Гений - Слаповский Алексей Иванович

– Новая мудрость! – озадачился Аркадий. – Ты с чего это взял?

– Красивая девушка в одинокой тюрьме – это эротично. Она там беззащитная. Страдающая. К ней так и хочется прийти. Любой бы пришел. А он нет. Неспроста!

– И ведь правда! – качнул головой Россошанский. – Я бы не утерпел. Даже думал об этом, но, если Мовчан узнает… Ты кто, умник?

– Я брат Аркадия, Евгений.

– А почему так одет? Не из ополченцев [5], случаем?

Евгений сказал:

– Евгений увидел в глазах лейтенанта интерес к войне и смерти, он понял, что тот уважает ополченцев, и ответил: да, я в каком-то смысле ополченец.

– Что значит – в каком-то смысле? И что ты там в моих глазах увидел? Какая еще смерть? Кто он? – обратился лейтенант за разъяснениями к Аркадию.

– Брат мой. Из Пухова. Это возле границы. Там у них, похоже, в самом деле что-то вроде ополчения, – на ходу сочинил Аркадий: что-то ему подсказывало, что эта придумка пойдет на пользу.

– То-то он выглядит как контуженный. Я тоже добровольцем запишусь. Или дождусь, когда тут начнется. Грежинцы украинские давно к нам хотят. Поселок один, а страны две, глупость какая. Вот я тогда наваляю кому надо! – с мальчишеским задором помечтал Россошанский.

– Ты позвони Мовчану-то, – сказал Аркадий.

Россошанский подошел к телефону, висящему на стене, снял трубку, набрал короткий номер, заслоняя аппарат собой, словно номер могли увидеть, и начал что-то говорить негромким и секретным голосом. Повернулся к братьям, осмотрел их с ног до головы, будто проверял на пригодность к тому, чтобы общаться с Мовчаном. Несколько раз прозвучало имя Светланы – как пароль. Наконец он закончил разговор, вернулся к Аркадию и Евгению, потребовал документы, вписал паспортные данные в журнал, заставил расписаться и после этих важных и бессмысленных действий пропустил посетителей.

Через несколько минут братья входили в кабинет майора Мовчана, где, кроме Трофима Сергеевича, была женщина лет тридцати пяти в погонах; она хмуро, стесняясь своей миловидности, что-то докладывала майору.

Евгений повел себя странно и резко, таким Аркадий его еще не видел.

– Окопались тут? – закричал Евгений весело и сердито, будто имел право кричать, будто недавно рисковал жизнью, защищая тех, кто сидит себе в далеком тылу и ничего не делает. – Там люди кровь проливают, а они тут, понимаете ли! Как будто ни при чем, понимаете ли! Молодцы, просто молодцы! Будто ничего не изменилось! А я вам скажу: все изменилось! Прежней жизни уже не будет! Никогда! И кто первый это поймет, тот выиграет, а кто не поймет, тот проиграет! Неужели не ясно? – Евгений развел руками и сел на один стульев за длинный стол, стоящий поперек к столу Мовчана. Аркадий тоже присел, наблюдая и решив пока не вмешиваться.

– В чем дело, граждане? – спросил Мовчан. – Аркадий?

Женщина в погонах глянула на майора удивленно. Всякого, кто ворвался бы вот так в кабинет и посмел с порога повысить голос, Мовчан на месте бы уничтожил, а сейчас почему-то этого не сделал.

Мовчан и сам был удивлен, но своему удивлению не удивлялся, втайне понимая причину. Услышав Евгения и увидев в его глазах безумную правоту войны, он вспомнил, что ведь война и в самом деле бушует не так уж далеко от Грежина, что люди там сражаются и гибнут, а он сам, хоть при оружии и в форме, не сражается и не гибнет; каждый мужчина в такой ситуации чувствует невольные уколы совести.

– Мы, собственно, по поводу Светланы Михайловны Зобчик, – заявил Аркадий.

– При чем тут она и… – Мовчан указал головой в сторону Евгения.

– Все связано! – объявил Евгений. Эти слова ему самому понравились, он достал диктофон и продолжил говорить присутствующим и в свою коробочку: – Все связано! В условиях войны каждый из нас должен забыть про свои личные интересы и думать об интересах страны! Не мстить кому-то там неизвестно за что, а всю энергию направить против настоящих врагов, которые только рады, что мы отвлекаемся на пустяки между собой! У вас какие-то третьяки под носом орудуют! Люди гибнут каждый день! Десятки населенных пунктов без электроэнергии, света и тепла!

