Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной
— Ай! — взвизгнула Юлька-с-портрета. — Зачем ты это сделала?
Происходящее напоминало какой-нибудь из Лариных комиксов, где персонажи общаются друг с другом при помощи криков и тумаков. Вера переводила дыхание, глядя в окно — в доме напротив люди праздновали Новый год. Демон уменьшился до размера летучей мыши, но горло по-прежнему крепко сжимал стальной обруч.
— Ты никогда не скажешь ей, что она отличный художник, — ворчливо заявила мышь, но Вера просипела в ответ неожиданное обещание:
— Скажу.
Глава тридцать восьмая
А я всегда предпочитаю оставаться трезвой. Я должна быть трезвой. Гораздо более увлекательно быть трезвой, быть точной, сосредоточенной и трезвой.
Гертруда СтайнЕвгения была убеждена в том, что единственный способ победить хаос — это признать за ним право на существование и только потом пытаться упорядочить терпеливыми и последовательными действиями. Хаос тоже имеет свои законы — Евгения знала это, потому что выросла в царстве хаоса, а мама была его королевой. И сама же была своими подданными, любимым народом — миллионом разных Юль. Только приспособишься к одной системе, как её вдруг тут же отменяли — на смену шли новые правила, законы и порядки. Мама и сама менялась следом — раньше Евгения удивлялась, почему её не узнают на улице старые знакомые, а потом поняла: это была каждый раз совсем другая женщина. «То в виде девочки, то в образе старушки». То она курит двадцать сигарет в день, то записывается в тренажёрный зал. То кофточки вяжет — лицевая, накид, лицевая, — то пьёт на скамейке пиво с бомжами. Одному бомжу мама даже подарила свой старый мобильник — нашла на дне сумки. (Там много чего можно было найти — и, разбирая сумку, мама становилась похожа на шимпанзе: находила расчёску — причёсывалась, натыкалась на конфетку — съедала.) Восхищалась, какие у этого бомжа необыкновенно красивые глаза — фиалковые! Бывший архитектор, интереснейший человек, такая судьба — а через пять минут всё напрочь забыто и даже не рассказано до конца.
Мама — надменная красавица, не замечающая никого вокруг себя. Но если эта красавица вдруг увидит сумасшедшую старуху, которая, потерявшись, бредёт по улице — тут же остановится и будет подтягивать старухины панталоны, потому что они сползли до колен. А потом вызовет ей «Скорую» или даже приведёт домой ужинать. Евгения любила мать, но всегда ужасно её стеснялась. Вот, например, в трамвае кто-то матюгнулся — слегка, вполноги. Мама тут же, громко, на весь салон: «Молодые люди! Нельзя ли потише — здесь дети!» Дети — это они с Ларой едут в зоопарк, где у входа уже стоит с двумя шариками из фольги в руках тётя Вера Стенина. Вечная, как Эйфелева башня.
Тогда же, в трамвае, посрамив матерщинника, мама углядела у какой-то девушки ниточку в разрезе юбки — и по доброте душевной дернула её, порвав бедняжке наряд. Евгения вывалилась из вагона с такими красными щеками, какие у других детей бывают только на морозе. И вместо жёлтого медведя в клетке (на ней было написано — явно по ошибке — «белый медведь») маленькая Евгения долго видела перед собой расстроенную девушку в рваной юбке и маму, которая извинялась и совала ей деньги. Мама забыла об этом, когда они не дошли ещё даже до бурых мишек — она была рекордсменом в спорте по забыванию на время.
Мишки тёмные и плохо пахнут, шерсть у них как будто вымазана чем-то сладким и липким. Хочется верить, что мёдом. Лара обожает медведей, но совсем недавно узнала, что медведи, оказывается, не ходят на задних лапах, как на иллюстрациях к русским сказкам, и не носят синих штанишек с жилетками. Было большое горе.
Тётя Вера слушает маму, поджав губы — а они у неё от природы не тонкие, красивые, хотя и не такие красивые, как у мамы: «У вас чёткий лук Купидона», — лебезят косметологи. Вот и сейчас тётя Вера наверняка поджимает губы и, как считает взрослая Лара, деньги. У Лары множество претензий к родительнице.
Лара никогда не понимала, как ей повезло. В детстве Евгения поменялась бы с ней местами, не раздумывая.
…Вечером накануне вылета она ещё раз проверила вещи в чемодане — как шутил Джон, уже притуманившийся в воспоминаниях: «Всё забыли, ничего не взяли?» Борьба с хаосом шла по всем направлениям — упустишь мелочь, пожнёшь беспокойство.
Собрано всё идеально, решила Евгения. Профессионально! Мама с третьего класса отправляла её в детские лагеря, Ереваныч после девятого отослал учиться во Францию. Тётя Вера хотела пристроить с ней вместе Лару, но Лара не пожелала жить с незнакомыми людьми в чужой стране. Ну и что, подумаешь, Франция, это не моя мечта, а твоя. А моя мечта — что ты отстанешь от меня когда-нибудь со своей Францией. Сказала не поеду, и всё. И, нервно, к холодильнику — за утешением.
Евгению утешало всегда только одно — порядок. В нём скрывалась надежда на лучшее, в нём — да ещё разве что в материнстве, но это пока умозрительно — был смысл жизни.
А чемодан был собран идеально, потому что Евгения вникала во все тонкости. Балетки, без которых в Екатеринбурге не обойтись. Внутри каждой — носки и тюбики с кремами. Свитеры сложены так, что не будет ни одной складочки. Сыр для Ереваныча. Подарок маме — шёлковая пижама — хранится внутри кремовой керамической вазы, купленной в Шотландии в октябре. Ваза очень красивая, Евгения надеялась, что тёте Вере понравится.
Евгения завела будильник на пять утра, потом вспомнила, что две станции метро завтра будут закрыты и ей придётся пересаживаться на «эруэр» с другой ветки. Парижские автобусы она так и не полюбила, спускалась вместе с туристами в метро. Будильник на четыре тридцать — так будет вернее. И лучше переложить пижаму с вазой в портфель, который возьмёт с собой в самолёт — там же лежал планшетник (по-французски «таблетт» — как таблетка!) для Лары.
Утренний Париж — пусть и серый, февральский, с мельчайшим манным снегом — прекрасен. Евгения любила Париж даже в такой день — когда утром птичка капнет на плечо, а вечером вступишь уже ногой, для разнообразия, в собачье. Пусть в квартире холодно (так и тянет развесить по стенам гобелены, любимых тёти-Вериных дам с единорогами), и метро бастует, и очередь в Гран-Пале на выставку Эдварда Хоппера[59] такая, как на старых советских фотографиях — в польский магазин «Ванда» в Москве. Тётя Вера как-то убивалась там в очереди за лаком для ногтей — потом подарила флакон маме, а та — своему гинекологу. Цвет был вполне себе гинекологический — мясной, с блеском.
Евгения тянула чемодан за ручку, на плече висел портфель, раздувшийся, как рыба фугу. Забыла оставить записку для Люс! Придётся отправить ей texto из Москвы — сейчас слишком рано, разбудит… Люс оканчивала Сорбонну, они снимали квартиру на двоих. Шустрая девушка из Тулузы — они сразу подружились, но дистанцию Люс всё равно вымеряла до сантиметра. Как все французы: уж к чему к чему, а к этому Евгения привыкла ещё в школе. Дружба дружбой, но не надо переходить границы.
