал.
— Ты хоть не сделал, а я делал, — покаялся дядя Вася. — Однажды жена с сыном отдыхать уехали. На юг. А я остался один, да и запил. Когда они вернулись — ничего в доме не было. Даже паркет продал. Содрал с пола — и пропил. Они вошли в комнату, а там ни мебели, ни пола. Один потолок. Вот тебе и все… А ты говоришь…
Алексей замечает, что сидит на плите с надписью. Читает:
— «Незабвенному мужу, брату, сыну, дедушке…» А кто у вас тут надписи придумывает?
— Родственники.
— А что это они все одно и то же пишут: мужу, брату, дедушке…
— Так ведь так оно и есть. Каждый кому-нибудь муж, брат. И каждый незабвенный.
— Нет. Мне не нравится. Это как памятник в складчину получается.
— Ну придумай что-нибудь сам. Или поэту закажи. Тут есть у нас один.
Появляется женщина с волевым выражением.
— А почему, — спросила она, — мой мрамор совершенно без прожилок, сплошной, как уголь?
— Кусок, значит, такой.
— А рядом с прожилками, очень красивый.
— Кусок, значит, такой, — объяснил дядя Вася.
— А почему кому-то достался хороший кусок, а мне за эти же деньги плохой?
— Не знаю. Выходной у нас сегодня. Завтра приходите, с каменотесом поговорите. С Фроловым.
— Нам дали место на Кунцевском кладбище. Очень престижный квадрат. Там просто неудобно в таком мраморе появляться.
— Кому неудобно-то? — спросил дядя Вася.
Женщина посмотрела на него с недоумением, поражаясь идиотичности вопроса.
— Завтра, — мягко сказал Алексей. — К каменотесу Фролову. С одиннадцати до часу. Он вам поменяет. Кому-то будет плохой кусок, а вам хороший.
— А вы кто? — поинтересовалась женщина.
— Я? Никто. Мамонт.
Женщина слегка пожала плечами. Ушла.
— А любовь там есть? — спросил Алексей.
— А как же!
— А чем любить? — усомнился Алексей. — Все же здесь остается.
— Душой.
— Вы так думаете?
— А как же… Думаешь, она тогда себя пожалела?
— Кто?
— Моя жена. Она меня пожалела. Она не по себе заплакала, что я за месяц спустил то, что за жизнь нажили. Она по мне заплакала. Вот я с тех пор — ни грамма. Душа — это есть человек. И тут. И там…
— Тогда я так и напишу: Алексей Коржиков. И все.
— Так и напиши. Золотыми буквами.
Дом Алексея Коржикова. Засохшие цветы — как символ запустения. Телевизор включен, играет симфонический оркестр. Звучит траурная музыка.
Алексей возле плиты варит обед. Он — заросший, запущенный, как бомж.
Звонок в дверь.
— Открыто! — крикнул Алексей.
Вошла Кира Владимировна.
— Почему вы не ходите в поликлинику? — строго спросила она. — Я вас несколько раз вызывала.
— А зачем? — спросил Алексей.
— Надо сдать повторный анализ крови.
— А зачем?
— Как «зачем»? Вы должны наблюдаться.
— Хотите борщика? — предложил Алексей.
Кира Владимировна подумала и ответила:
— Хочу.
Алексей расставил тарелки. Достал начатую бутылку водки.
— Пить будете?
Кира Владимировна подумала и сказала:
— Буду. Я замерзла.
Алексей разлил. Выпили. Принялись за еду.
— Безумно вкусно, — похвалила Кира Владимировна. — Вы чем заправляете?
— Я кладу обязательно лимон, сахар и чеснок.
— Гениально… — Кира Владимировна смотрит на пациента. — А вы почему не бреетесь?
— Зачем? В гробу все равно отрастет. У покойников быстро волосы вырастают.
— А вы что, умирать собрались?
— Естественно. Вы же сами обещали… Вы сказали, что я вымру, как мамонт.
— Но не завтра же…
— А когда? — Алексей положил ложку.
— Мамонты вымирали между седьмым и вторым веком до нашей эры. Они окончательно исчезли в эпоху позднего плейстоцена.
— Между седьмым и вторым веком — пятьсот лет, — посчитал Алексей.
— Да… — согласилась Кира Владимировна. — А что?
— Значит, я буду жить пятьсот лет?
Раздался звонок в дверь.
— Открыто! — крикнула Кира Владимировна.
Вошел Колька. Оглядел комнату: водку, застолье, Киру в домашних тапках, музыку, льющуюся из телевизора.
— Слушай, мамонт! — начал Колька. — Ты давай туда или сюда. А то я тебе помогу.
— Я и сам хочу понять: туда или сюда, — отозвался Алексей. — Она сказала, что я вымру, а теперь выясняется, что я буду жить пятьсот лет, как Вечный Жид.
— Вечный Жид тоже не вечный, — заметила Кира Владимировна. — Умер в конце концов.
— Значит, ты пятьсот лет будешь к нему ходить? — ревниво спросил Колька.
Отворилась дверь, и появился дядя Вася с памятником под мышкой.
— Ты умирать собираешься или нет? — громко спросил дядя Вася. — Я к тебе в третий раз захожу.
Дядя Вася ставит памятник на стол:
— Вот. В глине пока. Если одобришь, будем отливать.
— А это я? — спросил Алексей.
— А как же? Усы твои. Не видишь, что ли?
— Ну ладно. Пусть с нами посидит.
Алексей кладет к своему памятнику сухие цветы.
— Давайте его выбросим, — попросила Кира Владимировна.
— Пусть будет на память, — не согласился Алексей.
— Если бы человек получал при рождении место на кладбище, он бы по-другому жил, — сказал дядя Вася. — Ходил бы раз в неделю на свою могилу и думал о вечности. Меньше было бы зла.
— Глупости! — возразил Колька. — Если бы человек с рождения знал, что он умрет, ничего не стал бы создавать. Зачем? Если все равно все кончится могилой. А так человек бессмертен.
— Вот за это и выпьем, — предложил Алексей.
Все рассаживаются вокруг стола. Алексей принес гитару. Ударил по струнам.
— Тише! — потребовал Колька.
— Почему? — не поняла Кира Владимировна.
— Брежнев умер…
По телевизору показывают похороны Брежнева. Возле Кремлевской стены двое здоровых мужиков опускают гроб, довольно неуклюже. Гроб шумно грохается.
— У нас и то лучше работают, — сказал дядя Вася.
На Мавзолее выстроилось Политбюро. Первым стоит Андропов, за ним Черненко, третий — Горбачев. Горбачев смотрит перед собой выразительными глазами. Так смотрят в будущее.
* * *Квартира Нинки: в ней ничего не изменилось, кроме телевизора. Телевизор новый, японский. Он включен, как всегда. На телевизионном экране подвыпивший Ельцин дирижирует духовым оркестром.
Нинка хлопочет у стола. Стол празднично сервирован. Цветы, салфеточки в кольцах.
Звонок в дверь. Нинка открывает. В дверях — Шеф с чемоданами.