Мовчан, Аркадий и женщина в погонах слушали его, опустив головы, с чувством беды и вины. Все, что происходило, словно навалилось на них свинцовым туманом, им было совестно, больно и страшно.

Евгений щелкнул кнопкой, выключая диктофон с ощущением выполненной миссии.

Но тут же опять включил его и сказал, глядя на Мовчана:

– Евгений видел, что Трофим Сергеевич смотрит перед собой тяжким взглядом, с болью за Родину. Как все нечестные и вороватые люди, он ждал в жизни случая сделать что-то правильное и большое, чтобы потом со спокойной совестью продолжить быть нечестным и вороватым.

Мовчан встряхнулся при этих словах и пробурчал, бурея лицом:

– Ну, ты совсем заврался! Нечестный и вороватый разве не одно и то же?

– Евгений не мог не заметить, – заметил Евгений, – что Трофим Сергеевич говорит с ним почти дружески, с упреком, но без гнева, значит, готов на равный спор. К тому же Трофим Сергеевич обратил внимание на второстепенные слова, а не на суть, значит, с этой сутью он был согласен. А нечестный и вороватый, конечно, разные понятия. Нечестный может быть склонным к воровству и другим похожим поступкам, но по разным причинам удерживается. Евгений знал многих нечестных, но замечательных людей. А вороватый человек, наоборот, может быть в душе честным, но фактически – ворует.

– А ты фактически хамишь тут! – резко сказала женщина в погонах.

Она раньше других пришла в себя. И это объяснимо, женщины вообще устойчивее во многих случаях. Мужчина, попадая в острое положение, часто сразу же увлекается, забывает свое прошлое и даже настоящее, он весь в этом моменте, в этой борьбе, в этом споре, а женщина в любое место приходит с памятью о своей жизни, о семье, о детях, о ежедневных заботах, поэтому она защищает не только то, что вот сейчас возникло, а заодно и свою жизнь, семью и детей. К слову сказать, у Ангелины Порток, капитана районной службы МЧС, детей не было, как и семьи, но она всегда понимала, что семья и дети – это правильно, это существующий порядок вещей, на который посягать нельзя, как и нельзя без спроса врываться к начальству и хамить ему.

– Спокойно, Геля, – сказал Мовчан. – Человек, может, нервничает из-за сама понимаешь чего, вон что вокруг творится. Воевали? – с уважением осведомился он у Евгения.

– Нет, но собираюсь.

– Вот так вот! – сказал Мовчан Аркадию. – Помнишь, я вас, журналистов, собирал и говорил, что в народе зреют настроения и их надо отражать? Вот они – настроения. Человек готов уже без всякого приказа взять в руки судьбу, а мы, понимаешь, боимся инициативы. И зря.

– Разве что с этой позиции смотреть. Тогда оправдано, – пошла на попятную Геля. – Хотя если каждый вот так, то не разберешься.

– Разберемся, – успокоил Мовчан. – Про большое дело человек сказал правильно. Те же третьяки. Почему на них не организовать патруль типа народной дружины? Вы об этом в своей газете пишете, Аркадий? Нет. Или возьмем другое. Приезжает, как известно, сами знаете кто…

– Неужели все-таки Сам? – вспыхнула Геля, радуясь, как должностное лицо, как женщина и как вероятная мать, для которой любой сильный мужчина представляется вероятным отцом.

– Есть такая информация, – кивнул Мовчан, который не имел никакой информации, но очень хотел, чтобы она была. – Так вот, он очень одобряет народные объединения и организации, которые неформально. Если у нас что-то такое будет, вы представляете, какой нам плюс? Ты бы, Аркадий, помог человеку. Опять же в газете информацию дать. И организационно, – гладко выговорил Мовчан, явно гордясь умением произносить сложные слова, – и всяко разно. Ты активный у нас, боевой.

– Что имеется в виду? – не понимал Аркадий.

– Я же сказал: что-то типа народной дружины для оказания помощи в поддержании правопорядка. Как у нас здесь, так и в проблемных соседних регионах, если они возникнут. Люди рвутся, не удерживать же их!